Фрески и мед золотого века

Национальный миф в произведении Максима Богдановича «Апавяданне аб iконнiку i залатару»

«Асобна ад другiх трэба паставiць паэта Максiма Багдановiча, каторы шмат нам даў тыповых паробак паэзii «штукарства для штукарства». Это из статьи 1914 года белорусского писателя и критика Лявона Гмырака. В то время Гмырак был не одинок в своем мнении. Появление Максима Богдановича на литературной сцене белорусского возрождения начала ХХ века было удивляющим. Он слишком отличался от привычного, уже сложившегося к тому времени облика белорусского поэта: «Я — мужык–беларус, пан сахi i касы». «Гаротны мужык» — и точка, и не важно, что автор в реальной жизни выбился в люди, получил образование и носит галстук. Впрочем, и в русской литературе уже не одно десятилетие хорошим тоном считался плач по «бедному мужичку» и революционные призывы. Даже поэт Николай Некрасов, о котором говорили, что он клубный карточный шулер, и у двери его кабинета, как возмущенно писал Василий Розанов, стояли чернокожие лакеи, ни на йоту не оставлял имиджа бедствующего народного защитника и изобличителя самодержавия. Отойти от этого имиджа было равнозначно гражданской смерти. Поэтому декларации символистов о «чистом искусстве» и высших смыслах, ныне нам известные и внятные, находились в то время на задворках общественного сознания. По сведениям Императорской библиотеки, в Петербурге журнал «Мир искусства» — программное издание символистов, где блистали имена Дягилева, Бенуа, Мережковского, Брюсова, Белого, Кандинского, — по популярности не вошел даже в сотню изданий, востребованных читателями.

Максим Богданович также свято исповедовал народничество и демократию... Но при этом был европейски образованным, интеллигентным человеком и видел свою миссию не столько в том, чтобы констатировать в унисон общему хору «Народ, беларускi народ, ты цёмны, сляпы, быццам крот», сколько в том, чтобы «адукаваць роднае слова», открыть всем иную правду о белорусах как народе с давними культурными традициями, привнести в национальный литературный процесс все современные веяния и поиски. В том числе — споры о природе искусства и роли красоты. Как пишет литературовед Олег Лойко, «творчасць Максiма Багдановiча — гэта змясцiлiшча каардынат i параметраў самых–самых розных: эстэтык рамантызму i рэалiзму, новапарнаскага сiмвалiзму i анталагiзму...». Как истинный «человек эпохи Возрождения», Богданович должен был быть универсален, заполняя всевозможные жанровые ниши литературы, которую хотел видеть полноценной европейской.

Максим Богданович — гений, которому оказалось под силу создание национального мифа. Поэт видит золотой век белорусской культуры в эпохе европейского Возрождения, Великого княжества Литовского, когда белорусы занимали «адно з першых месцаў сярод культурнага славянства» и были «далёка ўперадзе Маскоўшчыны — тагачаснай славянскай глухаменi, якая харчавалася, нiбы чужаядная раслiна, духоўнымi сiламi Белай Русi». Огромное впечатление произвело на Максима путешествие в Вильно в 1911 году. Древняя столица белорусского государства с ее мощеными улочками, готическими храмами и Острой Брамой узнается в строках многих стихотворений Богдановича, став для него воплощением истинной истории его народа. Наиболее же ярко золотой век белорусов предстает в небольшом произведении «Апавяданне аб iконнiку i залатару», написанном в 1914 году.

Рассказ этот, стилизация под древнюю летопись, остается несколько в тени литературоведческих интересов. Более популярен «Апокрыф», где также оправдывается роль «чыстае красы», василька во ржи. Хорошо быть колосом, но счастлив тот, кому дано быть васильком... Подобные споры в начале ХХ века, с появлением символизма etс., были особенно бурными, поскольку вступали в противоречие с народническими идеалами классической литературы. Приверженцы революционной «бытовухи» цитировали слова героини рассказа Леонида Андреева, проститутки, сказанные герою–революционеру: «Какое право ты имеешь быть хорошим, если я плохая?» «Я — не паэта, о, крый мяне Божа», — утверждает Янка Купала свою «неоторванность» от народных масс. Уже в 80–х годах ХХ столетия эта тема резонирует в стихах белорусского поэта Анатоля Сыса:

Нiхто не мае права быць паэтам

Цнатлiвае i чыстае красы,

Калi ў айчыне загнiваюць рэкi

I памiраюць на вачох лясы.

А тут вдруг начинающим поэтом реабилитируется апология чистого искусства, изящество форм и интеллектуальный блеск... Но «Апавяданне аб iконнiку i залатару, людзях мудрых i красамоўных, кнiгалюбцам нейкiм дзеля славы Божай ды размнажэння дабра паспалiтага выкладзенае» не просто иллюстрация идеи. В нем важна не столько сама дискуссия, сколько то, кто ее ведет. Оказывается, о сложных эстетических материях начала ХХ века говорили простые белорусские мещане еще в веке ХVI! Повествование кажется густым, словно мед, от образов и изящных словесных построений. На нескольких страничках Максиму Богдановичу удалось изобразить то, на что иным не хватает толстых томов. Эхо этих страниц — в барочном великолепии романа «Хрыстос прызямлiўся ў Гароднi» Владимира Короткевича. Сюжет, типичный для белорусской литературы («гутарка двух суседзяў»), разворачивается в Вильно, временная привязка обрисовывается словесной вязью: «Тады ж мяшчане вiленскiе... прывiлей атрымалi, каб тры днi штогод перад святамi... мёд варыць вольна, нi капшчызны, анi васковага да скарбу не плоцячы». Ювелирных дел мастер Антон Корж и иконописец Роман Якубович собрались «гадзiну–другую ў бяседзе за келiхам мёду хатняга сцерцi». И завязался у них спор о... творчестве итальянского художника Сальваторе Роза, который рисует фрески в полоцком соборе, и об искусстве вообще. В небольшом тексте мы находим, кроме Сальваторе Роза, упоминание о царе Соломоне, Цицероне, Аристотеле, матери Божьей Остробрамской, искусстве чешском и немецком. В этом принцип творчества Максима Богдановича, унаследованный молодыми литераторами конца ХХ века: последовательное введение белорусской литературы в контекст мировой, избавление ее от имиджа примитивной, провинциальной, деревенской. Отсюда и щедрое цитирование, и интеллектуальная игра, и освоение самых прихотливых, «элитарных» форм («паўтарыцельны курс» европейской поэзии). Идеи, высказываемые Богдановичем, в духе современных ему дискуссий: не нужно бояться новых форм в искусстве; ценность произведению придает не предмет изображения, а мастерство автора; красота ценна сама по себе.

В «нашанiўскай» дискуссии 1913 года о «чистой красе» Богданович, по утверждению критика Рыгора Березкина, остался в стороне. Но у него были свои взгляды на проблему. Тем более что его кругозор позволял делать, возможно, более глобальные, объективные выводы, чем многим белорусским литераторам, выходцам «з вёскi». Всевозможные художественные манифесты в начале ХХ столетия росли как грибы. Символисты, сюрреалисты, футуристы и т.д. формулировали звучные, хлесткие лозунги. Богданович не мог не знакомиться с этими документами эпохи, например с манифестом итальянского футуриста Маринетти. Но сам он излагает свои взгляды на искусство в изящной иронической игре. Вот «залатар Антон Корж» говорит о том, что «рэчы свае вырабляючы, адно толькi красу формы пiльную ды не думаю аб тым, нашто нанiзкi залатыя мае пойдуць: цi то на аздабленне фiгуры маткi боскай, або пiяка i распуснiк якi на пакрасу сваю ўжываць iх будзе». Это все о том же, что «красота спасет мир». Что в ней уже заключена самодостаточность.

Современники, упрекавшие Максима Богдановича в «штукарстве дзеля штукарства», не замечали, что он обладает главным, что отличает «библиотечную алхимию» от живой литературы. Это национальная наполненность его творчества. Мигель де Унамуно в 1912 году писал: «Чем, собственно говоря, были заняты поэты всех времен и народов, если не вопросами нации, религии, языка и родины, что, как не эти вопросы, кормит, поит и одевает воображение и чувство... Шекспир, Данте, Сервантес, Ибсен принадлежат всему человечеству как раз в силу того, что один из них был англичанин, другой — флорентиец, третий — кастилец, четвертый — норвежец».

Максим Богданович был белорусом.

У Александра Грина есть рассказ о человеке, над которым зло пошутили: рассказали о несуществующем чудесном городе, спрятанном в глубине непроходимых джунглей, и человек ушел на поиски. Спустя годы обманутый встретил шутника и... пригласил в заветное поселение. Оказывается, не найдя в указанном месте города, уже увиденного воображением, путешественник решил, что такой должен быть. И... основал его.

«Этот город был, потому что я нес его в сердце моем».

Максим Богданович, выросший в российской глубинке, создал свою прекрасную Беларусь — страну сказок и легенд, героической истории и великих свершений. И так велика была его вера, что многие увидели эту Беларусь воочию, открыли ее для себя, как открывают любовь в своем сердце.