Мы разные. Но есть те реперные точки, триггеры, критерии, которые всеобъемлюще отвечают на сложные вопросы: «Кто ты по отношению к обществу и государству?», «Кто ты по отношению к родным и близким?», «В целом кто ты по отношению к себе?». Это вопросы отношения к труду.
Даже самые антагонистичные полюса — православная церковь и коммунисты времен развитого социализма — одинаково вторили. Церковь устами апостола Павла: «Если кто не хочет трудиться, то и не ешь», а строители земного рая с лодырями разговаривали строгим и канцелярским языком уголовной ответственности. Но не только в СССР давали бой тунеядству. Это явление порицается во всех традиционных культурах разных эпох. Речь ведь не только об экономической плоскости. Речь о сохранении человечности и золотых правил общественных отношений.
Ирония, от которой горько
«Труд из обезьяны сделал человека…» или шуточная ирония сценаристов комедий Гайдая над фундаментальными лозунгами — все это ушло в фольклор. А проблема нахлебников осталась. Теперь иждивенчество становится культурологическим мейнстримом философии нового порядка. Причины могут быть разные. Ничегонеделание расслабляет индивидуума, он теряет стремление к развитию и созиданию — в итоге происходит расчеловечивание людей. Так убирают с дистанции конкурентов по планете. Но это кажется слишком конспирологическим и далеким. А мы про наше время и нашу страну.От слова «тунеядство» исходит не только дух советского атавизма, от этого явления и сейчас изрядно несет и семейно‑бытовыми, и экономическими проблемами. Искоренить тунеядство, скорее всего, невозможно, но рамками законодательства можно изрядно уменьшить. Сжать до единичных проявлений в маргинальной среде.Конечно, тема эта весьма чувствительна. И ею уже пытались спекулировать, «качнуть» наше общество. Да и скептики могут возразить: мол, понятие справедливости у каждого свое, а наведение порядка в сфере занятости — триггер к недовольству тех, кого это напрямую коснется.
И в этом контексте вот что важно.
Первое и главное — Президент постоянно подчеркивает: самые сложные гештальты надо закрыть сейчас, новой плеяде управленцев, не закаленной трудностями, будет легче. Второе — искоренение иждивенчества становится инструментом изменения общественного сознания. И третье — после событий 2020 года мы заметно очищаем свою политическую, общественную жизнь от ржавчины западных нарративов и угроз замедленного действия. Надо же понимать, что угрозы безопасности сейчас становятся более латентными, возникают в области интеллектуальных и духовных парадигм. Для примера: скрутить мужа‑дебошира или задержать грабителя — функция необходимая. Но куда важнее упредить процессы, которые ведут к этому.
И еще. В системе внутренних дел четко проанализировали социальные портреты экстремистов, уличных хейтеров, привычных фигурантов бытовых правонарушений. Что и требовалось доказать — зачастую все эти персонажи без постоянного места работы. Получается явление «безработность» — это вопрос не столько наполняемости бюджета, сколько общественной, государственной безопасности.
В советское время обвиненных в тунеядстве называли БОРЗ — «без определенного рода занятий». Отсюда в уголовном жаргоне появилось слово «борзой», то есть человек, не желающий работать. В СССР тунеядство было чуть ли не элементом политического протеста. В Беларуси это явление кое‑кто пытался и пытается сделать элементом борьбы с нашей моделью развития, с социально ориентированной экономикой.Именно негативное отношение к труду заложено в философии уголовной иерархии. Романтика уголовного мира — это сплошной флер фальши вымышленных идеалов. Задача всей пищевой цепочки криминальных званий — оправдать свое безделье. В Беларуси эту тенденцию МВД переломило. Поэтому в ведомстве четко понимают все последствия тунеядства. Люди с пониженной социальной оценкой обворовывают и третируют родителей‑пенсионеров, соседей и односельчан.
Это они становятся неблагодарными просителями и потребителями пенсии родителей. Они продолжают паразитировать, уютно устроившись на шее престарелого отца или пожилой матери. Жить дальше, не замечая этих людей, нельзя.
Безработные бывают разные
Тунеядцы, ленивцы, безработные, нахлебники — синонимический ряд может быть длинным. Но дипломатичнее всего будет звучать: люди, не занятые в экономике. Это определение не оскорбит ни дипломированного фрилансера, интеллигентно уходящего от уплаты налогов, ни инстадиву — жену обеспеченного бизнесмена, ни уголовника‑рецидивиста, стоящего на церковной паперти с протянутой рукой.Люди, не занятые в экономике, бывают разные. И поэтому к каждому нужен персонифицированный подход. На местах. Создавать комиссии по трудоустройству и, вникая в судьбы, решать общегосударственную задачу.Одно дело трудоустроиться в столице, совсем иное — в небольшой деревушке. Переезд не всегда выход. Например, человек прикипел к малой родине. С одной стороны, мы культивируем: «Не прадаецца хата бацькоў». С другой — предлагаем западный метод: жить там, где есть работа.
Реальный случай из жизни. Женщина ежедневно вынуждена проходить по 16 километров, чтобы добраться до работы и обратно. А в соседней деревне — целая группа круглосуточных оккупантов окрестностей магазина. Крепкие и молодые люди. Они дерутся, воруют, разводят пожары и, ну конечно же, сами болеют. Это же сколько бюджетных денег тратят на устранение их «борзой» жизни.
Отдельная тема — трудолюбивые строители. Свой рубль зашибают в поте лица от рассвета до заката. Но… налоги не платят. Либо неофициально работают, либо за границей. Но их дети и жены пользуются всей палитрой социального государства. Другой вопрос, есть ли у этих людей возможность найти себя на нашем рынке.
А условные врачи, получив за гос-
счет диплом и практику в поликлинике, уезжают за длинным рублем. Стало тенденцией, работая на польских полях, без зазрения совести зубы лечить дома. При этом писать оскорбительные комментарии, как заводчане кормят силовиков. Заводчане лечат вам зубы, господа, не занятые в экономике.
