Имена на белых пятнах

Во времена перестройки, когда печаталось многое, ранее запрещенное, этот роман также был после долгого периода запрета переиздан и вызвал резонанс. Неудивительно: перед читателем предстает почти инфернальный мир отечественной глубинки, преображаемый советской идеологией, где упомянутый товарищ Самасуй как ответственный работник Шепелевского райисполкома отвечает за культуру и образование. А также за деятельность товарищества сторонников "здыхаты на буржуазею", общества "Няхай гадуюцца дзеткi", работу районной абортной комиссии, отстрел бродячих собак и пробную пожарную демонстрацию.

Наверное, читатель "Запiсак" вспомнит и страницы "Золотого теленка" Ильфа и Петрова, и "Зависть" Олеши... Но в белорусском романе за безумно смешными эпизодами слишком явственно читается устрашающая реальность сталинской эпохи. Когда друг крадет у друга записную книжку и использует оный "вещдок" на общественно-показательном процессе. Когда у "рычагов культуры" один комментарий: "Ус„ гэта - атрута капiталiстычнай прадажнiцкай прэсы!" Ну а понадобится новое здание для "нардома" - достаточно оглядеться по сторонам, найти "кулака" да экспроприировать его хату.

"Я - былы беларускi пiсьменнiк-гумарыст Шашалевiч Андрэй Антонавiч (псеуданiм Мрый), якi напiсау у 1929 г. раман "Запiскi Самсона Самасуя".

Эти строки из письма А.Мрыя "другу працо›ных Iосiфу Вiсары„навiчу Сталiну". Письмо в "застойные годы" ходило в списках по рукам. Автор, заключенный сибирского лагеря Андрей Шашалевич, обращается к "другу трудящихся" с последней отчаянной надеждой на справедливость. Он описывает, как выбивались на следствии признания, как оговаривали друг друга подследственные, как целенаправленно осуществлялись травля писателей и отлучение их от литературы...

Причину своих бедствий А.Мрый видит не в последнюю очередь и в своем "злополучном" романе, который когда-то вызвал и в среде собратьев-литераторов злобную критику, обвинения в очернении советского строя.

Действительно, странно перечитывать критические статьи того времени. Уж как старались некоторые "правильные литераторы" выявить "буржуазных прихвостней" в своих литературных рядах, а через несколько лет оказывались в одной камере с "буржуазными прихвостнями" и получали одинаковые приговоры - приговоры в Куропаты.

Один из героев романа "Запiскi Самсона Самасуя" имеет сыночка по имени Террорчик.

Тогда, в двадцатых, это еще вызывало улыбку.

С середины тридцатых подросшие террорчики и сделавшие карьеру самсоны самасуи уже не казались смешными.

А.Мрыя взяли одним из первых, в 1934-м.

Погиб в 1943 году непонятным образом, сразу же после освобождения из лагеря - вроде бы его убили на железнодорожной станции уголовники.

Брат А.Мрыя, драматург Василь Шашалевич, встретил еще более страшную смерть - его, "доходягу", убила на лесоповале береза, опрокинувшая Василя в костер...

А.Мрый, будучи в заключении, в ссылке, по его собственному свидетельству, написал много новелл, повестей и роман из лагерной жизни "Живой дом". Где все эти рукописи находятся теперь, возможно, знают специалисты. Я же могу только процитировать строки из энциклопедии: "Во время ареста в Мурманске конфискованы и пока не выявлены".

Все же я верю, что написанное найдется. Все, что касается творческих людей, приобретает особую ценность и особую "живучесть": рукописи, документы, воспоминания...

Недавно я с интересом прочитала письмо читательницы из Орши Александры Ивановны Дединец. Александра Ивановна обратила внимание на мою статью о белорусском писателе Платоне Головаче, так же, как и А.Мрый, репрессированном в тридцатых. Александра Ивановна пишет, что имела счастье общаться с Платоном Головачом в далеких тридцатых и хочет поделиться "некоторыми штрихами знакомства с талантливым человеком горькой судьбы".

"...1932 год, я - студентка Минского государственного медицинского института. Живу в общежитии по улице Ленинградской. Рядом - койка моей подруги Жени Каплуновой и ее сестры (имя не помню). Платон Головач навещал Каплуновых, уроженок Краснополья. Сестры объясняли, что писатель уделяет им внимание, поскольку бывал в Краснополье, дружил с их отцом и их мама угощала Платона драниками, а отец медом и рыбой, поскольку слыл незаурядным рыбаком и пчеловодом.

Визиты были частыми. Нельзя было не заметить личную симпатию посетителя к нашей подруге Жене. Мы по-доброму ей завидовали, а гость старался как истинный интеллигент уделять внимание и нам (в комнате было четыре студентки). Припоминаю его галантное приглашение в кино всех нас.

Мы гордились быть рядом с писателем да еще секретарем ЦК ЛКСМБ. Незабываемо, как он приобщал нас к литературе. На благодатной почве его слов, может, и появилась моя повесть "Святая к музыке любовь".

Вот его слова: "Врач - второй интеллигент на селе, а первый, конечно, учитель". И нашей Жене при каждой встрече говорил: "Ты рождена не для врачевания, а для литературы, и твое место на литфаке".

И каково было наше удивление и досада, что после летних каникул нашей Жени в общежитии не оказалось, и в мединституте также. Она - студентка литфака БГУ. Срок обучения на врача был 5 лет, на учителя - меньше. Мы еще учились, а Е.Каплунова уже в Борисовском рабфаке преподавала литературу.

И однажды со слезами на глазах ее сестра нам сообщила: "Женя в "высоком доме".

В ту пору ходила такая притча: "Какой в Минске самый высокий дом?" И ответ был: "НКВД. Потому что из него видны Соловки". Шла учительница Каплунова в клуб на репетицию - руководила драмкружком. Одета налегке, на ногах парусиновые торгсинки на босу ногу. Поравнялся "черный ворон", схватил прохожую и умчал в столичный "высокий дом".

Зная, что Женя была так легко одета, сестра собрала "с миру по нитке" и понесла передачу. К нашему удивлению, свидание состоялось, а передачу Женя не взяла, отказалась. Она предполагала, что по какому-то недоразумению очутилась в подвале, через денек-другой будет на воле.

Но этот денек длился более полутора десятков лет. Выжила в северных лагерях, возвратилась в свое Краснополье искалеченная нравственно и физически. А виной тому, что лучшие годы своей молодости провела в лагерях строгого режима, послужила переписка с Платоном Головачом. А его, красавца, молодежного вожака республики, талантливого писателя в 1937 году расстреляли, и было ему в ту пору лишь 34 года. Вот и не верь пророчествам, а ведь он свой первый рассказ назвал "Загубленае жыцц„". В этом году ему - 100, а память все хранит".

Огромное спасибо Александре Ивановне за ее письмо. История белорусской литературы изобилует "белыми пятнами". Все, что касается нашей литературы, людей, ее творивших, представляется мне очень важным.