Сейчас все говорят, что мир не будет таким, как раньше. Но когда так говорят, какой «бывший» мир имеют в виду? Человек — существо, приспосабливающееся (причем достаточно быстро) к любым условиям, и к «новой нормальности» мы худо-бедно уже приспособились. Значит, глобальной революции не будет, хотя отдельные ее взрывы возможны. Если проводить исторические аналогии, то можно вспомнить, что восстание Уота Тайлера в Англии и Жакерия во Франции произошли в XIV веке во время эпидемии чумы. Однако коронавирус — не чума, новая Жакерия вряд ли возможна, хотя во Франции неспокойно (но это не результат эпидемии этого года). Однако по сравнению с докоронавирусными временами политическая повестка, констатирует Валдайский клуб, поменялась не слишком: сначала заморозилась, но уже возвращается.
Взаимосвязанность мира, зависимость от технологий, о которых много говорили и раньше, теперь всем очевидна. Что изменилось больше всего, так это свобода передвижения и наше отношение к ней. Сейчас ее нет, и главный вопрос в том, как ее восстановить (и этот вопрос заботит не только авиакомпании, хотя их и в первую очередь). Коронавирус закрыл больше границ, чем кризис с беженцами пять лет назад. И оказалось, что у этого вопроса — границ и территории — есть не только практическое, но, если можно так сказать, философское измерение. Когда все правительства советуют своим гражданам (а точнее, людям, живущим на территории того или иного государства) «оставаться дома», у многих (как у автора этих строк) возникает вопрос: а где мой дом? (Кстати, именно этими словами «Где мой дом?» начинается гимн Чехии — здесь издавна задавались экзистенциальными вопросами.) Ведь жилье можно иметь в разных странах — и многие, в том числе белорусы, имеют, — но только одно место мы называем домом. Из-за этого произошли некоторые, пока еще не слишком заметные, изменения в природе национализма, например. До сих пор, когда говорили «оставайтесь дома», имели в виду страну происхождения и советовали потенциальным мигрантам оставаться в том месте, где они родились. Это был национализм по месту происхождения. Но когда началась пандемия и стали закрываться границы, некоторые страны закрывали их и от своих граждан тоже, в то же время заботясь обо всех, кто находился внутри, — и о мигрантах в том числе. Это уже национализм по месту проживания. Быть «тутэйшым» оказалось важнее, чем быть человеком мира, к чему многие из нас стремились и в чем видели идеал. Так что, можно сказать, пандемия ответила на важнейший вопрос принадлежности: когда наступил кризис, люди вернулись туда, где чувствуют себя защищенными. Можно быть гражданином мира, иметь любой паспорт, но во время кризиса мы хотим оказаться дома, среди людей, которые нас понимают и с которыми у нас много общего, в том числе история.
А еще вдруг оказалось, что все хотят вернуться к тому самому миру, который до пандемии называли ужасным и неправильным, но сейчас мы думаем о нем как об утраченном золотом веке. Вопрос в том, сможем ли мы его снова обрести. И где?
plesk@sb.by
