Свое достойное место в литературе проза Гладилина заняла в период «оттепели». В 1972 году его роман «Прогноз на завтра» попал за рубеж и был напечатан во Франкфурте-на-Майне. После чего писатель вынужден был эмигрировать. С 1976 года живет в Париже. Как ни странно, но написанные за границей романы признанного противника советской власти не нашли своего места в списке возвращенной в перестройку отечественной литературы. И прежде всего из–за того, что вступали в противоречие с теми прозападническими иллюзиями, которые тогда обуревали нашу интеллигенцию.
— Анатолий Тихонович, сегодня у нас популярна такая точка зрения: мол, все в стране наладится, когда русских интеллигентов сменят интеллектуалы а–ля Запад, то есть хорошие узкие специалисты, которые честно делают свою работу и не лезут, куда их не просят (читай — в политику), со своими интеллигентскими заморочками.
— Мне кажется, что русскую интеллигенцию всегда главным образом отличала идея жертвенности. И когда ее сейчас всю, от момента зарождения, чохом зачисляют в идиоты, то это очень неумно. Вы абсолютно правы, на Западе в принципе нет интеллигенции и нет слова «интеллигенция», а есть интеллектуалы. Так вот, западные интеллектуалы при всем большом уважении к ним, ибо они действительно люди очень образованные в своем предмете, на самом деле очень функциональны и в общем–то весьма расчетливы.
— Помните максиму Евтушенко 60–х годов: «Я делаю себе карьеру тем, что не делаю ее». Там такие идеи непопулярны?
— Нет–нет, там все совершенно четко функционально, и когда знаменитый певец едет на праздник «Юманите», то едет не потому, что он член компартии, любит коммунистов и хочет построить коммунистическое будущее, а потому, что знает: это модно. И он не то чтобы погубил свою карьеру, но очень сильно осложнил себе жизнь, если бы во Франции его заподозрили в симпатиях к правым.
А вот в Америке, этом флагмане мировой демократии, возможности выбора у работников умственного труда несопоставимо большие: потому что там в каких–то кругах модно быть, допустим, левым, а в каких–то — правым. И человек, который делает карьеру, просто выбирает, куда пристроиться. И уже пристроившись, идет во власть. Чего там нельзя, так это иметь свою собственную, отличную ото всех, по крайней мере, от большинства, систему взглядов. Там серьезные писатели очень редко живут только на свои гонорары, хотя, конечно, есть и такие.
— Лауреаты Нобелевской премии?
— Вот как раз лауреаты Нобелевской премии преимущественно держатся за свою постоянную работу. А такая работа — это, как правило, преподавательская деятельность. Наш Иосиф Бродский тоже в свое время из университета не ушел, потому что понял, что на одну эту премию не проживешь. Хотя первоначально, в этом деле ничего не понимая, думал, что сможет безбедно просуществовать на нее до конца жизни, и долго не мог опомниться, когда узнал, каким налогом его обложили.
— То есть на Западе даже современные классики не живут за счет своего литературного труда?
— Есть люди, которые пишут бестселлеры и живут этим, но это особая статья — писать бестселлеры. Тут действуют свои правила игры. Человек, попадающий в разряд «бестселлеристов», должен выпускать остросюжетный роман раз в год. Но не реже и не чаще, это просчитано. Если писатель год не издается, его забывают. Если он написал два романа, такая работа считается халтурой. К серьезной литературе все это отношения не имеет.
— Вы считаете, что гутенберговская цивилизация ныне заканчивается.
— Просто серьезная литература как искусство становится уделом избранных. Это то же самое, что сейчас произошло с музыкой. Обратите внимание, приезжает в крупный город, в Москву или Париж, звезда — великолепный, даже гениальный скрипач, пианист или дирижер — и, как правило, дает там один–два, максимум три концерта. Почему? А потому, что на четвертый просто публики не наберется.
— А я думал, что это из–за большой востребованности по всему миру...
— Ничего подобного. Наоборот, как раз поэтому у исполнителя все так плотно расписано. Он едет дальше по земному шару и возвращается в Москву, скажем, через два года, где опять на него приходит та же самая публика. Серьезная музыка становится очень престижной. Все королевские особы, как правило, стараются не пропускать концерты, тем самым подтверждая свою принадлежность к аристократии не только по крови, но и по духу. Со временем, думаю, литература станет уделом столь же узкого круга людей, и тогда, может быть, тираж в 500 экземпляров уже покажется очень большим. И книга будет соответственно стоить.
— Сегодня у многих ощущение, что мир стоит на пороге гигантских потрясений, а для того, чтобы выжить, нам всем необходимо много думать. Русской литературе во все времена было свойственно и осмысление того, что происходит, и предугадывание того, что может произойти. Не зря в России великие писатели причислялись чуть ли не к пророкам. И что может заменить в обозримом будущем книгу — компьютер, телевидение?
— Да, вы правы. Книга, помимо прочего, заставляла думать, что очень важно. И политики вынуждены были с этим считаться. Сталин, например, очень ценил книги, читал книги, наказывал за книги. Потому что он понимал, что писатели имеют очень большое влияние на общество, особенно в нашей стране. Сейчас бы Сталин, уверяю вас, не прочел ни одной книги и главный контроль ввел бы над телевидением. Потому что теперь оно все определяет. С другой стороны, телевидение удобно для любых правителей тем, что обывателя отучает думать, его можно зомбировать. А те жалкие интеллектуалы, которые читают книги и мыслят самостоятельно (жалкие в том смысле, что их совсем мало), — ну так и черт с ними, пускай живут, потому что, когда надо будет голосовать, не их голоса будут определять итоги голосования. И дай Бог, если их наберется полпроцента от всего населения, причем изрядная часть из них еще позволяет себе роскошь быть аполитичной.
— У нас всегда считалось, что о человеке можно судить по тому, что он читает. Как вы полагаете, о чем говорит тот факт, что сегодня в нашей стране миллионные тиражи у Донцовой, Акунина и «Гарри Поттера»?
— Общественный слой, который читает серьезную литературу, пока в России достаточно велик: ведь чтобы окончательно разрушить эту традицию, должно родиться еще как минимум два не читающих поколения. Тот образованный слой, который еще остался, это как раз та интеллигенция, которая в большинстве случаев не нашла себя в новой жизни, он продолжает нести духовный заряд в обществе. И сегодня в России очень много литературно одаренных людей, имеющих все возможности реализовать себя. На самом деле даже великие книги, не попадая в свое время и место, могут долго оставаться в тени. Я совершенно уверен, что, если бы «Мастера и Маргариту» никому не известного Булгакова издали сейчас, тираж у книги был бы максимум 7 тысяч. Но великие произведения, пусть и много времени спустя после их создания, обязательно находят благодатную почву и рано или поздно дают свои всходы. А в России были и худшие времена, и более страшные, породившие того же Булгакова. Так что надежда всегда остается.
Беседовал Павел НУЙКИН, «ЛГ».
комментарий «СБ»
Кто бы еще лет 15 назад мог подумать, что мы начнем спорить о том, есть ли будущее у книги, у высокой литературы, и сохранится ли в перспективе пресловутая «прослойка», именуемая интеллигенцией? Тем не менее дискуссии на подобные темы разгораются все чаще, в том числе и в наших родных пенатах. О том, может ли писатель и сегодня оставаться властителем дум. О той же жертвенности, которая белорусской национальной интеллигенции всегда была присуща. Когда в середине XIX века минский дворянин Винцент Дунин–Марцинкевич начал писать на «мужицком наречии», у многих это вызывало искреннее недоумение: ведь он мог войти в польскую или русскую литературу! Непонимание обывателей, смех, ненависть... Через это прошли все наши «возрожденцы»–начинатели. Писатель, решивший отдать свой талант родной культуре, действительно становился больше, чем служителем муз. Но — пропагандистом и защитником этой культуры, просветителем, проповедником... Этот ген просветительства и альтруизма действен и сегодня, даже в самых отвлеченных, авангардистских жанрах. И вряд ли кому–то придет в голову делить нашу творческую элиту на интеллектуалов и интеллигентов.
Да, поток массовой литературы, массовой культуры «заливает» всех. Впрочем, если сопоставить тиражи, скажем, сборников поэзии в той же России и у нас, то в отношении к количеству читателей наша тысяча экземпляров куда весомее. Появляются молодые таланты. Читатели возвращаются в библиотеки. Белорусская книга собирает урожай наград на международных выставках. Хотелось бы, конечно, провозгласить, что, несмотря на веяния эпохи «Матрицы» и Гарри Поттера, белорусы — самый читающий народ и духовность его в безопасности... Но проблем хватает, и только равнодушный их не заметит. Не доходят издаваемые государственными издательствами белорусские книжки до библиотек. А в школьной программе по литературе сплошные «азяроды», «палеткi» и «гаротныя хлопчыкi» в лаптях. Никоим образом не отрицаем значения классики. Но, похоже, белорусская литература, созданная не в начале столетия и не 30 лет назад, а теперь, сейчас, рядом с нами, остается литературоведением неосвоенной. Ну не успевают наши ученые прочитывать все, что у нас издается... Хотя я знаю рядовых читателей, которые как–то умудряются быть в курсе.
Некоторые с ностальгией вспоминают о том времени, когда в начале 60–х реклама первой книги писателя помещалась на коробках спичек. Забавно? Да ладно с ними, спичечными коробками, украшаемыми сегодня верблюдами и пальмами. Но вообще реклама белорусской книге не помешала бы — ведь рекламируется же завозная книжная продукция. «Любi сваё!» — этот лозунг, к сожалению, не сделаешь автоматически принципом жизни каждого. В книге югославской писательницы Дубравки Угрешич описывается диалог во время международного литераторского семинара. Местный писатель долго и жестко жалуется приезжему на свою страну. Слушатель неприятно поражен таким нигилизмом, но местный ему объясняет: в их кругу родину любить неприлично, родину нужно ругать. Когда я слышу от некоторых «интеллигентов», что у нас «нет своей литературы, музыки» и т.д., я вспоминаю книгу югославской писательницы. Не только у нас такая болезнь.
Сегодня наша литература вполне европейская. В ней заняты все ниши. Молодые авангардисты проводят перформансы. Пишутся исторические романы и венки венков сонетов. Наши литераторы способны создать многокрасочный портрет своей эпохи, что, собственно говоря, от них и требуется. От читателя же — читать. Оценивать. Высказывать свое мнение.
Как–то одному из наших писателей поступило соблазнительное предложение из Москвы. Известное издательство возжелало издать его детективный роман в переводе на русский язык. Единственное условие — заменить белорусские реалии на российские, Минск — на Москву, проспект Скорины — на Тверской бульвар и т.д. Писатель отказался. Его не издали.
Можно жить в маленьком городке, как Донатас Банионис в Паневежисе, и пребывать в центре культуры. А можно жить в столице и считать себя провинциалом. И пока мы не поймем, что центр нашей культуры не где–то — не в Москве, не в Париже, не в Нью–Йорке, а здесь, на родной белорусской земле, — мы будем вяло спорить о духовности и не замечать, что рядом с нами живут люди, творящие ее.
Людмила ИВАНОВА, «СБ».
Формула интеллигентности
