Гениальный сын земли новогрудской
23.12.2008
Наш великий соотечественник родился в бывшем Новогрудском уезде Гродненской, а потом Минской губернии. Где конкретно? Среди литературоведов споры об этом то разгораются, то затихают. Одни указывают на сам Новогрудок, другие — за Заосье под Барановичами, третьи — на придорожную корчму. Мне же куда убедительнее кажутся аргументы в пользу одного из еще двух Заосий, существовавших в том же уезде в позапрошлом столетии. Доказательства изложены в статье «Притягательная сила Парижа» («СБ», 1 августа 2008 г.). Но в данном случае они не столь существенны, поскольку Новогрудчина в любом случае остается родиной Мицкевича, его жизненной и творческой колыбелью.
Белорус? Поляк? Литвин (литовец)?
Поначалу вопрос о национальности Мицкевича я вообще в этой статье не хотел затрагивать. Но тут пришло в редакцию на мое имя письмо читателя из Минска Геннадия Балаболова, упрекавшего меня в отсутствии должного патриотизма: «...читаю у вас уже в который раз — «великий польский поэт — прославленный уроженец земли Новогрудской Адам Мицкевич». Режет слух и досадно. Мицкевич называл себя литвином, т.е. белорусом. Не литовцем, летувисом, т.е. балтом, а литвином. Тогда почему сразу не сказать о Мицкевиче как о белорусе».
На мой взгляд, вопрос здесь и куда сложнее, и куда проще. Ведь Мицкевич сам не делил себя, и мы тоже не имеем права этого делать. К тому же патриотические чувства, понимание родины у поэта со временем менялись. Впрочем, обо всем по порядку.
Гении не делятся
А потом у меня было еще составление белорусского сборника произведений Мицкевича, посвященных новогрудскому краю, подготовка к печати белорусского перевода его эпопеи «Пан Тадеуш», сделанного Брониславом Тарашкевичем, работа над книгой «Адам Мицкевич и Беларусь» и многое другое. Думается, именно поэтому 10 лет назад, когда во всем мире отмечалось 200–летие со дня рождения нашего великого соотечественника, из Польши мне пришло приглашение принять от Беларуси членство в Международном юбилейном комитете.
Но одновременно существовали и другие крайние позиции. Я видел польские путеводители, где однозначно утверждалось: Новогрудчина — польская земля, поскольку там родился Мицкевич. А литовцы, усмехаясь, сразу же ссылались на первую строку поэмы «Пан Тадеуш»: O Litwo! Ojczyzno moja... — О, Литва! Моя Отчизна...» «А ваш Новогрудок — это Наугардукас, первая или вторая, после полулегендарной Воруты, столица Великого Княжества Литовского. И Миндовг, коронованный там, это наш и только наш Миндаугас...». Споры, случалось, заходили в тупик. «Не хватало еще, чтобы они снова разгорелись на юбилейной конференции, не пристало, чтобы я стал одним из разжигателей», — думалось под перестук вагонных колес.
Однако уже на первом пленарном заседании в выступлениях именитых общественных деятелей, ученых, писателей была поставлена одна из главных точек над «i» всей конференции: наследие великого поэта принадлежит не только польскому, но и белорусскому, и литовскому народам, всем славянским народам, всей Европе, всей земной цивилизации.
Восхождение
И тут уже я смело включился в дискуссию, показывая, как у поэта менялось, наполнялось новым историческим содержанием понимание Отчизны. Это как восхождение на гору: с каждым новым шагом открываются новые горизонты. Взойдем же, хотя бы пунктирно, вместе с поэтом на высокие, светлые, но и тернистые вершины его жизни.
Начались они с живописных холмов Новогрудчины. Потом состоялись восхождения на гору Гедимина в университетском Вильно, крымский Аюдаг, крутые Альпы. Параллельно покорялись вершины творческие: писались романтические баллады и романсы, исторические поэмы «Гражина» и «Конрад Валленрод», ностальгические «Крымские сонеты», основанные на белорусском фольклоре «Дзяды», прощание со старыми шляхетскими иллюзиями — «Пан Тадеуш». Все выше и выше! Вплоть до лозаннских лирических миниатюр, рожденных в швейцарских Альпах. Изящных, маленьких, но обнимающих, охватывающих уже весь мир.
«Чтобы познать поэта...»
Детство Адама, как и положено гению, наполнено «небесными знаками». Это и исцеление от тяжелой болезни, и пожар в городе, и отступление войск Наполеона. Особенно мальчик любил слушать белорусские народные песни и сказки из уст надомных людей Гонсевской и Блажея. Когда подрос и пошел в новогрудскую школу, содержавшуюся монахами–доминиканцами, вместе с будущим поэтом и фольклористом Яном Чечотом не пропускал в окрестных деревнях народные празднества — свадьбы, крестины, дожинки, запоминал народные песни, смотрел обряды. И, конечно же, хорошо усвоил белорусское просторечье. Позже, в лекциях в Коллеж де Франс, он даст высокую оценку белорусскому языку, древнему и богатому.
Родина расширяет свои пределы
Вильно, древний град, основанный князем Гедимином, долгие столетия являлся центром литовско–белорусских земель, столицей Великого Княжества Литовского, общего государства двух народов–соседей. Хотя с третьим разделом Речи Посполитой 1795 года оно прекратило свое существование, но по–прежнему обладало притягательной силой, особенно для молодежи, съехавшейся сюда в университет, — неповторимое средоточие интеллектуальной жизни того времени. Ее волновали те же вопросы, что и Мицкевича: что являет собой их отчизна, каковы ее отличительные черты? Студенты объединялись в общества филаретов, филоматов и «лучистых». На тайных сходках за городом слушали рефераты о народном творчестве и быте крепостных крестьян, пели песни, читали стихи, ставили драматические сценки, где звучала и белорусская речь. Но называли они себя литвинами — не в этническом смысле, а в историческом, как наследники Великого Княжества Литовского. Так у Мицкевича определилось новое, более широкое, понятие родины. Литовского языка он почти не знал (с трудом записал на нем три песни), но историческое имя временно принял.
Вместе с Яном Чечотом, Томашем Заном и другими сынами земли белорусской Адам Мицкевич соревновался в стихотворчестве. Его произведения «Песня филаретов», «Ода к юности», прославляющие гражданственность, стали гимнами патриотической молодежи. Правда, как и первая поэма «Мешко, князь Новогрудка» (1817), написаны они в соответствии с устаревшими канонами классицизма. Поэту требовалось вдохнуть свежего, народного воздуха. И он смог это сделать на родной Новогрудчине, где проводил летние и рождественские каникулы. Один из университетских друзей, Игнатий Домейко, познакомил Адама со своей родственницей Марылей Верещака, жившей в Тугановичах. Марыля оказалась необыкновенной девушкой: отлично знала западноевропейскую романтическую поэзию, любила петь белорусскую народную песню «Да цераз мой двор...» и сама сочиняла музыку. Вспыхнула большая и чистая любовь, которая, по всеобщему признанию, разбудила в Мицкевиче настоящего поэта. Из складывавшегося эпигона традиционного классицизма Марыля сделала страстного поборника романтизма. Однажды, выслушав на берегу Свитязи из уст старого рыбака легенду об утонувшем городе, она воскликнула: Napisz cos takiego! — «Напиши нечто такое!» И он написал. Создал баллады «Свитезь», «Свитезянка», «Лилии», вторую и четвертую части поэмы «Дзяды», издал в Вильно два сборника поэзии, которыми положил начало польскому романтизму.
В ссылке и изгнании
Власти все же вышли на след тайных обществ. Наиболее активных филоматов и филаретов, среди них и Мицкевича, уже работавшего учителем в Ковно, заключили в тюрьму. А потом отправили кого в ссылку, а кого домой под полицейский надзор. Для Мицкевича ссылка выглядела скорее почетной: Петербург, Одесса, Крым, Москва, снова Петербург. Посещения салона для избранных пианистки Марии Шимановской, встречи с братьями по духу — Пушкиным и Вяземским, Рылеевым и Бестужевым. Потом он адресует им свое стихотворение «Друзьям–москалям». А Пушкин (на доме по улице Немировича–Данченко, где они встречались, теперь красуется памятный горельеф) адресовал Мицкевичу строки: «Он говорил о временах грядущих, / Когда народы, распри позабыв,/ В единую семью соединятся».
С такими убеждениями Мицкевич и покинул (почти явно) Россию, обогатившую его не только изданием «Сонетов», но и пониманием того, что есть царская власть, но есть и друзья–славяне. Против первой он попытался бороться с оружием в руках во время восстания 1831 года, пробрался даже в Великопольшу (кстати, единственные месяцы, когда поэт пребывал на этнически польской территории), но почитатели удержали его.
А потом начались годы скитаний, паломничества по Европе во имя спасения родины. Теперь для него это уже была не только Новогрудчина, не только Литва (историческая), но и вся бывшая Речь Посполитая (включая Польшу и Украину), все славянство. А во время «весны народов» 1848 года пришло очередное понимание: нельзя освободить один европейский народ, не сделав свободными все страны Европы. Поэтому поэт организовал польский легион и направился в Италию на помощь повстанцам Гарибальди, потом, в 1855 году, — с политической миссией в Турцию, в Константинополь, где его внезапно и настигла смерть. Даже энциклопедии утверждают: от холеры. Но я разделяю мнение тех, кто считает: отравили недруги. Иначе тело Мицкевича не перевезли бы в Париж, а потом в Краков, в Вавельский замок, к гробам королей. Ведь корону короля поэтов на своей родине, малой и большой, он ни с кем не разделил.
К вершинам славы
Признание к Адаму Мицкевичу пришло уже в виленско–ковенский период его жизни, после выхода первых двух романтических сборников поэзии. Оно окрепло в России, где поэта, несмотря на молодые годы, причислили к сонму великих славянских творцов. Мицкевич оставался незыблемым литературным и нравственным авторитетом, находясь вдали от родины, в эмиграции. Хотя его произведения в Российской империи строго запрещались, тем не менее их привозили сюда и распространяли нелегально. Они воспитывали патриотические чувства у преемников филоматов и филаретов, участников восстаний 1831 и 1863 годов, формировали художественные вкусы.
Иллюстрации из коллекции лауреата премии «За духовное возрождение» Владимира Лиходедова.