Мысли о личности учителя литературыСмысл выражения «учитель литературы» кажется всем нам настолько очевидным, что мы не замечаем его потрясающей таинственности. Во–первых, неизвестно, что такое литература. В словарях написано, что она — совокупность художественных произведений и вид искусства. Из таких бесспорных утверждений ответ о нравственном содержании словесного искусства не выведешь. Словеснику в такой ситуации остается достойная сожаления роль эмоционального высказывателя банальных истин, находящегося в заведомо проигрышном соревновании с материалом учебника, телевизионной передачей, сайтом Интернета.
Драма положения состоит в том, что в этом «соревновании» приоритетно рассматриваются не тексты, а внетекстовые материалы (эпоха, биография писателя, основные художественные приемы и т.д.). Этим на уроке занимается весь класс. Между тем ясно, что произведение искусства создается одним человеком и для одного человека — не для всего класса в целом, а для каждого школьника в отдельности. Литература — человеческая боль, воплощенная в словесном художественном образе. Итак, в основе школьной методики, как и в жизни людей, должно лежать драматическое, а порою и трагическое переживание.
В «Железной дороге» Н.А.Некрасова представлена одна из ипостасей боли:
В мире есть царь. Этот царь беспощаден.
Голод названье ему.
В романе Фр.Г
оренштейна «Псалом» названы четыре «казни Господни»: меч, похоть, голод и болезнь. Список болей, представленных в литературе, можно продолжать бесконечно. Боль непобедима, хоть и спасительна. Идеально счастливые люди бывают, но их содержат в специальных медицинских учреждениях.
На урок литературы приходят и рассаживаются за парты тридцать юных болей. Место за учительским столом занимает одна взрослая боль. Собираются они для того, чтобы наполниться радостью: изучаемое ими художественное произведение — это преодоленная боль (ведь оно — свершилось!), а значит, литература — сложная радость. Встреча с произведением каждому из находящихся в классе нужна особо, отдельно, неоткрыто, потому душа и ученика, и учителя — это внутренний космос противоречий; многое в этой вселенной — сокровенное, на общее обозрение не предлагаемое. И удивляют учебные пособия, которые рассчитаны на некоего не существующего в природе среднеарифметического школьника с преимущественно положительными чертами характера. Урок литературы — это момент гармонизации души и каждого из учеников, и учителя. Имеется в виду гармония внутреннего мира личности с законами совести.
Не раз в печати и в устных разговорах педагоги–словесники жаловались на то, что школьники неохотно читают художественные тексты. А чего же ожидать, если для поступления в вуз необходимо только знакомство с фабулой, а не с сюжетом! Возьми книжонку, в которой событийная канва великого творения изложена на трех страницах, — и тут уже «готов к труду и обороне». Но как только текст будет воспринят как воплощенное в образе состояние, читающий сразу почувствует: произведение рассказывает о нем самом, ни о ком другом. А если так, то, оказывается, надо быть достойным текста.
На уроке ученик и учитель имеют возможность через общение с текстом переживать конфликты собственного душевного мира, освобождаться от своих фобий и укрепляться таким образом в своем доверии к окружающим людям. Познание литературы возможно только через переживание. Это и понятно: взросление разума имеет смысл только в случае, если оно проистекает из взросления сердца и подчинено ему. При означенном порядке вещей внеличностные и поверхностные рассуждения о том, что такое хорошо, а что такое плохо, недопустимы и аморальны. Следовательно, личность учителя должна соответствовать подобному предназначению урока. Скажем об этом соответствии в рифму:
Учитель — это тот, к которому идут.
Идут за правдой и за покаяньем.
Учитель — это тот, которого зовут
На милосердье и на состраданье.
Такая уж судьба: людское искупать,
Увязывать в одно оборванные нити,
Уснувших — пробуждать, забытых — воскрешать
И вечно рифмовать: «учитель» и «Спаситель».
Искупать, увязывать в одно, пробуждать, воскрешать... Таков учитель литературы. А дома — свои боли и радости: семья, встречи, заботы, «вегетарианская» зарплата. Но над всем этим — Книга. Спасительница. Учителю она нужна гораздо больше, чем ученикам. Потому что чем сильнее работаешь душой, тем страшнее осознание собственной неразвитости, дикости, дисгармоничности. Книги все чаще читаются педагогом не как описанное событие, а как воплощенное состояние. Книги–состояния растворяют читателя в себе.
А чаго ж, чаго захацелася iм,
Пагарджаным век, iм,
сляпым, глухiм?
Людзьмi звацца.
(Янка Купала. «А хто там iдзе?»)
...
Идут по земле пилигримы.
Увечны они, горбаты,
Голодны, полуодеты,
Глаза их полны заката,
Сердца их полны рассвета.
(И.Бродский. «Пилигримы».)
Заменит учитель в приведенных примерах «мы» на «я». Подумает: все про «пагарджаных» и про «увечных пилигримов» — это обо мне. Но главное, что самый строгий судья себе — я сам. И строки Купалы и Бродского точно открывают мне мое собственное внутреннее борение. Итак, учитель литературы, решившийся на уроке служить спасительной боли, не мессия, не сверхгерой, а просто — порядочный человек, филологически образованный страдалец за други своя, для которого тридцать болей, сидящих в классе, — это апостолы его. Они и славят, и предают словесника так же, как Христа — библейские ученики.
Словеснику неважно, во что одет герой — в тогу времен Понтия Пилата, кожаную куртку большевизма или же в потертые джинсы современности. Вместе с героем любых эпох учитель «искупает» и «увязывает в одно». Чему учить — служитель боли не знает, потому что понимает: уметь читать литературу нельзя, как невозможно научиться любви. Он только зовет юных идти к искусству слова во спасение души своей от главного из человеческих грехов — лени. Но предупреждает: литература — это горизонт. Она видна, но дойти до нее не в силах никто из смертных. Все мы — пилигримы к персонажу. Ему — благородному или низменному — надо верить как высшей силе, потому что литературный герой решается на труднейшее: на искреннее высказывание самого себя. Идя к тексту, идешь к себе, к тому в себе, что поднимает тебя до образа и подобия Божия. Пафос искренности, пронизывающий литературу, — это и есть воплощение того высочайшего во мне, что никогда не подведет и всегда будет служить для меня ориентиром и критерием.
Встреча с художественным образом — это приоритетно чувственное познание внешнего (а самое главное — внутреннего!) мира. Разум придет потом со всеми своими программами, учебниками и Интернетами. А до него мы, еще и еще раз вслушиваясь в строку, славим, молча и благостно, свою — скрытую от мира — боль. Чувствуем, что только из этого сладостного мучения сердца и должна исходить методика преподавания литературы. Найдется в упомянутом сладостном мучении место тому, что именуют анализом художественного образа, — будем анализировать. А не найдется — значит, так тому и быть. Горизонт на частицы не разложишь. Главное — в том нравственном усилии, посредством которого читатель приближается к словесно–художественному прозрению писателя. Такое движение трудно, потому что литература — явление не от мира сего. Она не быт, а бытие, и идти к ней следует бытийно.
Представленный в этой статье облик учителя литературы не мечта, а жесткий императив совести. Этому императиву в реальной жизни бескорыстно и поэтически служит большинство из нас — педагогов–словесников. Перед нами путь один: соответствовать художественному тексту и достойно ему служить. Не случится соответствия и служения — текст распадется на эпитеты, энклитики, клаузулы и замолчит. Он открывается лишь тому, кому верит. А верить можно только боли.
Юрий ПОТОЛКОВ, доцент Брестского государственного университета имени А.С.Пушкина.
