(Окончание. Начало в номерах за 19, 21 марта.)
— Еще одну историю бабушка Феня рассказывала: «Однажды зимой схватилась, растолкала Ивана, думала, что тот опаздывает. Быстренько набросили на него одежду, и он зашагал в школу». А когда отец пришел в Самотевичи, было только часа четыре утра…
Вот такое у меня представление о великоборском детстве отца. Рано он ушел, ему был только шестьдесят один год. Перед этим он несколько лет очень тяжело болел. И сейчас понимаю, что не договорила, не задала ему всех вопросов.
На ржаном поле с Пилипом ПЕСТРАКОМ (крайний справа) и
колхозным агрономом, 1973 год.
— А теперь в Великий Бор ездите?
— Великий Бор отселен после чернобыльской аварии в конце 80-х. Сейчас на месте деревни лес. Кстати, отец был почетным гражданином города Костюковичи, местная библиотека носит его имя. Там каждый год, особенно на юбилеи отца, устраивают памятные мероприятия. В минувшем декабре мама с сестрой ездили туда.
Мама часто бывает в Костюковичском районе, но, конечно, не в отселенном Великом Бору. Она ездит в свою деревню Студенец. В этом году планируем съездить вместе с моими сыновьями, может, доедем и до бывшего Великого Бора.
— Татьяна Ивановна, вы внешне похожи на отца.
— Природа – это такая штука… (смеется). Недавно мне сказали, что я похожа на маму. Между тем, когда хоронили отца, Иван Шамякин все время наблюдал за Ваней, моим сыном, который сидел у гроба. И Шамякина поразило, что многие движения Вани, его мимика были просто дедовы.
— Писательский дар Ивана Чигринова передался кому-нибудь из потомков?
— Никому. Отцовский дар, который достался нам, — это, скорее, стремление к творческому, непримитивному, осмыслению мира.
С Иваном НАУМЕНКО.
Помню, когда девочкой уезжала к бабушке на лето, отец требовал, чтобы писала ему письма очень подробные, описывала все, что вижу. И я его требование выполняла. Мне было легко писать письма, я была человеком любознательным, смотрела вокруг широко открытыми глазами. А потом вдруг отец сказал: «Попробуй написать рассказ». До сих пор помню, что почувствовала себя просто несчастным человеком. Не справилась с заданием, и отец махнул на меня рукой (смеется)…
— Чему главному научил вас отец?
— Прежде всего научил неравнодушному отношению к делу, к Родине. Он до последнего приезжал в родную деревню, несмотря на радиоактивное загрязнение. Однажды я даже услышала от него странную фразу: «В той земле даже мертвым опасно». Тогда она мне не совсем была понятна, а у отца очень сердце болело за родной Великий Бор. Он и пьесу написал о чернобыльской трагедии — «Человек с медвежьим лицом».
— Ответственно быть дочкой известного человека?
— Не то слово, как ответственно. Писательская дочка — это прежде всего обязанности…
Хотя прекрасно помню, как наша семья ездила на отдых в дома творчества. Один раз в Дубултах я ходила рядом… с Шукшиным. Моргунов с семейством обедал в нашей столовой. Я даже загорала рядом… с Муслимом Магомаевым.
Мне тринадцать, я читаю книжку, накрывшись панамой, подставив спину. И за мной на скамеечке лежит мужчина. Потом вдруг слышу голоса: «А мы думаем, где это Магомаев?» Человек за моей спиной встает и начинает говорить. Я поворачиваюсь в шоке: «Мама! Мимолетное видение!»
Я к чему? Быть писательской дочкой — это еще и возможности. Среда. Это самое главное, что родители могут дать детям. Это книги, которые всегда есть под рукой…
— В какой момент поняли, что ваш отец знаменит?
— Раньше мы жили в районе Немиги. На старинной улочке, подготовленной к сносу, снимали «Руины стреляют», где отец был сценаристом. Я с ним ходила на съемки. Помню актеров-фашистов на мотоциклах, немецкую речь. Все очень реалистично. Тогда я увидела, что отец общается с теми, кто снимает кино. Поняла, что он имеет отношение к этому процессу. Помню, это меня заинтересовало...
А дома был, если можно так выразиться, культ отцовской работы. Когда он сосредотачивался, ему были нужны тишина, спокойствие. Подружек из школы я просто так привести не могла. И если отец работал, мы ходили на цыпочках. Наша улица была людная, ночью в неоновых огнях. И лишние звуки и блики ему мешали. Мы с сестрой занавешивали каждый вечер окно плотным-плотным покрывалом.
— Татьяна Ивановна, с кем дружил Иван Гаврилович?
— С разными людьми. Со многими писателями. В нашем доме бывал Иван Шамякин…
В 1966 году мы получили новую квартиру. И на Новый год родители пригласили Бородулина, Буравкина с женами. Помню, как они твист танцевали!
Как-то отец решил построить дом в Пуховичском районе. Правда, это сделать не успел, но у него появился друг — директор местного краеведческого музея Александр Пранович. Это не родственник, однофамилец.
По инициативе Александра Александровича в Пуховичах каждый год (уже 18 лет подряд) в декабре устраивают Чигриновские чтения. Мама обеспечивает приезд писателей, друзей, актеров. Часто с ними ездили Анатоль Вертинский, Владимир Скоринкин, Мария Захаревич. Кстати, отец имел много друзей в театральной среде.
Один из самых близких его друзей — профессор Дмитрий Яковлевич Бугаев. Единомышленник и по жизни, и по литературе.
У отца и среди российских писателей много было связей. Он и с Распутиным был в хороших отношениях, и с Астафьевым. Отец все-таки одиннадцать лет был секретарем Союза писателей Беларуси. А это — постоянные поездки по стране, на союзные съезды…
— Каким был Иван Чигринов по характеру?
— Помню, студенткой сижу на экзамене, билета не знаю. И первым делом стала писать объяснительную отцу, почему получила четверку, а не пятерку (смеется). Правда, все обошлось.
Такого не было, чтобы меня посадили на коленки, гладили по головке и рассказывали сказочки. Но сейчас, когда я уже сама мама, знаю, что любовь бывает разной. Все равно с сестрой чувствовали, что мы важны отцу, интересны ему.
— А был ли Иван Гаврилович привередлив в еде, одежде?
— У него были вкус и стиль! Очень любил красивые вещи. В советское время особо изысканно не одевались, но отец выезжал в зарубежные командировки. Когда ходила в восьмой класс, привез мне потрясающий брючный костюм! Это был писк! Я его носила даже на первом курсе журфака.
Отец любил вкусно поесть. Но не готовил. Думаю, что только картошку мог поджарить. Правда, сам солил рыжики. И любил угостить, любил компанию. Мама рассказывает, что он звонил и предупреждал: мол, Люда, со мной будет тот и тот. И все эти люди потом вспоминали, как мама их угощала.
Еще отец очень любил варенье, потому что в детстве его никогда не ел. Поэтому варенье мама варила по 50—60 литров в год…
— А чем увлекался Иван Чигринов?
— Книгами. Однажды отец дал нам с сестрой задание сделать каталог домашней библиотеки. Это была работа на месяц, но мы ее выполнили.
— Были ли у него вредные привычки?
— Курил, но мало. У него могла уйти только пачка сигарет в месяц. Видимо, курил, когда нервничал, когда были проблемы. У него же были руководящие должности. По отцу видела, что иногда ему очень тяжело.
— Приходили к нему с просьбами?
— Безусловно. Точно знаю, что он помогал. Легко делился деньгами.
— А любил ли ваш отец путешествовать?
— Отцу повезло, потому что в Советском Союзе писатель был знаковой фигурой. Было очень много поездок представительских, от Союза писателей. Отец всегда был полон впечатлений, привозил гостинцы, подарки, рассказы.
Он побывал и на востоке, и на западе. Помню, из Туркмении привез удивительную сушеную (или вяленую) дыню, тюбетейки… В середине 70-х привез маме первые духи «Кристиан Диор». Мне казалось, что у них запах небесный. До сих пор его помню.
Плавал отец хорошо, любил море. Есть фотографии, где он сидит на берегу и видно, что у него поэтическое настроение…
Мы каждое лето бывали в Костюковичском районе, а поскольку отец был человеком известным, в райкоме ему могли дать машину. Он садился и ехал по району. Вот такие были путешествия. Встречался с людьми, ему показывали хозяйства. Мог и меня с сестрой взять «на крыло».
— Был ли ваш отец верующим?
— Тут тоже необычная история…. Дело в том, что отца окрестили во время оккупации по приказу немецкого командования, тогда согнали всех детей...
Отец не был атеистом. Хотя в партию все-таки вступил после сорока лет ради карьеры.
У мамы отца, Феодосии Игнатьевны, всегда в хате висел в углу образ. И я, помню, спрашивала: «Бабушка Феня, неужели вы верите в Бога?» А она отвечала: «Попомни мое слово, внучка, потом узнаешь, что там кто-то есть». У меня такое ощущение, что отец так же был научен бабушкой. Когда родились мои детки, отец настоятельно попросил их окрестить.
Кстати, даже в советские времена Пасха у нас в доме отмечалась. Мама в луковой шелухе отваривала яйца.
Знаю точно, что отец ни за что не пошел бы сбрасывать с церквей кресты.
— А какие произведения отца для вас особенные?
— Очень люблю его рассказы. Вроде бы там бесхитростная фабула, вот, например, «Шел человек на войну». Описывается, как солдат собирается, как пробует доделать незаконченное, как прощается, как бросает последний взгляд на дом, на деревню. Там нет действия, но есть понимание, что человек уходит на войну, скорее всего, чтобы не вернуться. Пронзительное чувство охватывает. В детстве даже плакала над некоторыми отцовскими рассказами.
— Татьяна Ивановна, спасибо вам за встречу и за интересный рассказ. Всего вам наилучшего!
gnilozub@sb.by
Фото из семейного архива Ивана ЧИГРИНОВА
