Грустное искусство юбилеев

Как сказал мудрец, три человека делают с нами что хотят: парикмахер, гробовщик и оратор на юбилейном банкете

Может быть, поэтому я не слишком люблю юбилеи. Во всяком случае, в их официальном воплощении. Даже Юбилейную площадь в моем родном Минске не слишком любила за официозный оттенок названия. Пока не узнала, что первоисточник — празднество дореволюционное, кажется, появления христианства на Руси, и название чудом сохранилось в глобальной череде городских переименований.

Но живем мы все равно в грустном потоке круглых дат — похожих, однако, не на омытые волной пестрые камушки, а на острые осколки. Потому что чаще всего это повод вспомнить о ком–то, кого уже нет, и пожалеть о недосказанном, неузнанном...

Пожалеть? «Дробны савецкi пiсьменнiк родам з Адэсы, якому выпадкова пашчасцiла жыць у адзiн час з Роб–Грыйе»...

Как вы думаете, это о ком? Не отгадаете... Так молодой и влюбленный в себя литератор Л. отозвался в Интернете о Янке Брыле, вспомнив о нем по случаю недавнего 90–летия.

Правда, несколькими постингами ниже ниспровергатель авторитетов признается, что таким образом самоутверждается... Что ж, как говорится, Бог судья...

Впрочем, Янка Брыль к юбилеям относился крайне скептически. Может быть, и потому, что самому пришлось посетить столько пафосных писательских застолий и по всему Советскому Союзу, и по «братским странам». Брыль оставил много остроумных зарисовок с посиделок, литература на коих не присутствовала даже в роли служанки с подносом. Обычно на свои «даты» уезжал в родную деревню. Не делал звучных заявлений, не рвал на себя конъюнктурное одеяло... Просто писал. И пускай не все — часть написанного уже прошла проверку временем, нравится это кому–то, нет ли... В одной из своих миниатюр, еще в 60–х годах прошлого века, он написал: «У газеце, дзе вы надрукуеце мой некралог, няхай таксама будзе недзе побач жывы, таленавiты артыкул пра несмяротнасць сапраўднай паэзii». В конце концов, даже тот, кто ничего не читал из Янки Брыля, узнав, что он вместе с Алесем Адамовичем и Владимиром Колесником автор книги «Я з вогненнай вёскi...», уверится — это была личность. Алесь Адамович не стал бы тесно сотрудничать с человеком случайным. Кстати, самому Алесю Адамовичу 3 сентября исполнилось бы 80 лет — появится для нас с вами хороший повод в очередной раз поговорить об этом замечательном писателе. Хотя разве нужен повод, чтобы говорить о писателе такого масштаба?

2007 год вообще как–то особенно урожайный на круглые даты. Ну о 125–летии Янки Купалы и Якуба Коласа, я надеюсь, каждый из вас наслышан... А вот 23 августа исполнится 90 лет со дня рождения поэта Пимена Панченко. Ему тоже пришлось под конец жизни пережить нападки «молодых и талантливых» — и за свое «советское литературное прошлое», и в особенности за пронзительное стихотворение «Кажуць, мова мая аджывае...» Радикалов не устраивал «не боевой настрой» стихотворения, которое, кстати, стало уже классикой:

Для мяне ж яна вечна жывая —

Як раса, як сляза, як зара...

...Цi плачу я, цi пяю,

Цi размаўляю з матуляю —

Песню сваю, мову сваю

Я да грудзей прытульваю.

С другой стороны, один из критиков назвал поэзию Панченко времен перестройки «кiнжальным сацартам», а остальные, поспешившие примкнуть к разоблачающему течению, определяются им как эпигоны.

Наверное, к тому же стилю мог приобщиться и Максим Танк, которому 17 сентября исполнилось бы 95 лет. Но я что–то не помню у него обличающих грохочущих виршей... Может, забылись? У таких произведений есть свойство забываться. Вот Тишка Гартный, он же Дмитрий Жилунович, поэт–пролетарий, один из тех, кто создавал в начале прошлого века белорусское государство, пафосных слов не стеснялся, хотя начинал как лирик и даже чуть ли не символист. 120 лет исполнится ему 4 ноября... Я роюсь в памяти, пытаясь вспомнить какое–нибудь стихотворение. Но вспоминаю только обстоятельства страшной смерти — репрессированный как «враг народа», он после долгих издевательств покончил с собой в камере тюремной психиатрической лечебницы. Вроде бы загнал себе ложку в горло...

Кстати, страшный юбилей — 70 лет со дня расстрельной ночи белорусской литературы, когда в ночь на 29 октября были замучены десятки белорусских литераторов, цвет нашей культуры, — тоже выпал на этот год.

Поэту Петру Бителю удалось выжить в «особом» Степлаге МВД СССР в районе Джезказгана. Именно там он перевел на белорусский язык поэму Адама Мицкевича «Пан Тадеуш». Перевел по просьбе других зэков — белорусов, поляков, литовцев... Писал зеленкой на листах, сделанных из мешков от цемента, а друзья в это время выполняли за него «трудовую норму»... Максим Танк, получив из Казахстана перевод, поспособствовал возвращению автора на родину... Недавно я была в Молодечно, где в районной библиотеке проходил вечер, посвященный 95–летию поэта. Приехали его дети — сын и две дочери, внучка, друзья и знакомые... Были писатели, ученые... Петру Бителю не довелось жить в привилегированной квартире в центре города и потреблять партийные пайки. Он, человек чрезвычайно образованный, знающий языки, был деревенским учителем, не пытаясь выйти «з–пад страхi». Зато с каким искренним теплым чувством о нем вспоминают! Как не терпел лжи и обмана, как был добрым священником, всегда вежливым и участливым человеком...

Историк Виталь Скалабан (тоже недавний юбиляр!) не один раз полушутливо говорил о том, что изобрел новую науку — юбилеелогию. Очень уж характеризуют эпоху и героя соответствующие мероприятия...

Но почему они чаще всего такие скучные?

Конфуций, пытавшийся, как и многие великие мыслители мира, создать рецепт идеального правителя и государства, хотел, чтобы в его «сверхчеловеке», которого он называл «благородным мужем», соединялись три возраста: детство, молодость и зрелость. Чтобы с непосредственностью ребенка он воспринимал доведенные до автоматизма ритуалы... Сам Конфуций запомнился современникам тем, что каждый день приходил в храм, переставлял жертвенные сосуды и прочий священный инструментарий и вдумчиво расспрашивал служителей, как что называется и для чего предназначено... Именно от такого отношения к ритуалу, считал Конфуций, в заученном откроется глубокий смысл, потому что мир — это игра и символ.

Иногда приходится слушать на мероприятиях хвалебные речи, из коих понимаешь: говорящий ничего из наследия хвалимого автора не читал. Так что не мешает внедрить метод Конфуция в наши мероприятия.

А по мне, как я уже не раз говорила, лучший способ «отдать дань памяти» (словосочетание–то какое, так и представляешь себе эту память в виде строгой тети–экзаменаторши с «домиком» на голове) — это перечитать то, что оставил нам автор. Сходить на его могилу — не в составе торжественной делегации... И, как говорил Конфуций, «не грусти о том, что люди тебя не знают. А грусти о том, что ты не знаешь их».