Финская клюква

До сих пор умалчивается о том, что в отместку за утраченные карельские земли в ходе так называемой зимней советско-финской войны 1939—1940 годов скандинавские сателлиты Третьего рейха упрятали в концентрационные лагеря многочисленные семьи советских переселенцев. Тысячу и четыре дня минчанин Николай Игнатьевич Денисевич находился с семьей в финском концентрационном лагере. Как святую реликвию он хранит находку — письмо мамы Татьяны Викентьевны, отправленное из концлагеря родственникам в деревню Лекаревку Минского района. История находки не менее потрясающая: после изгнания фашистов из Минска в канцелярии гауляйтера Вильгельма Кубе был найден брошенный мешок с почтовыми отправлениями. В нем и оказалось заветное письмо.

Каким же образом многочисленные наши земляки белорусы с началом гитлеровской агрессии летом 1941 года оказались за колючей проволокой в финских концентрационных лагерях? Следует вспомнить череду предшествовавших трагических событий. Объявление Советским Союзом войны Финляндии на исходе осени 1939 года было обусловлено объективными факторами – на территорию Польши уже ступил сапог арийских поработителей, финское правительство отказалось заключить мирный договор с Советским Союзом и предоставить свою территорию для советских военных объектов. Пожалуй, один из главных факторов, спровоцировавших конфликт, – секретное приложение к приснопамятному советско-германскому пакту о ненападении от 23 августа 1939 года. Финляндия была отнесена к сфере влияния Cтраны Советов, судьба отнятых у финнов части Карельского перешейка с Выборгом, западного и северного побережья Ладожского озера и некоторых других территорий была предрешена. Новым территориям было суждено стать частью Карельской ССР, а 31 марта 1940 года она была преобразована в Карело-Финскую Советскую Социалистическую Республику. Судя по различным источникам, финны эвакуировали из советской Карелии на свою территорию от 400 до 450 тысяч граждан. Специальным постановлением ЦК ВКП (б) было принято решение о вербовке советских колхозников, которые бы решились на очередной трудовой подвиг. Обживать обезлюдевшие карельские просторы вместе с семьями и небогатым скарбом двинулись тогда многие граждане СССР, не только русские, но и татары, чуваши, украинцы и белорусы. Из Белорусской ССР планировалось переселить в северные края не менее 12 тысяч крестьянских семей.  

В числе добровольцев, отправившихся на поиски лучшей доли в покрытые лесами и озерами края, была и семья крестьянина из-под Минска Игнатия Денисевича. Вот как вспоминает те далекие события его сын, бывший малолетний узник финского концлагеря Николай Игнатьевич Денисевич: 

— Семья моего отца жила в деревне Лекаревке в 30 километрах от Минска. Родители работали в колхозе, чтобы содержать еще троих детей – моего старшего брата Владимира, а также сестер Галину и Зинаиду. К счастью, сестры еще и по сегодняшний день живы и здоровы. Отец к тому времени прошел уже две войны – с белополяками и финнами, а также три года посидел в тюрьме за то, что кто-то на конюшне повредил глаз лошади. Обозленный председатель колхоза крайним в этой истории выбрал моего отца, работавшего конюхом. По статье «вредительство» он отбывал наказание в Осинторфе на торфоразработках под Оршей. Это был конец 30-х годов. Каково было матери содержать нас, если на трудодень выдавали около 200 граммов зерна, а денег колхоз не платил. Конечно, у нас было домашнее хозяйство, но за него надо было платить непомерные налоги. Даже несколько кустов крыжовника и те облагались налогом. Мама напрягалась, как могла, но мы постоянно жили впроголодь. Отец от безысходности купился на обещания безбедной жизни в Карелии –  посулили добротный дом, подъемные средства и беспроцентную ссуду на три года. 

Было немало случаев, когда бывшие белорусские колхозники выезжали на новое место в так называемом добровольно-принудительном порядке. Одновременно было рекомендовано брать все необходимое, так как обустраиваться там надо было практически с нуля . Мы повезли туда домашний скот, запасы картофеля и зерна, посуду и одежду. Получается, что практически с корнями мы были «выкорчеваны» из Белоруссии. В мае 1941 года нас привезли на подводах в Заславль. Здесь стоял под парами эшелон с товарными вагонами, часть которых предназначалась для перевозки скота, а другие были оборудованы нарами и печками-буржуйками, на которых переселенцы в пути готовили пищу. Я помню, что на некоторых станциях нас кормили за казенный счет – дорога была дальняя. 

Нас привезли в советскую Карелию, деревню Тукса, что в 60 километрах от Лодейного Поля, т.е. мы уже были в числе последних переселенцев. Вся финская часть территории к тому времени уже была заселена в 1940 году. Карелы нас приняли достаточно дружелюбно, единственное, что затрудняло общение, — незнание языка. В деревне было около 20 семей переселенцев из Белоруссии, мои родители, как и другие жители, пошли работать в местный колхоз «Ильинск». Нас поселили на втором этаже двухэтажного дома, а на первом этаже хранились корма, стояли корова, поросята и овцы. Однако развернуть свое хозяйство отец так и не успел – до начала войны с фашистской Германией оставалось чуть более месяца. Военные действия в наших краях развернулись по-настоящему не 22-го, а 26 июня 1941 года. Сегодня уже не секрет, что существовал германско-финский военный союз, а всем карельским переселенцам была уготована участь попасть за колючую проволоку финских концлагерей. Финны вступили в нашу деревню в первых числах сентября, мы закопали свой скарб в огороде и побежали в сторону Лодейного Поля. Возле переправы нас и настигли финские войска, посадили в грузовые машины и привезли обратно в деревню. Самое удивительное в том, что все наши вещи уже были выкопаны из огорода и украдены. 

Финны повели националистическую политику – всех карелов и советских финнов они не тронули, так как посчитали жителями великой послевоенной Финляндии. Представителей других национальностей они согнали в выселенную деревню Погранкондуши, что на старой финской границе, и приступили к строительству концлагерей. В один из них, созданный на базе барачного рабочего поселка по лесоразработкам, попала и наша семья. Лагерь был обнесен колючей проволокой, а вооруженная охрана следила с вышек, чтобы из него никто не сбежал. Кормили нас какой-то баландой раз в сутки, также давали по 150 граммов галет из некачественного зерна да еще подгнившие картошку, брюкву и капусту. Я вот думаю, как моей маме удалось сохранить нас в условиях жуткого голода? Ответ простой – закалку голодом мы получили еще в колхозе в деревне Лекаревка. Недалеко от того места, где находились мы, было еще несколько лагерей, в них содержалось около 4 тысяч человек. В архивах я обнаружил цифру, сколько оттуда вышло живых, – 471 человек. Люди вымирали целыми семьями. Одна из узниц концлагеря рассказывала мне, что ее отец, работавший там же в похоронной бригаде, нередко приносил детям мясо. Казалось бы, откуда такой деликатес мог появиться в концлагере? Только потом он признался, что мясо было вырезано из трупов. В лучшем случае мы добывали мясо павших от болезней лошадей. Однажды кусок такой конины перепал и нашей маме, так она его засолила и тайком по кусочку выдавала каждому из нас. Иногда всех охватывало отчаяние, и мы просто уже не хотели жить. Вместе со взрослыми ходил на лесозаготовки, а маму забрали на работу в ткацкую мастерскую, в которой из бумажных ниток делали циновки и отправляли в Финляндию. Когда наступила стадия полного истощения и меня отнесли умирать в изолятор, мама начала у каждого из своих детей понемногу отщипывать еды и приносить мне. 

Рассказывает Галина Денисевич (в лагере ей было три с половиной года): 

— Я была совсем маленькой, но в память врезался такой эпизод. Куклу, которую я постоянно носила с собой в лагере, мама у меня отняла, перепеленала и уложила на нары. Только потом я поняла, что когда вечером финны нас пересчитывали, то куклу они принимали за ребенка и на нее выдавали норму питания. А старшая сестра Зинаида, рискуя быть расстрелянной, ночью лазила под проволоку и ходила добывать у карелов продукты, зимой в поле пыталась найти остатки неубранной брюквы или картофеля. А потом кукла спасла мне жизнь еще раз. Когда есть стало нечего, мама пролезла под ограждение и выменяла у карелов на куклу баранку, яйцо и ложку масла. Эту баранку повесили мне на плечо, и я по маленькому кусочку откусывала. 

Николай Денисевич: 

— Летом мы пролезали под проволоку и бегали в богатые дарами карельские леса за грибами и ягодами. Причем женщин-узниц гоняли в лес под конвоем собирать клюкву, которую, как картофель, ссыпали затем в бурты возле комендатуры. А на карельских болотах клюква не то что белорусская – ягоды крупные и сочные. Невдалеке был лагерь для советских военнопленных, и мы, не думая о последствиях, лазили к ним и брали солдатскую «бижутерию», изготовленную из расчесок, ложек и консервных банок. Затем бежали на полустанок, где останавливались поезда, и продавали за марки эти безделушки проезжавшим финским солдатам. А потом делились деньгами с нашими военнопленными, наверное, что-то выторговывавшими у конвоиров. А вот маму конвоиры однажды словили, когда она пробиралась в лагерь с «добычей» с крестьянского поля. Ей определили наказание 25 плетей по голому телу и привели его в исполнение на скамье для экзекуций в помещении комендатуры. Я даже фамилию ее палача запомнил: младший сержант Косимяка бил, кроме нее, еще 20 женщин. 

Галина Денисевич: 

— Я тоже помню этот случай. Мы пытались натянуть на нее всякие телогрейки и штаны, чтобы не так было больно от ударов плетью. А ведь там на стенке висели резиновые плети разного диаметра, да еще набитые песком. Если женщина во время избиения вскрикивала, то несколько ударов ей назначали дополнительно. Мы бегали вокруг и заглядывали в окна, как их истязали, многие женщины в очереди теряли сознание. 

Николай Денисевич: 

— Самое кощунственное, что потом женщин заставляли благодарить коменданта за заслуженное наказание. Да еще на определенное время лишали и продовольственного пайка. Маме просто повезло, что охранник не открыл огонь на поражение, когда они пролезали через лагерное заграждение. Были случаи, когда нарушителей лагерного режима просто расстреливали. 

Галина Денисевич: 

— В 2001 году на первой встрече белорусских узников финских концлагерей был поведан даже такой дикий случай. Когда у старосты-карела в лагере пропала собачка, он решил, что ее съели узники. Под подозрение попали четверо советских военнопленных из Ленинграда, которые работали при конюшне. Их вывели за ограду, заставили выкопать себе могилу и тут же расстреляли без суда и следствия. А собачка-то через три дня прибежала обратно к хозяину. Финны просто мстили русским за поражение в «зимней» войне. Труд был изнурительным, по 12—14 часов в день, пригонят людей с торфоразработок и еще заставляют катать с места на место бревна. Это просто было издевательство. А ведь одежду нам ни разу не выдали, мы снимали ее с покойников, зимой вместо обуви привязывали к ногам деревянные колодки и ходили на работу. 

Николай Денисевич: 

— Вспоминается и последний день за колючей проволокой – 26 июня 1944 года. Финны перед уходом раздали узникам остатки продовольствия. Утром просыпаемся, а ворота лагеря уже открыты, ни одного конвоира, думали, может, территорию заминировали. Однако вскоре появилась группа советских солдат, которая угодила в наши объятия и сообщила радостную весть об освобождении.   

В 2004 году в 60-летний юбилей освобождения Карелии мы ездили в Петрозаводск и в поселок Ильинский, рядом с которым находился наш концлагерь. Нынешние жители поселка даже не имеют представления, что здесь было такое страшное место. Мы им показали, где были лагерь и комендатура. Там же установили деревянный крест с надписью и возложили венок в память о земляках, погибших в концлагере. Ныне местные власти установили на месте концлагеря памятный знак. 

На снимке: Брат и сестра Николай и Галина ДЕНИСЕВИЧ. Карелия им снится всегда.