Это случилось зимой, в Москве. Молодой русский писатель Иван Бунин встретил зимним вечером на Арбате великого седобородого Льва Толстого. Разговор получился для литераторов обычным, но и немного странным. Толстой задал простой вопрос, чем Бунин занят, что пишет. А Иван Алексеевич ответил Льву Николаевичу, что ему не пишется, и все, что прежде писал, кажется теперь таким, что лучше и не вспоминать. Да и нечего писать. Толстой оживился: «Как же так — нечего? Если нечего, напишите тогда, что вам нечего писать и почему нечего. Подумайте, почему именно нечего, и напишите. Да, да, попробуйте сделать так», — сказал он твердо. И пошел торопливой старческой походкой...
Что–то похожее и со мной в последнее время происходит. Не пишется, не знаю, о чем писать... Состояние странное, словно меня оглушили. Слова потеряли смысл, кажутся невесомыми, как весенняя пыль. Иду по улице, всматриваюсь в лица. На мужчин смотрю и вижу в их глазах напряженное ожидание. А женщины в последнее время стали задумчивыми, грустными. Все разговоры про Украину, Крым, Россию, НАТО... И еще о детях очень тревожно многие начали говорить. Понятно, Украина близко, не за морем, не за горами.
Или вот еще факт, вроде бы локальный, приватный, но показательный. Мой знакомый, ровесник, умный и образованный мужчина, повел себя удивительно. Запил. Раньше с ним такого не бывало. Всегда был сдержанным, но шутил с серьезным видом отменно. Теперь он на мои звонки не отвечает, а если поднимает трубку, то молчит, вздыхает, охает...
Я его понимаю. У него старики родители в Украине, где–то, кажется, под Харьковом, а сестра родная в Крыму. И все, что происходит, он на себя примерять начинает. Ответ пытается найти. Думает, как помочь, что делать, как реагировать на происходящее. А жена у него белоруска. Дети взрослые, студенты. Они ему как отцу вопросы задают, а он не знает, что ответить. А сам себе еще больше вопросов задает... Теперь же и вовсе перестал. Закрылся. Не выдержал. И его события последней недели оглушили, вогнали в ступор.
Пришли мы с женой в гости, хотели поздравить. А там телевизор — громкость на всю. Сюжеты про Украину, Крым, переговоры. И компьютер включен, и там что–то говорят. Через четверть часа и у меня голова трещать начала. А приятель мой небритый, глаза вовнутрь смотрят. Ему не до праздника. Ему безразлично, какая погода на улице. Он до сестры четвертый день дозвониться не может. Если бы камни с неба сыпались, тогда ему бы полегчало. Хотя маловероятно, что он бы это заметил. Но за окнами солнце весеннее, небо синее и ясное. Он глянул на нас, на цветы розовые и белые, попытался улыбку изобразить, но лишь покачал головой беспомощно, рукой махнул и ушел в свою комнату, дверь закрыл, телевизор у себя включил...
Мне заказали текст в журнал, который в конце мая должен выйти. Уже скоро все сроки сдачи пройдут, а я пока за него не брался. Не знаю, что писать, о чем. Два месяца, как мне теперь кажется, срок огромный. За это время всякое может произойти...
Почему все так? Вроде и понять все давно должны, что мир хрупкий. Что жизнь у каждого живого существа одна–единственная. Не будет ни другой, ни третьей. Про это с детства взрослые детям рассказывают...
Хожу по улице, думаю, о чем написать в журнал, переживаю. Придумалась только первая фраза. Она такая. «Если вы читаете это эссе, то я рад, значит, все хорошо». А дальше пойдет текст про литературу, про стихи, метафоры, про любовь, детство... Про Богдановича, Купалу, Шевченко, Бунина, Пастернака, про домик Антона Павловича Чехова в Ялте. Про то, как он сажал деревья и цветы, а уезжая в Москву на премьеру спектакля, просил тщательно поливать сад. Даже указывал, сколько ведер воды и под какое дерево лить. Теперь эти деревья большие, видны издалека.
Советская Белоруссия №46 (24429). Среда, 12 марта 2014 года.
