Его голос знают все жители бывшего Советского Союза. И даже такие западные звезды, как Стинг и группа Depeche Mode, использовали сказанные им фразы в своих песнях. Уже больше 10 лет Игорь Кириллов носит титул «Человек-эпоха», но более скромного человека среди тех, кто удостаивался хотя бы части подобных почестей, найти вряд ли возможно.
— До сих пор, бывает, мне снятся страшные сны… Будто вбегаю в студию «Останкино», на табло уже загорелось: «Микрофон включен» — я усаживаюсь в кресло, открываю папку, а там… пустые листы.
На днях Анна Николаевна Шатилова мне пересказала свой сон — точно такой же. Я обалдел! Сюжеты с пустыми листами за секунду до эфира снятся мне всю жизнь, заставляя просыпаться в холодном поту. (Смеется.) Недавно видел во сне вот что… Подбегаю к останкинским лифтам, а перед одним у дверей стоит стюардесса в форме: «Вам сюда нельзя, перегруз!» Я к другому — и там стоит такая же и не пускает. Мчусь по лестнице, потом по огромным, забитым всяким хламом студиям, спотыкаюсь, падаю, поднимаюсь, опять бегу… Знаете, это был настоящий кошмар!
— А в жизни такое бывало, чтобы начался прямой эфир, а в папке с текстом пусто?
— Бывало и похуже. Когда буквально за несколько минут до эфира редактор отбирал папку, чтобы проверить, все ли на месте, возвращал — и уже во время эфира выяснялось, что пяти страниц не хватает. Приходилось напрягать память, а она у меня была тренированная, и своими словами рассказывать то, что на тех страничках. Перед эфиром я всегда быстро просматривал текст и запоминал краткое содержание.
Сегодня эти умения уже не нужны, потому что работает телесуфлер (перед ведущим на мониторе требуемый текст идет бегущей строкой. — Прим. «ЗН»). Все стало значительно проще, а я, как видите, продолжаю сны про исчезнувшие листочки смотреть. (Смеется.)
— Перед интервью вы показали мне ролик, которым вас поздравил Первый канал с недавним юбилеем. В одном из сюжетов вы в современной студии читаете дикторский текст — как раньше. Во время записи вас не поразили новые технологии?
— Я был ошеломлен. Почувствовал себя причастным к космосу. Была полная иллюзия, что попал в Центр управления полетами. Такого прогресса не мог и представить. Честно говоря, очень переживал, когда шел в тот день на запись, потому что это была наша любимая уютная концертная студия, оттуда я много лет подряд вел эфиры. А сейчас в ней расположен центр информации Первого канала (новостной аппаратно-студийный комплекс Дирекции информационных программ. — Прим. «ЗН»).
— Вернуться на работу не хочется?
— Нет, я бы, наверное, уже не смог. Хотя бы даже потому, что темп речи сегодняшних ведущих меня не устраивает. Слишком быстро… Как-то оказался на программе у Вани Урганта и попытался поговорить с ним в его же темпе — не получилось! Иван, да еще Малахов и Тина Канделаки — просто олимпийские чемпионы по скорости речи.
Между прочим, начинал я работать именно так: тоже тараторил. Пришлось отучаться. В мое время и на радио, и на телевидении существовал негласный закон: произносить 12-14 строк в минуту. Это для того, чтобы понимали люди, плохо знающие русский язык. До собеседника любую мысль можно донести, если говорить правильно. Например, о не особо важных вещах — в хорошем темпе, а когда требуется сосредоточить внимание собеседника на какой-то мысли — замедлить темп, смотреть в его глаза… Ой, простите, я уже начал вас учить. (Смеется.)
— Как интересно в вашей жизни получилось...Мечтали стать режиссером, окончили Щепкинское театральное училище, два года отработали артистом в театре на Таганке — и вдруг судьба сделала кульбит: вы диктор Центрального телевидения! С первых эфиров читали самые важные для страны новости, более 30 лет вели программу «Время» и зачитывали огромные речи генсека Брежнева…
— В том, что я стал диктором, вижу перст судьбы. Ибо до 27 сентября 1957 года, дня своего первого эфира, откровенно вам скажу, жил как в тумане: все искал себя и никак не мог найти. Действительно, я очень хотел стать режиссером телевидения. Но для этого надо иметь талант, терпение и выдержку, поработать помощником, ассистентом, вторым режиссером, чтобы, может быть, все же стать режиссером-постановщиком.
А мне Господь Бог вовремя указал место. В 25 лет я прошел дикторский конкурс — и уже через два часа был в эфире.
— Прямом?!
— Конечно, прямом! Других в то время не было. Сохранилась фотография, которую я называю «За секунду перед расстрелом». Покажу вам, если найду в альбоме. Представляете себе мое внутреннее состояние, когда сел к микрофону и понял, что сейчас на меня смотрят несколько миллионов человек?
— Как справились с мандражом?
— Мне достались замечательные коллеги: Ниночка Кондратова, Валечка Леонтьева, Анечка Шилова и Люсенька Соколова. Встретили меня как родного — и надавали столько советов!
— Это дорогого стоит!
— Да, конечно. Но чаще всего все эти советы, к большому сожалению, в одно ухо входили, в другое выходили. Когда остается полтора часа до передачи, а тебе столько всего говорят, что и за полгода не запомнить, невольно отключаешься. Но вот один совет оказался поистине бесценным — обратиться за помощью к Ольге Сергеевне Высоцкой, одной из первых дикторов нашего радио и телевидения, знающей абсолютно все тайны профессии.
(В войну сводки Совинформбюро читали Ольга Высоцкая и Юрий Левитан). Ольгу Сергеевну я считаю второй матерью. Она не только меня, но и многих других дикторов обучала. До самого конца, а прожила она долгую жизнь, наблюдала за нашей работой и давала рекомендации.
— Но хорошему русскому языку так просто не научить. Наверное, у вас всегда была правильная речь?
— Конечно. Папа, Леонид Михайлович, был интеллигентнейшим человеком. Всю жизнь проработал редактором в «Воениздате». Был фанатом русского литературного языка. Нецензурных выражений терпеть не мог и никогда не употреблял. Когда он уже был в отставке, не раз лежал в военных госпиталях на обследовании. И каждый раз на третий-четвертый день сбегал. Я спрашиваю: «Что случилось? Тебе же нужно полежать…» — «Не могу! Кругом мат — в курилке, в палате, в столовой».
— Вы в детстве тоже не произносили нехорошие слова?
— Я этого не утверждаю. Я — дитя войны… Продолжу о родителях. Моя мама, Ирина Вениаминовна, работала библиотекарем во Дворце культуры Завода имени Сталина (теперь — имени Лихачева) и была очень начитанна. Книгами она воспитывала всех — и меня, и моих двоюродных старших братьев, и даже футболистов заводской команды «Торпедо». С маминой подачи они читали не только Дюма, но и Гоголя, Чехова. Ей удавалось так неназойливо порекомендовать правильные книги и пробудить интерес к русской и зарубежной классике, что я, например, даже не замечал маминого влияния. Казалось, будто я сам выбираю книги. Все это я осознал значительно позже, когда уже мне пришлось работать с молодыми и заниматься их образованием. Надо сказать, что в любом возрасте полезно читать классическую литературу. В голове откладываются не только добрые чувства, которые в жизни не так часто встречаются, но и правильная лексика, стилистика.
В школе у меня была замечательная учительница русского языка и литературы Серафима Сергеевна Смирнова, которая учила нас любить великий, могучий русский язык и с выражением читать прозу и стихи. Мы с ней организовали кружок художественного чтения, в который я с большим удовольствием ходил после уроков.
Потом было Щепкинское театральное училище и Малый театр, в котором я играл, будучи студентом. В то время главным режиссером театра и художественным руководителем нашего курса был незабвенный Константин Александрович Зубов, человек блестяще образованный, мастер диалога. Ну и, конечно же, на меня сильно повлияло знакомство с Ираклием Луарсабовичем Андрониковым. Величайшая личность! Потрясающий литератор, артист, исследователь творчества Лермонтова, Пушкина… Не могу сказать, что мы дружили, но во всяком случае здесь, на этом вот стуле он сидел.
— Наверное, непросто вам общаться с современными людьми, словарный запас которых оставляет желать лучшего?
— Весьма хороший вопрос! Безусловно, трудно, потому что я не всегда понимаю, что говорят. Приходится записывать, потом искать у Даля или в словаре иностранных слов. Но и там не нахожу! (Смеется.) И я понимаю: ах, как я отстал от жизни! Но меня больше беспокоит то обстоятельство, что сейчас на радио и на телевидении не придают, к сожалению, того значения русскому разговорному литературному языку, как раньше. Нет, стрел критики ни в кого не бросаю. Ибо там просто точно отражают ту жизнь, которую мы с вами проживаем.
И все же мне кажется, что телекорреспонденты и ведущие должны быть интересными личностями и образованными людьми, а не только произносить текст, не разбираясь в сути вопроса. Я, например, был и киноведом, и музыковедом, и литературоведом — и не знаю, каким еще «ведом».
Хотя моя великая учительница Ольга Сергеевна Высоцкая предостерегала: «Не будь всеяден! Будь компетентен в узких областях, не разбрасывайся, иначе зритель верить не будет». Но мне приходилось, потому что сначала я был единственным диктором в штате. Заболевал, скажем, ведущий музыкальной программы — надо было выручать. Телевидение ведь тогда только начиналось. Позже, когда пришел Виктор Иванович Балашов и началось расширение отдела дикторов, стало полегче.
Я любил репортерскую работу: живое общение с людьми помогало мне познать основы психологии. Расположить к себе людей, расковать их перед камерой непросто. Я и сам до сих пор, бывает, зажимаюсь. Надо было за считаные минуты расслабить наводящими вопросами, шутками… Леонид Золотаревский, наш комментатор, подарил мне книгу Карнеги в машинописном варианте. Отец выписал оттуда все главное, что мне нужно было, с его точки зрения. Так что некоторые советы мистера Карнеги я использовал в работе. Например, во время беседы не думать о миллионах, сидящих у экрана, а лишь об одном-единственном — твоем собеседнике. И вести не монолог, а диалог — и почаще спрашивать: а вы как думаете? Тогда не получится назидания, которое никому не интересно. Вот видите, секрет выдал. (Смеется.)
— В своих интервью вы не раз говорили, что жалеете о том, что профессии диктора больше нет…
— Чтобы спасти нашу дикторскую профессию от яростного напора друзей и соперников — журналистов, когда-то я даже стал художественным руководителем дикторского отдела. Мы хотели добиться, чтобы диктор был не просто исполнителем, но и автором. То есть чтобы примерно делать то же самое, что сегодня пытаются тележурналисты. Боже упаси, не называйте их дикторами!
Дикторов давно нет… А тогда появились очень хорошие программы, которые вспоминаю с большой ностальгией. Это и «Голубой огонек», и «Наш клуб» (передача для меломанов), в которых участвовали и Давид Ойстрах, и Леонид Коган, и Арам Ильич Хачатурян.
Кстати, знаете, как получился «Голубой огонек»? Когда «Наш клуб» закрыли, поступило распоряжение: давайте что-нибудь для народа! И Алеша Габрилович, сын нашего знаменитого сценариста, придумал идею программы, которая долгое время называлась «На голубой огонек». Интерьер кафе — столики, кофе, чай и задушевные разговоры с песнями. И ведущие должны были вместе с приглашенными певцами, композиторами исполнять песни.
— И вы пели?
— Пели первые ведущие — талантливейший Олег Анофриев, Миша Ножкин, Борис Брунов. Программа сразу полюбилась зрителям, выходила каждую субботу. Нет, я там никогда не пел. Только в порядке исключения однажды, 8 Марта, исполнил под фонограмму какую-то песенку.
.jpg "В эфире программы «Время» (1984)")
— Ваш голос — фрагменты из программы «Время» — звучит в песнях Стинга и Depeche Mode. Как так получилось? Вы про это знали?
— Узнал задним числом. Но зато, когда Стинг приехал в Москву, мне позвонили Ваня Ургант и Саша Цекало: «Приезжайте, пожалуйста. Он хочет с вами познакомиться». Я спрашиваю: «Зачем?» — «Ну, потому что ваш голос в его песне». Он мне очень понравился, кстати. Не молодится, но держит планку.
— Игорь Леонидович, мое поколение и те, кто постарше, ваш голос хоть с закрытыми глазами узнают. А молодежь как? Узнает?
— Однажды шел по Арбату мимо группки молодежи, потягивающей пивко. Слышу: «О, смотри, смотри, вон идет «В мире животных». А у нас с Николаем Дроздовым одинаковые бейсболки — белые, с большим козырьком. Носы примерно такие же, особенно в профиль. Конечно, он чуть покрасивее — и все же перепутали…
— Вам давно присвоен титул «Человек-эпоха». Приятно это слышать?
— Мне приятно, но неудобно. Не люблю я звездизм… Снова процитирую Ольгу Сергеевну Высоцкую. С первых наших уроков она повторяла: «Запомни! Все тебя любить не будут. Поэтому никогда не бери в голову хвалебные речи в свой адрес, а сосредоточь внимание на тех недостатках, о которых тебе будут писать или говорить не любящие тебя люди».
Это мне очень помогло: звездную болезнь не подхватил. Может быть, нескромно говорить, но так оно и есть.
— Вы шутите и шутите… Скажите, а оптимизм не иссякает с годами?
— На самом деле я жизнерадостный, хорошо информированный пессимист. (Смеется.) Конечно, стараюсь во всем находить что-то приятное, хорошее. Иначе жить не надо… И никогда не отчаивайтесь, если что-то не получается. Значит, поставьте другую цель. Это мой совет вам, молодым. Повторю слова товарища Брежнева, хотя мысль принадлежала древним (говорит с интонацией Брежнева): «Сегодня работать лучше, чем вчера, завтра — лучше, чем сегодня». Я всю жизнь так живу: ставлю определенную задачу и всеми силами стараюсь ее решить. Пусть победа будет крошечной, пусть к цели вы будете продвигаться миллиметровыми шажками — ничего страшного. Главное — не стоять на месте.
— Вот вы точно не стоите на месте! Ведь недавно в вашей жизни появилась Татьяна…
— Таня — мой большой юный друг. Мы с ней знакомы уже несколько лет. Ирина, моя жена, умерла восемь с половиной лет назад, потом тяжело заболела Наташенька, ее младшая сестренка. Долгое время она жила в моей квартире, и мы вместе с ее мужем за ней ухаживали. А потом она умерла, ее муж уехал к себе в Болгарию, и я остался совершенно один… Как-то, это было весной, приболел. Начал варить макароны и решил проконсультироваться, сколько минут им кипеть. Позвонил Тане. И она вдруг любезно предложила: «Мне несложно к вам забежать и помочь, это будет быстрее, чем объяснять». В тот вечер она меня и накормила, и разными отварами от простуды напоила. Мы допоздна засиделись за разговорами. И тут — она уже собиралась уходить — ей позвонили и сообщили, что с завтрашнего дня она больше не работает, к тому же требуется освободить квартиру, которую она снимала. Я это расценил как знак свыше… Ну действительно, ужасное положение. Конечно, я ей предложил остаться. А как иначе можно было поступить, когда у меня свободная детская комната? И она, слава Богу, осталась. С тех пор мы вместе. Таня не просто очаровательная женщина, милая, добрая, внимательная, но она и настоящий друг. Вот слово «друг» я бы поставил с большой буквы.
— А еще у вас есть друзья?
— Да, конечно, есть. Мы с ними не только перезваниваемся, но и встречаемся. Танюша очень любит гостей — готовит, накрывает на стол…
— Игорь Леонидович, расскажите о своих внуках, у вас же их четверо!
— Васенька — самый младший, ему скоро три. Старшая — Анастасия, ей шесть. Почему-то папа с мамой стали звать ее Булочкой. Она худющая, занимается карате, какой-то даже пояс получила… И еще есть две чудные четырехлетние близняшки Катя и Лиза, которых я до сих пор путаю. Только баба Таня может определить, кто из них кто.
Короче говоря, это очаровательные дети, которые живут под Москвой со своей мамой Дашей (сын Игоря Леонидовича Всеволод в прошлом году умер. — Прим. «ЗН»). Недавно они приезжали в гости. Василек, к сожалению, заболел, но благодаря современной технике мы все же пообщались — через Скайп.
Горжусь тем, что, кроме государственных званий, у меня есть звания дедушки и трижды прадедушки! Старшие дети моей первой невестки подарили мне очаровательную правнучку Дианочку, ей уже десять лет, Севика, ему скоро годик, и Мирославчика, ему месяца четыре. Имя-то какое — Мирослав! Мирослав Романович — как звучит красиво! Что-то царское в этом есть.
Я люблю, когда ко мне приходят внуки. Настенька, то есть Булочка, садится за рояль. Тут же подсаживаются сестры и братишка — и начинается у нас фортепианный концерт в восемь рук.
Я очень благодарен сыну за этих хороших ребят. Горжусь Севой: все, чем сам был увлечен — техникой, литературой, искусством, автомобильным делом, — передал им.
— Кем Сева был по профессии?
— Он писал в «Московском комсомольце», занимался рекламой, потом перешел в бизнес — охота в Африке. Вообще, он был оригинальной личностью, талантливым человеком, целенаправленным… Он рано стал самостоятельным, довольно быстро нашел себя. Я ему помогал на каком-то этапе, но потом понял, что он уже сам справляется.
Таких людей, как он, очень мало. Он был одержим работой, поэтому так мало и прожил… Несмотря на болезнь, панкреатит, поехал в Африку тогда, когда не надо было этого делать, и там скончался.
Моя старшая дочь Анюта получилась совсем другим ребенком. Она старше Севы на 10 лет. Окончила консерваторию, вышла замуж за Николая Мясоедова, хорошего певца, баритона. Но они разошлись, детей не было, так что теперь она одинока. Но это Анюту не тяготит, она с детства была погружена в свой внутренний мир. В этом, кстати, различие между моими детьми. Сева был очень общительный…
Аня работает концертмейстером и репетитором в Германии. Обучает русскому языку тех певцов, которым предстоит петь партии, скажем, Онегина или Ленского. Мы с ней в основном общаемся по Скайпу, потому что из-за жесткого контракта ей выбраться в Москву проблематично. Единственное меня расстраивает, что она не находит времени на серьезные занятия поэзией. С детских лет она великолепно пишет стихи… Может быть, не по тому пути пошла, я не знаю.
— Игорь Леонидович, ваша супруга, как и вы сами, жила телевидением, где 33 года проработала звукорежиссером. Как вам удавалось и детей воспитывать, и много работать?
— У наших детей были такие бабушки, что мы могли не волноваться. Жили вместе с моими родителями, и это позволяло нам полностью отдавать себя работе. А работа на телевидении сами понимаете какая. Ира приходит домой, мама открывает дверь, а та ей показывает пропуск. Мама: «Ирочка, вы же домой пришли». — «Ах, да».
С женой мы были знакомы с детства. Правда, ходили в разные школы: тогда же мальчики и девочки обучались раздельно. Лет с 14, когда наши школы начали проводить совместные вечера, возникла симпатия. Поженились мы в 21 год.
Ира была умной девушкой, с отличием окончила школу и пошла по папиным стопам — поступила в Московский энергетический институт.
На телевидении стала работать после рождения нашего первого ребенка. Конечно, это я ее перетащил, потому что до этого она работала в химическом цехе, и я беспокоился за ее здоровье. То, что мы вместе с ней работали, было идеально.
Лучшего критика, чем моя жена, трудно себе представить: она очень точно подмечала те недостатки, о которых я не знал. И если Ольга Сергеевна Высоцкая критиковала меня интеллигентно, то Ира — не в бровь, а в глаз!
Когда она вышла на пенсию, ей предлагали поработать еще. Но, к сожалению, здоровье не позволило. Ириша долго болела…
— Не скучно ли вам сегодня жить?
— А почему скучно? Я до сих пор востребован, мне интересно все, что в мире происходит, поскольку родился в год Обезьяны. Но это было давно, еще до Куликовской битвы. Только это между нами… (Смеется.)
— А молодых учите профессии?
— Нет, Боже упаси! Этим бесполезным делом я давно бросил заниматься. Потому что сейчас те, кто приходит на телевидение, сразу ощущают себя звездами, им учителя не нужны. Это во-первых. А во-вторых, многие считают телевидение не искусством, а бизнесом. А это значит, что рано или поздно они оттуда уйдут. Вот если идти на телевидение как в искусство, то покинешь его только ногами вперед. И для нашего поколения, я говорю и о дикторах, и о режиссерах, редакторах, даже о техниках, телевидение было искусством. Какой там бизнес!
— Но вы ведь до сих пор числитесь в штате Первого канала.
— Когда нужно, работаю. И даже получаю зарплату, которая позволяет мне нормально жить, а не выживать. За что очень благодарен руководству.
— Считаете, что жизнь давала вам больше подарков, чем пинков? Или наоборот?
— В то время, когда телевидение еще было черно-белое, существовала таблица для настройки, называется она ГЦП (генератор цветных полос) — это такие белые и черные вертикальные полоски. Так вот, жизнь — она такая и есть, это наш ГЦП — черные и белые полоски. Так Господь распорядился — и мы ничего изменить не можем. Если есть возможность, то человеку надо стремиться уменьшить черные полоски и увеличить белые. Или просто принимать все, что происходит, как данность.
Алла ЗАНИМОНЕЦ, ООО «Теленеделя», Москва (специально для «ЗН»), фото РИА Новости, Андрея ЭРШТРЕМА, из личного архива Игоря Кириллова
Игорь Кириллов
Родился: 14 сентября 1932 года в Москве
Семья: дочь — Анна, музыкант; старшие внуки — Антон и Роман, младшие — Настя (6 лет), близнецы Катя и Лиза (4 года), Вася (2 года); правнуки — Диана (10 лет), Сева (1 год), Мирослав (4 месяца)
Образование: окончил актерский факультет Высшего театрального училища им. Щепкина
Карьера: на телевидении с июля 1957 года. Возглавлял дикторский отдел ЦТ. Выступал с новогодним обращением вместо руководства страны. Вел программы «Время», «Голубой огонек», канал «ВИD представляет» и т. д. Профессор, академик Международной академии театра. Лауреат Госпремии СССР, народный артист СССР, кавалер ордена Трудового Красного Знамени, орденов «За заслуги перед Отечеством» IV и III степени. Обладатель приза «ТЭФИ» «За личный вклад в развитие отечественного телевидения» и почетного титула «Человек-эпоха»
