Это мой город

Продолжаем публикацию фрагментов книги О.Белоусова.

Города, говорят, возникали там, где людям удобно было торговать, на разных путях коммуникаций и их перекрестках. Было бы совершенно несправедливо, если бы, рассказывая о моем городе, обошел стороной то, что касается этой важной сферы человеческих отношений. Тем более что сфера эта всю жизнь буквально лезла мне в глаза - из окна моей комнаты открывается неповторимый вид на задворки одного из самых старых гастрономов Минска.

Этот гастроном присутствовал в моей жизни, кажется, постоянно - то неистребимой вонью выливаемого в канализацию прямо под нашими окнами селедочного рассола, то нашествием крыс, то наступлениями тараканов.

Вначале вместо гастронома была большая казарма, в которой проживал строительный люд. Ходить в гости в казарму не возбранялось, но память как-то не цепляется ни за лица, ни за события - была казарма и была, потом ее упразднили и стали делать гастроном. Он был шикарный! Пожалуй, в те первые годы 50-х - лучший в Минске. Стены были расписаны удивительными картинами, на которых счастливые колхозники и колхозницы щедро предлагали покупателям немыслимые дары закромов родины. Рыбаки вытаскивали сети, полные осетров, чабаны смотрели с горных круч на тучные овечьи стада, "партизанки-молдованки" срезали пудовые гроздья винограда, но самое неповторимое, самое удивительное и незабываемое - в витрине стояла бутафорская бочка вина, из которой по бутафорской же трубочке непрерывной струей текло в рог бутафорское вино. Около этого шедевра рекламы можно было стоять часами, пытаясь подловить момент, когда вино закончится и наступит пауза в изобилии.

У меня такое впечатление, что директором нашего гастронома всегда был Золь Захарович - как сейчас понимаю, торговец милостью Божьей, все и всех знавший, все умевший достать, человек, к которому в Минске все относились с почтением.

При Золь Захарыче ассортимент в магазине был фантастический. Помню мамину фразу

: - Сходи в магазин, купи полкило черной, полкило красной икры, брауншвейгской колбасы палочку, ветчины, селедки копченой по рупь сорок пять, не забудь бидон для молока...

Для тех, у кого приведенный список вызывает ностальгию по временам изобилия, хочу сказать, что даже мы, которые жили материально совсем неплохо, могли себе позволить подобное раблезианство довольно редко, как правило, перед большим гостевым сбором. Для всех остальных жителей нашего, в основном пролетарского, дома была неистребимая перловка да подсолнечное масло в розлив. Расслоение общества в те времена было ужасным. Видимость изобилия, как я сейчас понимаю, была обусловлена жесточайшей эксплуатацией деревни и наличием "железного занавеса". Все, что было изъято у колхозных "рабов", поступало исключительно на внутренний рынок и красовалось на витринах, недоступное для "рабов" уже промышленных.

Дефицит в той либо иной степени при социализме был всегда. Был дефицит на крупы, и когда их "выбрасывали" со двора, выстраивались многочасовые "хвосты". Был дефицит на сахар, на сливочное масло, на молоко - на самые простые, дешевые продукты, которыми питался советский человек. В магазине стояли бочки с икрой, лежали невиданные сегодня колбасы, но самые простые продукты были в дефиците и за ними постоянно выстраивались очереди.

Дефицит ужесточился с началом хрущевских реформ. Это не правда или не совсем правда, что Никита Сергеевич засеял всю землю до Полярного круга кукурузой и тем самым подорвал продовольственную безопасность родины. Хрущев, даже еще точнее - Маленков, отменил драконовские налоги на сады, на ульи, на личный скот; помните поговорку тех времен: "Пришел Маленков - поедим блинков!", а Никита Сергеевич, понимая, что государство доходит до точки, отменил само "крепостное" право, разрешив колхозникам получать паспорта. Вот тогда и закончилась колхозная "лафа" - счастливые хлеборобы, чабаны и "крестьянки-молдованки" рванули в города из коллективного рая, разрушив демографический баланс города и напрочь оголив сельское хозяйство. Люди бежали из колхозов как от чумы. Пришлось покупать хлеб в Америке.

Начались гонения на тех, кто в городе держал свиней и коров. Комсомольская "кавалерия", натренированная на борьбе со стилягами, ринулась по дворам, сараюшкам, выявляя продовольственных диверсантов, которые кормили скот хлебом. Диверсантов - представителей голодающего народа - нещадно штрафовали, подвергали общественной обструкции, а коровы и свиньи шли под нож. Видимо, начальство таким образом пыталось избавить колхозы от конкуренции частника. Вообще, вся хрущевская и постхрущевская суета в сельском хозяйстве была не чем иным, как попыткой спасти колхозы. Ни черта из этого не вышло, кроме мучительства и издевательства над людьми. И - усугубления дефицита. В 1963 году я работал в газете "Молодость Сибири" в Новосибирске - белый хлеб по карточкам, основной пищевой продукт, который можно было приобрести в магазинах, частик в томатном соусе и стеклянные литровые банки с этикеткой "Борщ украинский". В Минске было полегче, чем в России, но борьба за колхоз быстро свела на нет это национальное преимущество.

Единственное место в Беларуси, которое дольше всех сопротивлялось колхозной "продовольственной безопасности", были западные районы республики. В середине 50-х мы открыли для себя озеро Нарочь. То ли в силу того, что там к этому времени почти не знали, что такое колхоз, то ли в силу еще не выбитой любви к работе и тяги к земле, там было фантастическое изобилие. На базаре в Кобыльнике (ныне поселок Нарочь) можно было практически за бесценок покупать поросят, цыплят, яйца, масло. По нашей деревне Купа ходили мужики с ведрами меда, копчеными угрями, ягодами, грибами, яблоками и иной летней сезонной разностью, предлагая ее на смеси польского и белорусского языков.

Однако вернемся в Минск... Иногда, когда в каком-либо телевизионном сюжете передачи типа "Непутевые заметки" показывают небольшие магазинчики, лавочки, в которых западный покупатель приобретает ежедневно необходимые продукты, я вспоминаю наш гастроном. Вспоминаю потому, что он был похож на те самые лавочки. Здесь тоже постоянных клиентов знали и привечали. Как было не приветить маму, которая лечила весь район, к которой молодые продавщицы бегали спасаться от мастита, которая "входила в положение" и выдавала больничные, да и вообще была хорошим и внимательным врачом, иногда наблюдая своих пациентов с момента рождения.

Даже когда мама ушла на пенсию и ее разбил инсульт, она в силу несгибаемости характера и природной независимости ходила в магазин сама, разбираясь каким-то немыслимым для меня образом с простынями талонов и карточек, без которых невозможно было приобрести ничего. Старые продавцы старались помочь старому доктору, лишенному речи: нагружали ей сумку необходимыми продуктами, а рубщики и магазинные грузчики помогали донести авоську до дома.

Целыми днями наш двор, как муравейник, был забит вельможными покупателями. Бывало, перед праздниками с черного хода работало продавцов больше, чем стояло за прилавками. Шли милиционеры, прокуроры, проверяющие, райкомовские и обкомовские нужные люди. Отказа никому не было, и они, как тараканы, тащили, паковали в багажники сумки, баулы, ящики.

Такова была советская система торговли. Когда муж моей сестры, отслужив в Германии срочную, пригласил к себе в гости приятеля, который был восточногерманским полицейским, и тот, живя в моей комнате, увидал, что делается у заднего входа в магазин, удивлению его не было предела.

Коля, муж сестры, долго втолковывал ему, что "идет борьба с дефицитом".

- Но, Николай! Я видел там полицейских!..

- Естественно! Полицейские - главные борцы с дефицитом, - зубоскалил Коля.

Немец ошалело мотал головой и повторял: "У нас (в ГДР) он бы дня не работал в полиции".

Наверное, даже у них в ГДР был какой-то иной социализм, иной "орднунг".

В сталинские времена к каждому празднику снижались цены. Это считалось высочайшим достижением социализма. Я однажды с детской наивностью попытался подсчитать, через сколько лет наступят времена, когда ничто уже ничего не будет стоить. Помню детские дискуссии о том, с чего начнется коммунизм. По всему выходило, что вначале дармовыми станут спички, потом соль, потом уже все остальное.

Забавно было перебирать лежавшие на дальней полке в платяном шкафу облигации на развитие народного хозяйства. Они тоже были большие и красивые, вызывающие доверие, как фасад нашего магазина. Никто тогда не думал, что у всей этой солидной бутафории, как и у магазина, есть черный подъезд, через который и происходит основная реализация социализма. Никто не думал, что к моменту распродажи последнего первыми вновь поспеют партийные бонзы, прокуроры, милицейские, а простой люд будет безнадежно ждать своей очереди в неимоверно длинных, унылых "хвостах".

Только потом, поездив по свету, я понял, что никакой торговли при социализме не бывает, бывает раздача "паек". Об этом прочитал, когда появилась такая возможность, в "трудах" теоретиков социализма - Троцкого, Бухарина... Торговля - красивое, увлекательное дело. Раздача "паек" - примета тюремного быта. На Западе торгуют, там покупатель всегда прав, там вам улыбаются... Зачем улыбаться в лязгнувшее окошко камеры - бери, что дают, не задерживай, следующий... И следующий покорно просовывает в окошко миску за своей порцией баланды... Покажите мне тюремщика, который улыбается зэку?!

Но люди есть люди, и даже в рамках этой системы случаются исключения, случаются проявления нормальных человеческих чувств, доброты, искренности, взаимопомощи, как у Золь Захарыча, как у рубщика мяса Валеры, который подносил маме авоську до двери. Но это лишь исключение, подтверждающее правило, не более.

Я очень хочу надеяться, что в "моем" гастрономе, на моей Московской улице, в моем Минске, когда-нибудь появится настоящий хозяин, не директор - хозяин, может, он будет внуком Золь Захарыча, может, сыном Валеры, который научит белорусских девочек торговать и при этом улыбаться...