Виктор Кириченко успел подтвердить свою репутацию лучшего тенора

Виктор Кириченко не был белорусом, но так проникновенно поведал, почему «Жураўлi на Палессе ляцяць», что вот уже 45 лет эта песня остается одной из самых популярных. Он не просто спел ее первым, специально для Кириченко песня и была написана. Игорь Лученок драпировал слова в ноты, подгоняя мелодию под его просторный голос так, как это делает искусный портной — чтобы ничто не стесняло, не давило. Сейчас можно сказать, что песня сочинялась онлайн — на трофейном немецком пианино в квартире Кириченко кутюрье–маэстро предлагал варианты, но на бумаге записывались лишь те, в которых было удобно голосу. Не один год с помощью этого домашнего пианино композиторы проверяли совпадение своих новых сочинений с тенором Виктора Кириченко. Немало душевных мелодий было создано конкретно для него, его теплого, светлого тембра, сохранившегося не только в многочисленных аудиозаписях, а и в самих песнях, пусть даже их давно исполняют другие. Песни, скроенные по мерке своего первого исполнителя, намного пережили и самого Виктора Кириченко, и его недолгую славу.

Заслуженным артистом Белорусской ССР он стал в возрасте чуть за 30, успев спеть на сцене нашей оперы почти все сложнейшие партии лирических теноров в классическом репертуаре и у белорусских композиторов. Много выступал в других театрах, все чаще его называли уже не «одним из», а безоговорочно лучшим советским тенором. Возможно, жизнь Виктора Кириченко не оборвалась бы так рано, выбери он себе другую профессию. История музыки, только спроси, предъявит десятки фактов: редкий из великих теноров доживал до седых волос. По какой–то мистической закономерности большинство из них так и не успели в полной мере насладиться любовью публики и композиторов–современников — трагические случайности и болезни опустили занавес вечности в расцвете карьеры для Собинова, Ланца, Карузо... Но Виктору Кириченко судьба приготовила особенно изощренный финал, в который раз лишив его выбора. А может, и не судьба вовсе, а голос, большой и редкий, не оставлял ему пространства для маневров с тех самых пор, как зазвучал в полную силу. Даже в его последний вечер в апреле 1974–го, когда пение стало смертельно опасным.

Сыну Михаилу было 13 лет, и он до сих пор помнит каждое слово в записке, которую принесли отцу из режиссерского управления в тот роковой день. «Товарищ Кириченко, нам некем вас заменить, вы должны петь в любом состоянии», — прочитал он, открыв дверь гонцу из театра. Тот, кому была адресована записка, куда больше нуждался в экстренной помощи хирурга, а не в аплодисментах, но все же вышел на сцену. И через боль спел «Фауста», одну из своих коронных партий, дождавшись оваций публики после пятого акта. Спектакль завершился за полночь. Виктор Кириченко успел подтвердить свою репутацию лучшего тенора. Врачи опоздали.

Беда

«Жураўлi на Палессе ляцяць» его голосом еще долго звучала по радио и телевидению — летом 1972 года Виктор Кириченко снялся в фильме–концерте «Песни Игоря Лученка», отдыхая в крымском санатории. Не одно десятилетие в Мисхоре демонстрировали видео с белорусским певцом перед каждым киносеансом — когда–то он был чрезвычайно знаменит. Михаил Кириченко рассказывает, что осталось за кадром:

— Съемки проходили 19 августа, в день рождения отца. Мы с мамой жили в частном секторе, недалеко от санатория. Это было очень счастливое время, ничто не предвещало беды. Отец был очень здоровым человеком, занимался йогой по самиздатовским перепечаткам. Подняв руки, удерживал по паре человек на каждой — друзья с хохотом висли на нем гроздьями. Всегда спокойный и очень добрый, крайняя степень раздражения обозначалась у него словами «собачья лошадь» — самое грубое ругательство, которое можно было услышать... В тот день он сломал зуб, разгрызая орех. Позже образовался флюс, пришлось делать операцию. Глубоко резать медики не стали — решили поберечь внешность известного артиста. Как оказалось, инфекция никуда не делась и напомнила о себе, когда этого не ждал ни он, ни его театр. До того «Фауст» в исполнении отца был одной из моих любимых партий, но теперь она навсегда связана с последним днем его жизни.

— В те годы на нашей сцене было много прекрасных солистов — Зиновий Бабий, Аркадий Савченко, Виктор Чернобаев, — вспоминает народная артистка СССР Тамара Нижникова. — И, конечно, Виктор Кириченко — у него был красивый и действительно очень редкий голос. «Опера должна стать ведущим театральным искусством», — говорил наш дирижер Лев Любимов. Она и стала — иначе и быть не могло, когда так пели. Притом что мы не рекламировали себя на каждом углу, как это делают нынешние звезды. Но даже на нашем скромном фоне Бабий и Кириченко выделялись своей сдержанностью. «Синьор, синьора», — обращался Витя к своим друзьям и поклонникам. «Простите», — произносил он почти так же часто. Более скромного и деликатного человека я не встречала. Его искренне любили, казалось, все. И так же искренне рыдали, когда несли на руках вокруг театра, провожая в последний путь. Как много он мог бы еще спеть!

Топор

В Минск Виктор Кириченко приехал по приглашению тогдашнего худрука белорусской оперы Дмитрия Смолича, услышавшего его в оперной студии Московской консерватории. Кириченко пел там Ленского в опере «Евгений Онегин» и Рудольфа в «Богеме». Обе партии с ним готовил знаменитый Сергей Лемешев, и, конечно же, его ученика рада была заполучить не только наша сцена. Но нигде больше молодому солисту не предложили такого серьезного репертуара, как в Минске. Доверие он оправдал с избытком.

— Я учился в школе, и отец помогал мне с белорусским языком, который освоил очень быстро, — рассказывает Михаил Кириченко, известный журналист и телеведущий. — А ведь никаких белорусских корней — родился он на Дону, в Воронежской области. В семье было шестеро детей, четверо из которых умерли накануне войны от голода. После чего мой дед выступил на колхозном собрании и высказал все, что думает по поводу Германии, куда отправлялось все выращенное зерно. Предчувствие войны уже носилось в воздухе, и дед сказал об этом открыто, за что его осудили на 10 лет лагерей без права переписки. В ссылке он и умер от цинги. Бабушка осталась одна с двумя детьми, и порой ей приходилось прибегать к очень суровым методам воспитания. Как рассказывал отец, когда он начал курить и сидеть в лопухах с дворовыми мальчишками, прогуливая школу (у них это называлось забастовкой), узнав об этом, бабушка скрутила его, занесла над головой топор и пригрозила зарубить, если такое повторится хоть раз. Не повторилось — окончив школу, он поступил в Воронежское музыкальное училище, а через год уже пел в Москве вместе со своим армейским ансамблем. Тогда же один из его друзей решил прослушаться в Московскую консерваторию и, как это часто бывает, предложил отцу сходить за компанию. Ничего великого отец не планировал, на консерваторию не замахивался, но за компанию спел. Кто–то из членов комиссии тут же побежал за Гуго Натановичем Тицем, легендарным деканом вокального факультета. Через несколько минут имя отца внесли в списки студентов. «Жду вас летом», — сказал ему декан.

Пиджак

Лемешев был его педагогом только в вокальной студии — своим главным учителем Виктор Кириченко считал Владимира Шушлина, солиста Императорского Мариинского театра, певшего на одной сцене с Федором Шаляпиным. У самого Шушлина был прекрасный бас, и в качестве образца для подражания он подарил своему ученику пластинку с голосом Йозефа Шмидта, «еврейского Карузо», так его называли. Жизнь этого тенора также оборвалась до срока — в 1942 году.
Как вспоминает сын, армия поклонниц у Виктора Кириченко была международной, он много гастролировал, хотя в капстраны его не выпускали как сына «врага народа»:

— На все письма он старался отвечать, даже когда их количество стало исчисляться сотнями. Принципиально не ответил только на одно, от девушки из ГДР с фамилией Геринг. Если бы не моя бабушка, в годы войны выкупившая его у полицаев за банку меда, отца увезли бы в Германию. Все, что напоминало о фашистском режиме, было для него абсолютным злом.
Но, пожалуй, его главной поклонницей была моя мама, которая заслушивалась пением отца еще в оперной студии консерватории. За всю его жизнь она не пропустила ни одного выступления, готовила для него чай за кулисами и дарила цветы после спектаклей. Она надолго пережила отца, но сохранила верность ему до своих последних дней. Мама очень рассчитывала, что я также свяжу жизнь с музыкой — отец часто со мной занимался. Когда после первого класса я предъявил ему свой почти безупречный табель с единственной четверкой по пению, он был возмущен. И со словами «пение важнее математики» усадил меня рядом с собой за фортепиано... Музыка не стала главным делом моей жизни, хотя время от времени выступаю с концертами, записываю свои песни. И надеваю на сцене пиджак отца — как мне кажется, он придает мне мастерства. Но планка, установленная им, слишком высока.

cultura@sb.by

 Фото из семейного архива