Cлово «идентичность» ныне стало расхожим, вроде «инфляции» и «демократии». Говорят об идентичности национальной, культурной, этнической, даже семейной. А вот государственная идентичность — в чем ее суть и роль? Имеется в виду отождествление личности, гражданина с определенными формами государственного общежития, выбор той или иной системы политико–правовых ценностей, которые сложно представить себе без государства, согласие и поддержка конкретных государственных институтов, которые воспринимаются именно как «свои». Скажем, институт монархии для жителей Англии. Это форма проявления государственной идентичности или реликт прошлого, существующий исключительно в рамках пиетета перед традиционализмом? Или евразийский выбор ряда постсоветских стран. Это та государственная идентичность, которая тяготеет к привычным с ХХ века формам объединения, или все же поиски новой идентичности? Вопросы непростые хотя бы потому, что существует достаточно распространенное мнение, согласно которому личность может и должна находиться в оппозиции к государственным структурам, государству (в рамках свободы самовыражения, либеральной опоры на различные формы свободы), вообще, как утверждается, имеет смысл говорить о гражданском обществе, но никак не о государственной идентичности.
Эти вопросы приобрели особую остроту в связи с рядом известных событий последнего времени, среди которых выделим три основных. Это процессы, связанные с кризисом идентичности в Европе, событиями в Украине и пониманием сути процесса, связанного с формированием государственной идентичности, у нас в стране. Причем что важно: все эти достаточно разнородные события завязаны, на наш взгляд, в один смысловой узел, представляют собой то единство, вне которого оценить существующие политико–правовые риски и перспективы национального развития достаточно сложно.
Что означает кризис идентичности в Европе? Это, во–первых, кризис традиционных, христианских ценностей. Можно по–разному относиться, например, к реализации прав человека во всех мыслимых формах, но это нисколько не решает основного вопроса: а есть ли граница этих прав, кто ее определяет и какова вообще иерархия ценностных предпочтений в обществе? Говоря иначе, права человека первичны или все же вторичны, например, по отношению к этическим нормам, христианской этике? Выбирая первый вариант ответа, мы ставим этическую проблематику (традиционные ценности) в подчиненное положение, гипертрофируя проблему прав человека до степени приоритетной, глобальной.
Во–вторых, кризис идентичности прямо связан с глобализационными процессами, стремлением, с одной стороны, сохранить объединенную Европу, а со стороны другой — не утратить те формы национального общежития, которые складывались веками. Сегодня накануне выборов в Европарламент усилились роль и значение политических структур Европы, выступающих под националистическими лозунгами, заметно стремление при помощи национальных законодательных актов сдержать иммиграционные потоки лиц, приезжающих в страны Евросоюза, звучат слова (Англия) о возможном выходе из ряда договоренностей общеевропейского характера. Происходит парадоксальная вещь: европейское единство утверждается на фоне жесткой защиты национальных интересов, говорить о государственной идентичности в рамках объединенной Европы можно в очень узких пределах, да, возможно, такая цель вообще не ставится.
А ведь такая постановка вопроса не утратила свою актуальность. Возьмите события в Украине в рассматриваемом аспекте. Страна явно испытывает дефицит государственной идентичности. То есть различное понимание ценностей политического, исторического, культурного порядка сопровождается оппозицией по отношению к различным формам и сущности государственной власти. Государство, его структуры не воспринимаются как «личные», «равные», «симметричные». С одной стороны, можно распускать по решению бушующей улицы судейский корпус, как это уже имело место, с другой — лишать власти того или иного руководителя, потому что эта власть не воспринимается как «своя». Здесь обоюдоострый процесс: власть не воспринимается как «симметричная» собственным представлениям о ее характере и сущности, но вот представления о характере этой сущности могут быть диаметрально противоположными.
Но, возможно, такого рода «симметрия» — это вообще из книжки Томаса Мора про остров «Утопия»? Да нет, позитивные прецеденты были и есть. Здесь можно назвать страны Северной Европы, создавшие ту модель государства, которая как минимум воспринимается как оптимальная большинством жителей этого региона. Для нас такой моделью была советская модель, которая при всех издержках и проблемах могла восприниматься как «своя». Тогда, когда позволяла чувствовать равенство прав и возможностей (да, возможно, равенство в бедности). Тогда, когда все же создала пресловутые «социальные лифты», с помощью которых крестьянский сын из Беларуси мог стать министром иностранных дел великого государства (А.Громыко), а мог — крупнейшим авиаконструктором (П.Сухой). Тогда, когда за «правдой» можно было идти в «обком», как в фильме про «Кавказскую пленницу», и этот пассаж воспринимался не только с иронией.
Единство в понимании государственной идентичности — это вовсе не подчинение внешним и репрессивным по отношению к гражданину структурам, господствующим в обществе и абсолютным в своем господстве. Речь идет о некоем балансе интересов, о понимании того простого факта, что символом государственной власти может и должна быть не Бастилия, не петропавловский равелин, не Тауэр. Таким символом может и должна быть реальная власть народа. Иных рецептов здесь просто нет. Конечно, достичь такого баланса интересов достаточно сложно. Назначая олигархов руководителями областей в Украине, государственная власть предлагает собственное понимание государственной идентичности. Люди на улицах юго–восточных городов страны выдвигают контраргументы, основанные на уличном волеизъявлении. За каким решением будущее?
В этом смысле важно обратить внимание на те установки, которые прозвучали в недавнем Послании Президента. Ведь если мы просто перечислим основные моменты этого документа, то убедимся: речь идет в том числе о снятии противоречий между гражданином и государством, о стремлении добиться такого положения дел, когда и государственные, и личные проблемы обеими сторонами процесса будут восприниматься как «свои». Борьба с коррупцией, стремление добиться экономической состоятельности, оптимизация должностных обязанностей чиновников — это, с одной стороны, очевидные болевые точки общества, а с другой — людям подается ясный сигнал: государство сделает все, что в его силах, чтобы их, эти проблемы, минимизировать.
Практика показывает: баланс интересов общества и государства формируется только на основе конкретного социального, политико–правового опыта. У Уинстона Черчилля, главы английского правительства периода Второй мировой войны, как–то спросили: вам помогал или мешал институт монархии в годы противостояния с фашизмом? Потомок герцога Мальборо ответил так: не могу сказать, что эта помощь была определяющей, но без нее победа была бы недостижима. Но у каждого государства, каждого общества свой опыт, своя история. Скажем, если наша история ХХ века — это советская история, то есть ли смысл добиваться ее полного искоренения из сознания людей, соответствующей практики? Не думаю, что это правильное решение и правильный посыл. Сегодня на наших глазах формируется новая политико–правовая реальность, в рамках которой важно не столько начинать с нуля выстраивание отношений между личностью, обществом и государством, сколько учесть как позитивный, так и негативный опыт того, что мы все недавно пережили.
Формы государственного устройства вырастают из нашей истории, и роль в этом процессе интеллектуалов, тех же конституционалистов все же вторична. Слова про «живое творчество масс», столь часто употребляемые ранее, имеют ведь достаточно широкий контекст. Сегодня в Украине именно массы творят новую структуру взаимоотношений между гражданами и государством, и далеко не случайно ответом на это творчество является деятельность конституционной комиссии, которая ищет формы новых взаимоотношений и пытается предложить их еще до выборов 25 мая. В Европе выборы в Европарламент наверняка приведут к изменению баланса политических сил и именно «живое творчество масс» предложит новые решения, которые создадут иную обстановку на континенте. Государственная идентичность — это ведь менее всего догматический, заскорузлый инструмент сдерживания и стагнации. Это феномен живой и развивающийся, впрочем, как и само общество.
Брест.
Советская Белоруссия №95 (24478). Пятница, 23 мая 2014 года.
