«Ищи свою стезю», — учил Лученка Хренников
Не стало Тихона Николаевича Хренникова… Перечислять его награды и заслуги — времени не хватит. Руководитель Союза композиторов СССР, занявший этот пост в 1948 году, много сделал для становления национальных кадров. И, пожалуй, больше всего для нашей республики. Об этом и книги написаны, об этом и в Белорусской энциклопедии говорится. Он замечал каждого талантливого композитора, музыканта, каждую загорающуюся звездочку и поддерживал их постоянно. Это испытал на себе и Игорь Михайлович Лученок. Своими воспоминаниями о Тихоне Хренникове известный композитор поделился с читателями «Р».
«Московские окна»
Это добрый ангел, добрый гений в моей судьбе. Есть в одной песне, к которой Тихон Николаевич написал музыку, строка «…московских окон негасимый свет». Так вот этот свет лился десятки лет в мое сердце. И струился он из дома величайшего музыканта и композитора нашего времени — Хренникова. Мы были и коллеги, и друзья. Он мой учитель и мой второй отец. Я был в его доме желанным гостем, чем горжусь и дорожу.
Встретились мы с ним давно, как говорится, на заре моей юности. А предыстория такова. Окончив Минскую консерваторию, я решил поступить в ассистентуру при Ленинградской консерватории и постажироваться там. Но это оказалось делом непростым. Более того, сильно ударило по моему самолюбию. Экзамены у меня принимал лично легендарный Дмитрий Шостакович. И знаете, какую оценку мне поставил? Тройку. Сказал:
— Вам, молодой человек, надо не просто учиться, а переучиваться.
Слова эти запали в душу. Закралась обида. Но она быстро прошла. Я понял: сказано правильно. Действительно, надо было постигать и постигать композиторское дело, освобождаться от провинциализма. И мне сильно помогли в этом в городе на Неве.
Но, вернувшись в Минск, занявшись практической работой, вновь ощутил, что знаний маловато, что надо продолжать учебу. Удалось поступить в Московскую консерваторию, в аспирантуру. И там моим руководителем стал Тихон Николаевич Хренников. Я знал его творчество, знал его оперы и вокально-инструментальную музыку. Но особенно благоговейное отношение было к его песням. Собственно, их пела тогда вся страна. И «Светлану», и «Марш артиллеристов», и «Лодочку», и «Что так сердце растревожено». Отличались они своей мелодичностью, народностью и простотой. Раз услышав, уже не можешь забыть.
Я поступил в класс Тихона Николаевича. Приезжал в определенное время в Москву, занимался под его руководством и под его наблюдением. Были у моего учителя и терпение, и такт, за все время он ни разу не повысил голос. Выслушает, даст совет, сделает подсказку. И всегда верную, всегда поучительную.
Взялся я в то время за создание оперы. Детская поэтесса Эди Огнецвет написала либретто, принесла мне его. Там красной строкой проходила тема героизма белорусских детей в годы войны. Почитал — понравилось. Создал несколько музыкальных номеров, показал их Тихону Николаевичу. Он послушал, попросил либретто и, хоть оно было на белорусском языке, внимательно почитал, все понял. И говорит мне:
— Ну что, Игорек, будет еще один могильный холмик в истории белорусской оперы. Ищи свою стезю…
Задумался я после его слов. А ведь прав Николаевич!
Есть оперы Богатырева, Тикоцкого. Я иду следом, вторю им, причем повторяюсь в старых традициях. Надо отказаться от этой работы. Но как отказаться, как не обидеть многоуважаемую поэтессу? Набрался мужества, поговорил по душам с Эди Семеновной — вроде поняла. А замечание моего учителя запомнилось на всю жизнь. Я стал более осмотрительно относиться к будущим произведениям, особенно к песням. Предложений много, надо выбирать только талантливые тексты.
«Я не таких псов уговаривал…»
Незаметно пролетели два года учебы в Москве. Экзамен я держал дома, в Минске. Как сейчас помню, был месяц май, все в цвету. Настроение бодрое. Содействовало ему то, что Тихон Николаевич лично приехал в белорусскую столицу, чтобы поддержать меня морально. И вот он вместе с Аладовым, Богатыревым и Ровдо слушают меня. Поставили пятерку. Есть документ, подтверждающий это. Есть и фотографии, где мы запечатлены.
После экзамена мы пошли с Хренниковым гулять по главному проспекту Минска. Говорили о жизни, о моем будущем. У нас во время учебы наладились доверительные отношения. Они и оставались таковыми.
А вечером — концерт в нашей филармонии. Звучала там и музыка моего учителя. Тихон Николаевич сидел в правительственной ложе, пригласил и меня туда. Принимали произведения Хренникова тепло, долго аплодировали. Но вот последний номер, мы выходим в фойе, и сразу подлетает толпа подхалимов, лицемеров, все приглашают композитора к себе домой. А Тихон Николаевич шепчет мне на ухо, как мальчишка: «Давай удерем от них!» И мы дворами дернули к моим друзьям Матуковским, где отдохнули и отвели душу…
В памяти еще две встречи. Был у нас съезд композиторов. Были мероприятия, посвященные ему. После них мы заглянули с Хренниковым в ресторан «Минск», заглянули, кстати, по его предложению. Так что никто нас там не ждал, никто к нашему приходу не готовился. И только сели за столик — зазвучала песня «Московские окна». После нее — моя «Зачарованная». А в зале никого, мы вдвоем. Случайность ли, совпадение? Мы не стали выяснять. Просто было приятно и мне, и моему учителю.
А второй случай такой. Гостил Тихон Николаевич у меня дома. Начало вечереть, время собираться на поезд. Пошли мы по лестнице вниз. И надо такому случиться: открывается входная дверь, и выскакивает сосед с собакой, которая спущена с поводка. И та сразу бросается на грудь Тихону Николаевичу. Я обомлел. А Хренников не шелохнулся, спокойно что-то сказал зверюге, и та присмирела, вернулась к хозяину. Тот начал извиняться, извинился и я. А Тихон Николаевич, видя наши испуганные лица, рассмеялся:
— Да что вы, ребята, я не таких псов уговаривал! А вот с людьми не всегда получалось…
А мне кажется, он всегда с людьми ладил. Союз композиторов страны Хренников возглавил в послевоенное время. Еще был жив Сталин. Он и утверждал Тихона Николаевича на эту должность. Тогда время суровое было, жесткое. Но обратите внимание, никто из композиторов не был арестован, не был расстрелян. Тихон Николаевич умел отстаивать своих людей. И в Беларуси никто не пострадал.
«Работать, ребята, надо!»
Он был тонким дипломатом между властью и творческими личностями. Помню его выступление в Кремлевском дворце на одном из совещаний. Уже было время Андропова. Как умело, как по-философски закончил он свою речь, как ему аплодировали. Я тогда сидел в президиуме и от души радовался за своего учителя.
Отмечая его ум, дальновидность и талант, хочу выделить и такую черту его характера, как внимательность. Ко всем. Беларусь нашу он очень любил, бывал здесь часто, знал всех видных музыкантов, композиторов. И не по долгу службы. Характер такой, душа отзывчивая. Как пример тому: давным-давно мальчик из полесской деревушки написал знаменитому композитору письмо. Тихон Николаевич лично ответил юному автору. Сегодня тот мальчик — известный юрист и общественный деятель Иосиф Рогаль, живет в Москве. Мы с ним навещали Хренникова, тепло, задушевно беседовали.
А вообще, у своего учителя я много раз бывал дома. Меня там всегда привечали, угощали. Особенно старалась жена Тихона Николаевича, Клара, она мне давала советы, что надо есть, как лечиться, рецепты составляла. Она и у мужа своего была первой помощницей, следила за его творчеством, помогала во время приемов, заботливо провожала его на гастроли, в дальние командировки.
Возможно, жена и помогла Хренникову сохранить творческую молодость в зрелые годы. Мы спрашивали его о секрете долголетия: человеку за 90, а он фору молодому даст. Тихон Николаевич в таких случаях скромно улыбался: работать, ребята, надо, работа не дает стариться. И он работой своей поражал нас. Помню, несколько лет назад был съезд композиторов России и шел его балет «Капитанская дочь». Я был на премьере. Не возьмусь оценивать танцы, не специалист. А вот музыка замечательная, мелодичная, слушал и завидовал: в такие годы и такое произведение! Его мог написать человек только с юной и неувядающей душой.
Незадолго до смерти Тихона Николаевича я снова был у него. Мы сели за рояль. Сначала играл он, потом я. И вот он взял мою руку и долго-долго держал в своей руке. Она была теплой, и мне показалось, что из нее струится какая-то энергия, вроде флюидов творчества. Подумалось: он передает мне то, чем сам богат. И сердце мое переполнилось благодарностью к этому большому человеку, к таланту великого Тихона!..
