В автобусе тихо, жужжит случайно залетевшая муха, убаюкивающе урчит мотор. «Посмотрите, что в моем Луганске творится», — протягивает газетную вырезку сидящая слева старушка. Фото разбитого города и детей, мирно спящих на полу подвала. «Пишут, тут каждый день стреляют, не хватает продуктов, люди моются минералкой, — бабушка на секунду замолкает, натужно сглатывает. — От моего дома, наверное, уже ничего не осталось. Но хорошо, хоть мы живы. В июне, когда начали бомбить, сына с семьей отправила к сестре в Гомель. Сама держалась еще месяц, верила: не сегодня завтра все закончится. Но началась четырехдневная бомбежка. Все это время пряталась в подвале. После этого решила: пора уезжать. Прихожу на вокзал: электричества нет, кассы не работают, но люди из очередей не выходят, ждут, что все решится. Хорошо, кто–то додумался принести старый кассовый аппарат. В итоге очередь до меня дошла через три дня, беженцев было столько, что билеты продавали на первую, вторую и третью полки».
— А зачем в Чернигов едете? — спрашиваю бабушку.
Она аккуратно прячет газетную вырезку в дальний карман сумочки: «Хочу пенсию за июль забрать, за август, говорят, жителям Луганска начислений нет. Сказали бы мне прошлым летом, что в свои 63 останусь без дома, денег и родной земли, ни за что не поверила бы».
На вокзале расходимся: бабушке в местную администрацию, нам — в центр. В городе будничная суета и много сине–желтого — им выкрашены стены переходов, двухцветными ленточками украшены заборы и деревья, в окнах развеваются национальные флаги.
— Это все появилось после Крыма, — рассказывает черниговчанин Алексей, с которым познакомились в автобусе. — А в начале лета на плитке перед шевченковским театром нарисовали 25–метровый орнамент вышиванки. Позже черно–бело–красной хотели сделать и всю центральную площадь, но красить старинную брусчатку администрация запретила. А вообще, горожане никогда не были так едины, как сейчас. Но боюсь, если начнется война, ради собственной безопасности люди все это уберут.
— Война? — переспрашиваю.
Алексей спокоен, как будто говорим о чем–то обыденном: «Четыре месяца мы живем в ожидании: не сегодня завтра на нас нападут. Прислушайтесь к разговорам и все поймете».
— Дайте крайнее платье примерить, — прерывает брюнетка лет 25. В сентябре у нее свадьба, и нас она старается не слушать.
Зашнуровывая корсет, Таисия продолжает: «Сейчас мы всей страной стараемся поддержать ребят в зоне АТО. Я, например, каждый месяц перечисляю 500 гривен в фонд помощи «Крылья Феникса».
Женщина на секунду отходит от будущей невесты, находит на столе листок и аккуратно выводит на нем адрес группы в социальных сетях: «Вот посмотрите, — протягивает записку. — На каски, бронежилеты, носки, рации уже собрали более десяти миллионов гривен».
«Надеюсь, скоро ситуация на востоке разрешится, — из соседней точки подходит Марина Геннадьевна. — У меня сын через год оканчивает институт, должны призвать. А я не хочу, чтобы он туда ехал, — женщина резко повышает голос. — Слышите, не хо–чу! Они на востоке зовут нас бандеровцами, и за это мой ребенок должен рисковать жизнью, защищая их интересы?
Обстановка накаляется до предела. Ситуацию спасает девушка в свадебном платье, по счастливому лицу видно: наряд ей понравился. Просит отложить, завтра хочет прийти посмотреть с мамой и подругой.
«А сын что?» — чуть позже спрашиваю у Марины Геннадьевны.
«Хочет идти...» — говорит, вытирая покрасневшие от слез глаза.
Через два часа в сквере встречаюсь с Костей, сыном Марины Геннадьевны, и его друзьями — Димой и Колей. Слышно, как хохочут дети, бабушки на соседней лавочке щедро кормят голубей. У нас же разговор серьезный. Невысокий худощавый Костя со свойственной двадцатилетним парням эмоциональностью начинает: «Мама никак не может понять, что я уже взрослый и могу защищать родину. Мы с ней из–за ее вечных слез почти не общаемся. А вот Диме повезло. Его мать даже запрещает семье покупать российские товары. Помнишь, как мы с каким–то российским «Сникерсом» к тебе пришли, она нас так отчихвостила, еле ноги унесли», — последние слова он обращает к другу.
Дима — студент–третьекурсник, спортивный и более сдержанный: «Она после этого со мной дня два не разговаривала. Думаю, моя старушка порой перегибает».
— В армию пойдешь? — спрашиваю у Димы.
Отвечает по–мужски коротко: «Призовут — пойду, но сам напрашиваться не буду».
К беседе подключается молчавший до этого Коля: «Никто не знает, как поведет себя, когда в руках окажется повестка. Вон мой киевский дядька–десантник всегда говорил: каждый мужик должен служить. А сейчас, когда в 38 годов уведомление получил, знаете, что первое сделал? Позвонил юристу и спросил, как откосить. Потом одумался. Уже два месяца в АТО, пишет, все нормально».
— Мама, что тут за жук с зеленой спинкой? — слышится детский голос.
Мы оборачиваемся. Видим перед собой кареглазого малыша и его молодую маму. И говорить о войне как–то больше не хочется.
«Что это у вас за праздник?» — удивляюсь.
— Вечерний променад, — хором отвечают.
Стою, ничего не понимаю. «Да это флешмоб, — подходит молодой человек. — У нас тут часто свадьбы и различные акции проходят, молодежь веселится. Даже странно как–то, в телевизоре постоянно говорят о войне, а люди продолжают жениться, разводиться, детей в школу собирать».
Говорить о политической обстановке Иван не хочет, предлагает показать город: «Вот построенный еще в XI веке Спасский собор, тут дом гетмана Мазепы».
Подходим к огромному пустующему постаменту. До конца февраля, помню из новостей, тут стоял Владимир Ильич.
Иван улыбается: «Просматриваю как–то вечером новости и попадаю на ссылку с мобильной трансляцией отсюда, кликаю. Вижу: Ленина сносят, быстро одеваюсь — и сюда».
Мой гид достает телефон, включает видео той ночи.
— Смотри, мужик, стоя на стремянке, буквы с постамента сбивает, а какой–то дед пытается его с лестницы сбросить. И на последних литерах у него получается. Вон этот мужик довольный уже лежит на земле. А между тем он при падении то ли руку, то ли ногу сломал, но, видимо, окрыленный счастьем пока не почувствовал.
— А буквы куда делись? — спрашиваю.
— Забрали на сувениры, а Ленина через пару дней коммунальники увезли, правда, говорят, у них его потом какие–то ребята изъяли. Ну а молодежь расписала постамент стихами Леси Украинки и Шевченко.
— Приходите к нам на праздник, будем молиться, — встревает в разговор женщина, на жилетке которой большими буквами написано: «Фестиваль Иисуса».
— За кого? — спрашиваю.
— За Украину. Раньше, когда люди обращались к Богу, просили что–то для себя, а теперь желание у большинства одно: мира Украине.
Екатерина ПАНТЕЛЕЕВА.
panteleeva_katya@mail.ru
P.S. В июне к нам приехала родственница из Славянска. Практически два месяца она прожила в городе, который бомбили. Теперь каждый раз она вздрагивает во время грозы. Ночью мучают кошмары. Но в понедельник она снова уехала в Славянск. «Что вы там будете делать?» — спрашиваю. «Для начала оторву доски с окон, а там посмотрим».
