С Николаем Граковичем мы познакомились в Гомеле, куда 77-летний ветеран, долгое время работавший на инженерных должностях в совхозе, недавно переехал из Жодино. «Поближе к радиации, не могу я без нее, — шутит старик. – А если серьезно, то поближе к детям. Возраст все-таки…»
Про радиацию Николай Петрович обмолвился не случайно, так как имеет к этому явлению некоторое отношение. «Вот, — показывает он картонную книжечку, — видите, какое смешное? «Удостоверение участника ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС в 1954 году. Выдано 20.09.95. Льготы по ст. 19». Льгот, правда, уже нет, так что теперь это просто документ истории».
С последствиями какой такой «чернобыльской аварии» боролся он в 1954 году, когда служил в 270-й стрелковой дивизии, Николай Петрович не мог рассказывать 25 лет. Подписку давал о неразглашении государственной тайны. Теперь тайны никакой нет. Бывший старший сержант Гракович и еще несколько тысяч доживших до наших дней «атомных кроликов», как они себя называют, участвовали в войсковых учениях с применением атомного оружия, носивших ласковое кодовое название «Снежок». Было это на Тоцком полигоне в Оренбургской области. В 95-м их приравняли к чернобыльцам, а в 2000-м назвали «ветеранами подразделений особого риска» и вручили еще одну картонную книжечку. У него она за номером 589.
На 50-летие испытаний в Смолевичский райисполком позвали четверых – столько их было на тот момент в районе. Сказали о солдатском долге, поблагодарили. И вручили по 50 тысяч рублей, по килограмму гречки, палке колбасы и пакету томатного сока.
Мне подумалось по этому поводу: что, мол, только и всего? Но Николай Петрович так не считает. Его искренне тронули не-ожиданное внимание и теплые слова. Ведь работники исполкома и военкомата действовали вовсе не по приказу «проявить уважение», а по собственной инициативе, продемонстрировали чуткость и добросердечие, и потому спасибо им!
На том скромном районном мероприятии он впервые услышал от военкома страшную цифру: уже через три года после ядерного взрыва из 45 тысяч участников учений умерло 16 тысяч человек. Всего же до «юбилейной» даты дожили 4 тысячи ветеранов атомных испытаний. Так что вам, мужики, сказали ветеранам, крупно повезло.
Повезло, кто спорит? Правда, к сорока годам почему-то вывалились все зубы. И иммунитет вскоре после демобилизации стал ни к черту: если пустяковая простуда прицепится, так месяцами не отпускает. Но подсказать врачу в поликлинике, где следует искать причину, — об этом и речи быть не могло. Да что там врачу! Галине, жене будущей, он и то ничего не говорил о своем «атомном» прошлом, поскольку не имел на это права. «Ну, тут его понять можно, — с улыбкой замечает Галина Александровна. – Так бы я за него и пошла, если бы сказал!»
Сколько он тогда «поймал» этих рентген – никто уже не узнает. Ведь, вопреки утверждениям генералов, успевших написать мемуары, в которых говорится и о строгом радиационном контроле, и о тщательном обследовании участников учений, никакого контроля, во всяком случае в его взводе, не было и ни один врач их не осматривал. Даже слова такого – «радиация» — не звучало. На третий день после испытаний, когда утром нужно было приступать к плановым занятиям в школе сержантского состава, он вдруг обнаружил, что без усилий над собой не может сделать и шага. Болела и кружилась голова, тошнило. Как оказалось, такие же проблемы были и у всех солдат взвода. Доложил командиру и в ответ услышал, что ему тоже нездоровится. Занятия отменили, три дня отлеживались в палатках, пока не почувствовали себя лучше. Докладывал ли командир о случившемся по инстанции, Николай Петрович не знает, но врач у них так и не появился.
Возможно, в тех частях, которые были атакующими и прошли через самое пекло сразу же после взрыва и артподготовки, все было иначе. Но взводу, командиром которого временно назначили старшего сержанта Граковича, выпал счастливый жребий находиться хотя и в 8 километрах от эпицентра, но в обороне, стало быть, через зону поражения они не проходили. Да и ветер был боковым, и весь пепел от атомного гриба понесло мимо, в сторону города Сорочинска. Не привлекали их и на тушение пожаров в отселенных деревнях и окрестных лесах.
Самого взрыва он не видел, но хватило того, что за секунду до него он приподнялся на локтях, чтобы проверить, все ли его солдаты лежат на дне траншеи в уставном положении – лицом вниз. Тут как раз и рвануло. Впечатление было такое, что траншея перед ним толчком сдвинулась на метр, а затем вернулась на место. Отблеск вспышки — ослепительно-белый, как от электросварки, как он выразился, — так «жигнул» по глазам, что желание изучать обстановку пропало тут же. До самого сигнала отбоя тревоги все пролежали не шевелясь.
Затем минут через десять их подняли и на машинах перебросили на другой участок обороны. Располагался он всего в сотне метров перед наблюдательной вышкой, приподнятой на 4—5 метров над землей дощатой «танцплощадкой», где находились все руководители учений, партийные деятели, ученые-атомщики и гости из социалистических стран. Холостых патронов и взрыв-пакетов в траншее было припасено без счета, поэтому, как только началось наступление «противника», взвод организовал такую шумную оборону высоких персон, что от вышки вскоре примчался какой-то подполковник: «Прекратить огонь!» Как тут было не удивиться? Они готовились, старались, наконец, выполняют приказ командира дивизии, а тут прибежал более низкий чин и все отменяет! Подчинились только после того, как узнали, что приказал лично маршал Жуков. Из-за стрельбы и грохота взрыв-пакетов, как сообщил подполковник, на вышке невозможно было двумя словами перекинуться.
Так что толком «повоевать» и не пришлось. А вот в эпицентре взрыва на следующий день побывал. И по неведению такой счастливой возможности очень обрадовался.
«Был у нас подполковник Шестак, — вспоминает Николай Петрович. — Он ко мне очень хорошо относился и потому, когда собрался съездить на место взрыва (а туда хотели попасть многие, все же любопытно), взял меня. Когда приехали, там уже стояло оцепление, на дорогах вокруг эпицентра были установлены шлагбаумы. Нам выдали химодежду, противогазы, и мы пошли пешком. Зрелище, надо сказать, жуткое, тем более что это место нам было хорошо знакомо и мы могли оценить перемены. Земля, а там был чернозем, вся выгорела, и мы по щиколотку утопали в пепле. Местами этот «лунный» грунт был покрыт плотной стекловидной коркой, которая ломалась и хрустела под ногами. Вековые дубы, на ветвях которых наш киномеханик натягивал простыню в качестве экрана, просто испарились. Танки были вдавлены в землю почти полностью, автомобили и самолеты частично расплавились, некоторые орудия и сорванные танковые башни, подброшенные взрывной волной, стояли вертикально, во-ткнувшись стволами в землю, а траншеи, ширина которых, как известно, больше метра, просто сомкнулись, и в эту щель можно было просунуть только ладонь. Животные, оставленные на привязи на месте испытаний, погибли, но те, которые оказались чуть дальше от эпицентра, были еще живы и представляли собой ужасную картину. Почему-то за сутки никто не догадался прекратить их мучения».
Таких «экскурсантов», как Шестак с Граковичем, было немало, причем приезжали не только те, кто находился в обороне, а потому последствий взрыва не видели, но и наступавшие, которым вчера из-за кромешной пыли ничего толком рассмотреть не удалось. Уровнем радиации никто из них не интересовался. Считалось, что ходить по атомному пепелищу можно без опаски, так как нижнее теплое белье, выданное накануне в качестве защиты, и противогаз, который многие так и не надели, решают все проблемы. Единственное, что запрещалось делать, так это набивать карманы всякими расплавленными «сувенирами». Что, думается, объяснялось не столько заботой о здоровье участников учений, сколько соображениями секретности.
Трудно упрекать бесстрашных вояк в беспечности. Ведь и в чернобыльские времена уровень радиационной культуры у большинства людей был не очень-то высок, а тогда – тем более. К тому же солдату не полагалось знать то, что может помешать выполнить приказ.
Было ли решение о проведении учений, которые готовились около пяти лет, вызвано острой необходимостью и действительно ли такая демонстрация силы смогла предотвратить назревавший ядерный конфликт с Соединенными Штатами, сегодня бесполезно спорить. Но то, что эксперимент был бесчеловечным, никто уже не отрицает. Об этом старший сержант Николай Гракович тогда не размышлял. Он делал свое солдатское дело и, как и все однополчане, в душе гордился причастностью к историческому событию. Он и сейчас рассказывает о главном приключении своей жизни с воодушевлением. Но при этом добавляет: «Это ж надо, сколько людей зря положили»!
На снимке: Николай Петрович Гракович.
