Огонь завораживает - на него можно глядеть, не отрываясь, ощущая в душе некое мистическое притяжение, он открывает в сознании шлюзы, сквозь которые врываются в день сегодняшний темные, тяжелые, вызывающие тоску, страх и восторг языческие, зороастрийские, живущие в подсознании нашем образы и воспоминания. И чем богаче доинформационная память, память, записанная в спиралях ДНК не словами, не предметными образами, а некими таинственными иероглифами, которые, как саламандры, живут в изысканно-трепетных языках предвечного пламени, тем богаче творческие возможности человека, тем интереснее жить ему самому, расшифровывая в собственной душе эти огненные иероглифы.Иногда этот - то ли божественный, то ли инфернальный - пламень прорывается в созданных человеком творениях или его поступках, тогда он может либо осветить мир, либо ослепить его. Но опасность просветления или гибели мира, вызванная вырвавшимся наружу пламенем, существует только тогда, когда предвечный этот пламень встречается в чистом виде: либо божественном, который просветляет, либо сатанинском, который губит. К счастью, в чистом виде эти два огня не встречаются почти никогда. Жизнь устроена так мудро, что эти субстанции при явлении миру сливаются в почти безопасный для потребления коктейль.
Когда листаешь альбомы Зои Литвиновой (увы, в последнее время она редко выставляется на родине), ощущение сдерживаемого пламени столь очевидно, столь явно, что становится не по себе, и невольно приходит на ум мысль о том, что вот человек, вот мастер, который ведет очень небезопасные, очень рискованные игры с огнем.
Ее работы исполнены пламенем, испепеляющим душу, пламенем страсти, пламенем жертвенности и отчаяния. Этот пламень прорывается наружу неистребимым, палящим жаром. Он пульсирует, достигая огненного крещендо в немыслимо обжигающих полотнах "Предстояние", "Восточный мотив", "Созерцатель греха", "Ритуал", и остывает, успокаивается на время, давая зрителю и соучастнику перевести дух, перехватить прохладного воздуха возле не таких откровенно страстных, но все же предвещающих, предчувствующих огненную грозу в будущем или вызывающих содрогание от воспоминания о подобных огненных бурях в прошлом - "Блудном сыне", "Встрече", "Силах земли".
Напряжение души, пульсацию душевного пламени, мучительное самосжигание, которым занимается художник, ударяя кистью по напряженному холсту, симулировать невозможно. Подлинность этой пульсации, ее "настоящесть" ощущаются по-разному, некоторые вычисляют ее логическим путем, у некоторых от встреч с предвечным пламенем мороз подирает по коже.
Иногда человек, стоя перед живописным полотном, слушая музыку, рассматривая извивы линий графической работы, негодует: "Да что это такое?! О чем это?! Расскажите же мне, что хотел сказать художник?"
С сожалением могу ответить одно: то, что сказано, - сказано! Пересказывать, популяризировать, облекать в опошленные глубокомыслием никчемные и случайные слова тот крик души, что выплеснул художник красками на холсте, и бессмысленно, и глупо. Нужно, пожалуй, просто изучать языки красок, слов, звуков, чтобы понимать многоцветность и многозвучность мира, чтобы понимать трепет и пульсацию того предвечного пламени, что заполняет обе вселенные, в которых обитает человеческое эго, - и материальную, и метафизическую.
Ну, если хотите, давайте для примера порассуждаем о двух картинах Зои Литвиновой, разделенных несколькими годами. О "Песне птицы" 1994 года и "Вечере" 1996-го. Что должно было произойти в жизни художника, чтобы от тревожной, угловатой, призывной, страстной "Песни" пришло умиротворение, разлитое в "Вечере"? Да полно вам, господин критик! Какое, к бесу, умиротворение, где вы его обнаружили? Не в этих ли зелено-охристых тонах? Приглядитесь... То, что художник назвал "Песней птицы", скорее ее крик, то, что названо так спокойно - "Вечер", скорее всего тот же крик, только запрятанный глубоко внутрь, сдерживаемый крик сквозь сведенные судорогой губы. И охристые отсветы ночи - это отдаленные, но сущие зарницы предвечного пламени. И птица на этом "умиротворенном" полотне вовсе не птица, а Вестник...
Может быть, я все это придумал, может, все не так, может, художник ничего подобного и в виду не имел? Просто придумал красивую птицу с синеватым отливом. Она ему понравилась, взял да и написал. А чтобы было занятнее - посадил птицу на руку обнаженной девушке... Может, и так!.. Но кто вам сказал, что художник точно знает о чем пишет, что он может разложить по полочкам свой замысел, облечь его в логические "за" и "против", пересказать обычной человеческой речью? Да ничего подобного, ничего такого он не умеет. Смею вас уверить, художник научен лучше всего говорить на языке колористических оттенков и форм, на языке линий и объемов, как музыкант на языке гармоний и диссонансов (впрочем, чур меня! Музыкальная терминология мне мало известна, могу сказать глупость). Итак, художник говорит на языке красок, как француз - на французском, японец - на японском. Задача критика - неблагодарная, следует сказать, задача: перевести язык образности художника на удобоприемлемый язык слов. Но, боже мой, насколько заманчивее читать Бодлера по-французски, а Бас„ по-японски! Насколько заманчивее разговаривать с Сальвадором Дали или с Эль Греко, с Левитаном или Врубелем без толмачей, схватывая на лету изящные намеки полутонов или утонченные недосказанности освещений.
Впрочем, мы отвлеклись, вернемся к огню. Вот передо мной два портрета (если их, конечно, можно назвать портретами в прямом смысле слова) - "Созерцатель греха" и "Владыка огня" Зои Литвиновой. Если я высказал осторожное опасение тем, что художник Зоя Литвинова слишком близко, отчаянно близко подошла к инфернальному пламени, бушующему в нашем подсознании, то это скорее всего оттого, что ею написаны именно такие "портреты". Это чертовски рискованное предприятие в упор взглянуть в глубь собственной души и увидеть там и сладострастное вожделение "Созерцателя греха", и безжалостный лик "Владыки огня".
Человек сжигает себя в грехе, при этом надеясь избежать встречи с владыкой огня, у которого так много имен, который неумолим, который бесстрастно поджидает нас в пламенном, ледяном далеке. Для него безразличны аргументы и пояснения, он ненасытен и стремителен. Заглянуть ему в глаза - все равно что безжалостно и откровенно сказать самому себе все, что о себе думаешь. Не всякому художнику хватает мужества сделать это. Не всякий художник решится на столь откровенную обнаженность. Но что поделаешь, настоящее искусство - это и есть абсолютная обнаженность души. Это вызывает восхищение, но от этого и тревожно сжимается сердце. Где же выход?
Бредя на ощупь сквозь обжигающее пламя откровений и терзаний, художник ищет его, ищет спасение. И тогда он приходит к идее Спасителя, пока еще не к самому Спасителю, только к идее того, что спасение возможно, к предвестнику, к предшественнику, к Иоанну Крестителю. В картине "Иоанн Креститель", написанной Зоей в том же 2000 году, что и "Созерцатель греха", и "Владыка огня", пусть неуверенный пока, пусть интуитивно нащупанный, но уже намек на возможность выхода, на возможность избавления от ужасных видений, которые встречаются в странствиях по семи кругам собственной души.
Голова Иоанна вписана в широкую поперечную, строго геометрическую плаху креста. Геометрия этой плахи упорядочена и от этого спокойна, но огненный колер ее звучит как напоминание - душевное успокоение и эфемерно, и несбыточно. К нему можно только стремиться, но обрести при жизни практически невозможно. Пока жив человек, предписано ему страдать, думать, сочувствовать, сожалеть, сопереживать, страшиться и молиться обо всем сущем в этой юдоли страданий.
И даже в самом спокойном, самом успокоенном, точнее, полотне Зои Литвиновой, написанном в последние годы, в пейзаже "Зальцбург", даже в нем чувствуется огненная тревога, словно предчувствие прошлого, словно воспоминание о пережитом ночном кошмаре у человека, который проснулся ранним летним прекрасным и светлым, прозрачным легким утром.
И вот еще, в качестве постскриптума, о чем хотелось бы сказать... Господа музейщики, господа государственные чиновники, господа ценители и коллекционеры, очень опасаюсь, что через полвека, а то и раньше придется вам разыскивать в австриях, германиях и америках неоцененные вами сегодня работы нашей соотечественницы Зои Литвиновой, да и других наших соотечественников - живописцев, графиков и скульпторов - и перекупать их за бешеные деньги, потому что, в отличие от вас сегодняшних, тамошние музейщики и коллекционеры прекрасно понимают, что деньги, вложенные в такое искусство, самая замечательная, самая прибыльная инвестиция.
