Фильм Ивана Вырыпаева «Танец Дели» на XIX Российском кинофестивале «Литература и кино» в Гатчине был отмечен призами за режиссуру и за лучшую женскую роль.
В Европе Вырыпаев известен как театральный драматург и режиссер. Спектакли по его пьесам с успехом идут в Польше, Германии, Чехии, Болгарии, Англии. На 7-м Римском фестивале, где мы беседовали с режиссером, картина была показана в программе «CinemaXXI».
Действие «Танца Дели» разворачивается в городской больнице, где на фоне белой кафельной стены герои – балерина, ее любовник, мать и театральный критик – обсуждают то, что происходит вокруг них, переживают смерть своих близких, говорят о любви и искусстве. Фильм состоит из 7 короткометражек.
– Вам хотелось бы, чтобы зритель вынес какие-то уроки из вашего фильма, ведь в нем затрагиваются такие основополагающие понятия, как любовь, смерть, измена, отношение к матери, ответственность за близких людей?
– Просто я хотел сказать: все, что с нами происходит, это и есть наша жизнь, и человек должен уметь это принять. Действительно, есть немало фильмов, в которых пытаются тебя учить, как правильно поступать и что думать по определенному поводу. Но я учить никого не пытаюсь, да и не могу научить, я сам толком не знаю многих вещей, скорее я поднимаю вопросы.
– Когда вы переносите на экран свои пьесы, не опасаетесь, что фильмы назовут «фотографиями спектаклей»?
– Театр невозможно перенести на экран – спектакль, снятый на пленку, впечатления не производит. Эффекта нет, даже когда смотрите в записи старые спектакли, сопереживания актерам не возникает, все остается на уровне – «интересно посмотреть, как играет Плятт». Уверен, когда он играл, а тот же зритель сидел в зале, эффект был совсем другой. Так что ни к «Кислороду», ни к «Танцу Дели» театр не имеет никакого отношения. «Танец Дели» на сцене и на экране подразумевает совершенно разные принципы работы со зрителями. В театре нет крупных планов, и там прежде всего монтируешь идею зрительного зала, откуда идет энергия. А здесь энергия передается посредством пленки.
– В российском обществе сейчас активно продвигаются интеграционные процессы, обсуждаются идеи совместных культурных проектов. Что вы думаете по этому поводу? Становится ли от этого радостнее жизнь художника?
– Можно сколько угодно говорить о любви к талантам, но без денег ничто не работает. И руководители на местах и в более высоких сферах должны понять, что в развитие современного молодого искусства необходимо вкладывать средства. И позволять авторам делать искусство, которое, может, и не нравится властям этого города. Вот посмотрите, как развернулись в Перми – открыли театр современных продюсеров, за год проводят более десятка фестивалей международного уровня – «Белые ночи», «Текстура», «Флаэртиана», «Рок-лайн», «Пилорама». Мы там играли свои спектакли, я вхожу в общественный совет фестиваля «Текстура». О Перми много пишут в Европе, называют ее «культурной столицей». Вот я живу сейчас на два города – в Москве и Варшаве (жена Вырыпаева – Каролина Грушка – родом из Польши, и недавно у пары родился ребенок. – Ред.), и скажу, что у них в обществе нет предвзятости к авангардистам. Наоборот, если они видят, что человек делает что-то новое, обязательно помогут ему. А в России мои фильмы и спектакли мало кто видит. Здесь я представитель «подвальной» культуры, а там – официальной.
– Вам не кажется, что современные родители зашли в тупик в воспитании детей?
– Люди утратили контакты с настоящей реальностью, они уходят в концепты, хотят создавать новые законы, гонятся за коллегиальностью, демократией, толерантностью. Но на самом деле это всего лишь слова, нельзя быть по-настоящему демократичным и следовать иерархии – «один человек мудрее другого, учитель – ученика», «родителей нужно почитать и уважать, быть им благодарными» и т. д. Мы теряем контакт с настоящей жизнью, а внутреннее ощущение Космоса терять нельзя, ведь мы же на самом деле Космос, а уже потом – люди, жители планеты, города, хозяева своей квартиры. У нас же наоборот: сначала мы – хозяева квартиры, а уж потом мы – Космос. Это неправильно.
А детей можно учить только примером, и в этом главная наша ошибка. Моему старшему сыну сейчас 17, и он пытается курить, я-то уже более 6 лет не курю и ему говорю, что не надо, но что толку, он видел, как я курил когда-то. Какой смысл говорить сыну, что курение и алкоголь – вред, что к родителям надо относиться с уважением, когда сам куришь, пьешь и не уважаешь родителей.
– Как считаете, что ждет современных 20-летних?
– Мне они больше нравятся, чем вся предыдущая молодежь. Свободное поколение, лишенное советских комплексов и штампов, в которых мы все погрязли. Мое поколение совсем сломано, мы были воспитаны на одних идеалах, потом нам, несовершеннолетним, все это резко сломали, и все развалилось-разрушилось. Половина моих ровесников погибли в наркомании. У современных 20-летних в голове нет тех зажимов, что были у нас, они совершенно по-другому мыслят. Их проблема в том, что их взгляды на жизнь настолько отличаются от того, что пытаются предпринимать власти, что они не знают, как себя вести. Они не протестуют, но им не понятна энергия современных российских политиков. Они – люди с другой планеты, и они гораздо счастливее нас.
– И все-таки, каково ваше отношение к интеграции?
– Всегда важно, на чем объединяются государства, Советский Союз скрепляла идея коммунизма, когда она исчерпала себя, все развалилось. Значит, идея не была прочной, настоящее объединение возможно только на основе очень глубоких вещей. Сейчас строим Союзное государство, но нельзя насильно объединить нас с белорусами, я не могу прийти в чужой дом и сказать – «приказом правительства будем друзьями». Эта идея должна вызреть внутренне и встретить глубочайшее понимание с противоположной стороны.
Вот Евросоюз, если не развалится, будет объединен на какой-то непреходящей ценности. И нам нужно найти такую ценность, которая нас объединит. И это не обязательно будет экономика или культура. Возьмите дружбу – если она рухнет оттого, что один из друзей разбогател или у него случилась беда, или из-за разногласий по какому-либо поводу, значит ценности, которые объединяли друзей, были не настоящие. А если дружба сохранилась, несмотря ни на что, значит, ее скрепило что-то более важное, чем все остальное.
