Несколько навиных уроков обществу потребления от … бабы Мартинихи
В бане с соседом мы любим поговорить. Как, собственно, и все в бане, когда мыться еще рано, а перед следующим заходом в парилку надо отдохнуть, как следует. Вот тогда самый разговор в раздевалке. Там вообще, как многим кажется, решаются та-акие делища. Хоть в парилке, хоть в раздевалке – под термосок с травяным отваром или под кружку холодного пивка. Некоторые даже вроде сюда специально ходят, чтобы серьезные проблемы порешать. Конечно, все это в большей мере касается бань частных, элитных, где гарантируется полная секретность и уединение. Мы же с соседом предпочитаем городской физкультурно-оздоровительный комбинат в столичном микрорайоне Малиновке, в котором за пятерку и всевозможные гигиенические процедуры пройдешь, и наговоришься вволю. Пусть даже и без больших секретов. Чему был посвящен очередной воскресный треп-уикенд? Вы не поверите – скопидомству. Абсурд да и только: именно в бане самое подходящее место для того, чтобы в голом абсолютно виде поразмышлять о людях, бережливых до скупости.
А с чего все началось? С чистого листа. В двух шагах от себя заметили одного известнейшего в Беларуси и России киноартиста. Предельно голая, как и все, звезда чистила на газетке воблу и запивала соленые ломтики недорогим белорусским пивом.
— Ты посмотри, — толкнул меня локтем в бок сосед, — не надо и сочинский пляж, чтобы оказаться со знаменитостью лицом к лицу. И не только лицом…
— Да уж, действительно, баня удалась. Одно из двух, — отвечаю я напарнику по легкому пару, — либо он так близок к народу, либо копит гонорары на особняк. Тем более слышал, что артист и его семья живут буквально по соседству с самой общественной баней – в рядовой блочной многоэтажке.
Ну, ладно, артист и артист, голый и голый. Кстати, классный в компании мужик, заядлый, говорят, рыбак, и звездность ему эта, судя по всему, до одного места в бане. Не в нем суть, пусть не обижается. А в теме, на которую навела непредвиденная встреча.
— Скажи ты на милость, когда этот век накопительства уже кончится? – соседу, видимо, надо было высказаться о наболевшем. – Правило жизни для многих — умри, но потребляй! До неприличных размеров у некоторых доходит, вещизм поглотил все духовное. Деньги правят бал. И безвкусица. Беспредел скопидомства.
— К тому же, заметь, нет культуры потребления, этических норм, — не мог не согласиться и я. — И дело даже не в олигархах или богатых знаменитостях. Одна знакомая пенсионерка в райцентре еще в пору повального дефицита забила скупаемой по поводу и без него одеждой шкафы, рассчитывая на выгодное вложение денег. И что? Сегодня это барахло никому не нужно, рынки и магазины переполнены, в комиссионках за него дают копейки. А соседям, говорит, бедным, пропивающим пенсии, предложи бескорыстно, еще обидятся за подобное унижение. Вот так и отгоняет моль от нажитого «добра»…
— Люди — заложники своих вещей, они насилу порой протискиваются мимо них к другим ценностям, — разошелся мой напарник по бане, заметно повысив голос. – Знаю трехкомнатную квартиру, где коробочками с сервизами и свертками с коврами заставлено все жизненное пространство между мебельными стенками. Все детям и внукам. Проклятое совковое наследие! Совсем недавно жена получила письмо от подруги-однокурсницы из Праги. Пишет о своих проблемах быта, только уже, понятно, с европейским менталитетом. Старую квартиру, которую купила недавно, она, видите ли, продает, покупает новую. Ладно, пусть с жиру бесится, но что важно: прежнее жилье продает вместе с мебелью, а будущее обставляет другой, все – подчистую…
Наши распаренные эмоции не могли не услышать. К нам подошел мужчина, надо полагать, лет сорока пяти. Дослушав внимательно моего соседа, деликатно попросил разрешения вмешаться в разговор. И прикрыв тело белой простыней, словно Сократ, молвил:
— Правда ваша, мужики, но век потребления, о котором вы, забыв про парилку, толкуете, не сегодня начался. И не вчера. Вот послушайте мою правдивую историю.
…Избушка на курьих ножках стояла рядом с домом моих родителей. Широкая межа разделяла наши огороды. По ней, зеленой и кустистой, летом прогуливалась старушка с клюкой – хозяйка дома Мартиниха, так ее звали односельчане, не иначе как по имени отца. Она строго оберегала свои угодья, в частности старый сад, от поползновений местных сорванцов – любителей несанкционированно полакомиться сладким ранетом. Правда, иногда, что бывало крайне редко, какое-то благоговение сходило на хозяйку сада и она приглашала нас, соседскую ребятню, прийти и собрать паданцы под ранеткой. Мы побаивались старушки, но тяга к вкусным плодам была непреодолима.
Что греха таить, и мне доводилось лазить в чужой сад за фруктами. Село наше было молодое. После войны в Западной Беларуси только начали съезжаться с хуторов и селиться в деревни. Соответственно и деревья в саду были молодые. Помню, из нашего сада мы дождались плодов, только когда повзрослели и поумнели. А тогда, в раннем детстве, каждое яблочко было чудом.
И хозяйкой этого чуда была Мартиниха. Ее усадьба хуторская: и дом, и сад с польских времен – все древнее. Помню, возле дома, кроме ранетки, росла большая груша с поздними плодами. Они были маленькие, твердые, как камень. Откусишь – и тут же выплюнешь, на зубах оскомина. А Мартиниха знала, как из них сделать конфетку, – засунет под сенной тюфяк и ждет, когда созреют. Полежав, плоды становятся темными и мягкими, неприглядными, но очень сладкими. Как-то по осени она зазвала меня в дом и угостила такими грушами. Из открытых дверей пахнуло сыростью, плесенью и старьем, долгие годы хранившимся в доме. Старушка корявыми трясущимися руками доставала из-под сенника черные плоды и совала мне в карманы. Мне хотелось быстрее покинуть ее жилище, вырваться на улицу, увидеть быстрее солнце. Невдомек мне было, что бабушка угощала меня из наилучших побуждений.
Скоро Мартиниха умерла. Тихо, без слез ее отвезли на погост. Правда, поминальный стол родственники устроили по-людски. Мы, дети, потом долго боялись приближаться к еще более загадочному пустынному дому, на двери которого висел огромный амбарный замок. Даже ставший бесхозным сад нас уже не привлекал. Мертвой Мартинихи мы боялись больше, чем живой. А вдруг как выскочит…
Вскоре дом продали на дрова, замок сняли, лучшее из небогатого скарба кто-то забрал себе. Детское любопытство побороло страх, и мы, набравшись как-то храбрости, заглянули в полуразрушенное здание, бывшее когда-то человеческим жилищем, залезли на чердак. Чего там только не было!.. Такой коллекции барахла мне не доводилось видеть ни разу в жизни и в дальнейшем: старинная домашняя утварь неизвестного назначения, всякая мебель, сломанные детские игрушки, обертки от конфет и прочий хлам. Это нас мало интересовало. Мы с удовольствием рылись в старых журналах, изданных еще на польском языке, газетах с портретами Сталина, списанных библиотечных книгах. Находили что-нибудь интересное и радовались. Несколько трофеев принесли домой, собрались было еще, да встретили недовольный ропот мамы: «Тащите в дом всякий мусор!» Кому оно, дескать, нужно, это Мартинихино наследство!..
Одевшись и ощутив необыкновенную легкость после хорошего пара и такого же разговора, мы подошли к кабинке своего нового знакомого, чтобы пригласить его в буфет. Тот, завершая сборы, тщательно заворачивал в старую газету изрядно потрепанный веник.
— И ты туда же, Брут! – хором воскликнули мы.
— И правда, кому нужно и это Мартинихино наследство! — согласился автор поучительного рассказа и выбросил веник в мусорную корзину…
