35 лет назад ушел из жизни один из выдающихся полководцев второй мировой войны, министр обороны, за годы работы которого Советский Союз не вступил ни в один вооруженный конфликт. О малоизвестных страницах биографии Родиона Малиновского рассказывает его дочь.
По словам дочери маршала Малиновского Натальи Родионовны, доцента кафедры зарубежной литературы филологического факультета МГУ, жизнь ее отца была похожа на авантюрный роман: незаконнорожденный ребенок, голодное тяжелое детство, война, скитания на чужбине, а потом возвращение на Родину и головокружительная карьера военного. Но что поразительно, все это было предсказано Родиону Яковлевичу еще в юном возрасте. Гадалка напророчила и то, что пятница станет для него роковым днем. И, вспоминая жизнь отца, Наталья Родионовна говорит, что в его судьбе было что-то мистическое, - десятки совпадений на протяжении нелегкой жизни полководца не могли быть простой случайностью.
- В последний год, перед тем как папы не стало, - вспоминает Наталья Родионовна, - я спросила его: "Кем бы ты хотел быть?" Что не военным, уже знала, потому что слышала раньше: "Хотеть быть военным противоестественно. Нельзя хотеть войны..." Папа тогда ответил: "Лесником". Думаю, это правда, но не всей жизни, а именно того, последнего года. Молодым он ответил бы иначе, тем более что честолюбие в нем усугублялось горькой памятью об испытанных в детстве унижениях...
- Насколько я знаю, он был незаконнорожденным ребенком?
- Именно так, и за это его мать выгнали из графского дома, где она работала горничной. Папа говорил, что все детство он проходил со сжатыми кулаками. Почему? Чтобы в любую минуту ответить на оскорбительное слово "байстрюк", как часто его дразнили одесские мальчишки. В 10 лет он ушел из дома и перебрался к тете Наталье Николаевне. Она хоть и бедствовала сама с малолетним сыном, но на год приютила племянника. А потом он снова вернулся в Одессу, где устроился к купцу в магазин мальчиком на побегушках. И вот тут в жизнь папы вторгается мистика. Представьте, ему 12 лет, а он сам снимает комнату и берет уроки французского языка. Спрашивается: зачем? Зачем 12-летнему мальчишке французский? Судьба ответила на этот вопрос спустя 5 лет: когда началась первая мировая война, он сбежал на фронт и спустя 3 года попал во Францию в составе Русского экспедиционного корпуса. Кстати, любовь к французскому языку папа сохранил на всю жизнь - у него в кабинете на столе всегда лежал томик Флобера, который он почитывал, чтобы не забывать язык.
- Действительно, либо стечение обстоятельств, либо мистика...
- Это только первый штрих. После побега на фронт в Польше папа был первый раз ранен и попал в госпиталь. И как-то туда забрела цыганка. Она и предсказала ему головокружительную судьбу - маршальский жезл и высший военный пост, кругосветные путешествия. Но предупредила: "Не начинай нового дела, не отправляйся в путь в пятницу! Дурной для тебя день". Конечно, по молодости он поначалу не принял это всерьез. Но когда был второй раз ранен, как и в первый раз, в пятницу, то задумался и с тех пор, начиная дело, неизменно заглядывал в календарь. И во время второй мировой войны папа, если это зависело от него, никогда не назначал начало операции на пятницу. А если получал приказ и вынужден был начать наступление именно в этот день, то заранее знал, что придется тяжело.
- Но пятницу из недели не выкинешь, и все самое худшее и с папой, и вообще в нашей семье случалось в пятницу, - продолжает Наталья Родионовна. - Спустя 30 лет после тех событий - в 1944 году во время Ясско-Кишиневской операции - в пятницу папа был ранен в третий раз. И пятница 31 марта 1967 года стала для него последним днем в жизни.
- Он тяжело умирал?
- Я в мельчайших подробностях помню те последние полгода папиной жизни. 7 ноября 1966 года мне исполнилось 20 лет. Папа уже болел, но ни мы с мамой, ни врачи не подозревали о страшном - онкологическом - диагнозе. Сильно болела нога на месте старого ранения. Папа говорил "сильно", но мы с мамой понимали, что на самом деле это значит "непереносимо". После бездумно прописанного грязевого лечения в Цхалтубо стало еще хуже, но папа, несмотря на страшную боль, продолжал работать и 7 ноября пошел принимать парад. Только мы с мамой знали, чего ему стоит каждая ступенька на Мавзолей, каждое слово речи. Вернувшись с парада, он, обессиленный, лег и больше уже не встал (жить ему оставалось полгода). Спустя неделю его увезли в госпиталь. И это произошло в пятницу. Признаться, это совпадение и папино пренебрежение суеверием не отправляться в дорогу в пятницу нас с мамой тогда испугало.
В госпитале медики удивлялись его стоическому характеру. Ни врачи, ни медсестры не услышали от него ни стона, ни жалобы. Помню, как потом они говорили маме, что у папы было просто патологическое терпение. Ни одного вопроса о диагнозе, никаких распоряжений маме "на потом". Он терпел боль, выносил болезнь молча, мужественно и достойно. Каждый день мы с мамой были рядом с отцом. Я помню, как вечером 30 марта, когда я уходила из больницы, вместо обычного "до свидания" папа едва слышно прошептал: "Будь счастлива!" Тогда я не поняла, что он со мной прощается...
Немного помолчав, Наталья Родионовна продолжает: "Вообще, несмотря на сдержанность, папа мог вставить острое словцо. Один из его адъютантов рассказал мне о папиной резолюции на письме некоего полковника. Тот жаловался папе, что в зимнее время офицеров высшего командного состава легко отличить от простых лейтенантов и капитанов, так как первые носят папахи. А вот летом те и другие ходят в фуражках, что затрудняет распознавание. Резолюция гласила: "В виде исключения разрешить полковнику такому-то носить папаху летом".
- Скажите, как отец вас воспитывал?
- Без назиданий, без наказаний, но и без поблажек. Проще говоря, воспитывал тем, как жил. Тем не менее запомнились какие-то его фразы. Вот, к примеру, когда я пошла в школу, папа сказал: "Ну, принимайся за дело - становись человеком, да смотри не подведи, а то мне будет стыдно". И все. Этого достаточно на всю жизнь. Еще запомнила один эпизод. Я собиралась к подруге на день рождения и неуклюже заворачивала коробку в виде лукошка, внутри которой в фантиках, изображающих клубнику, лежали изумительные конфеты. Папа поверх очков долго наблюдал, затем встал, отобрал у меня коробку и невероятно умело, артистично, прямо-таки с шиком в одну секунду обернул коробку и завязал даже не бант - розу! Он сказал: "Всякое дело надо делать с блеском!" - и пояснил: "Одесская школа!" (он ведь работал у купца в магазине).
Был еще один урок - вежливости. Однажды, уж не знаю откуда, на папином столе появилась папка устрашающего размера, исчезнувшая через несколько дней. Я полюбопытствовала и обнаружила в папке невообразимое количество доносов на папу, подшитых в хронологическом порядке. Могу предположить, что в конце 50-х годов некоторых лиц ознакомили с их личными делами. Тогда же по детской глупости из всего множества доносов я прочла только первый и последний. В последнем известный мне человек, военный с большими звездами на погонах, извещал кого следует об имевшем место разговоре Р.Я.Малиновского на приеме с французским послом на французском языке. О предмете беседы автор бумаги по незнанию языка ничего сообщить не мог, однако счел своим долгом донести. И надо же было случиться такому совпадению: на другой день мы с папой пошли в магазин "Сыр" на улице Горького за любимым папиным "Рокфором" и встретили автора того доноса. Я отвернулась. Папа же поздоровался как ни в чем не бывало и, выждав, заметил: "Со взрослыми ты всегда должна здороваться. А со своими - сама разбирайся". Думаю, что он догадался о причине моего поведения. Но значил ли его ответ, что дети не должны сводить родительские счеты или что счеты не надо сводить вовсе? Или правомерны оба ответа?
- Удивительно, что отец не наказал вас за то, что вы заглядывали в его личные бумаги...
- Бумаги лежали на столе, и подразумевалось, что я могла их смотреть. Посмотреть и, увидев гриф "секретно", молчать о прочитанном. Доверие обязывает. Правда, думаю, что очень секретных бумаг папа домой не носил.
Но вернемся к доносам. История с самым первым растянулась на десятилетия, превратившись в настоящую драму, в чем-то даже с элементами мистики. В том доносе 30-х годов соседи по коммуналке (это было в Минске), тоже люди военные, сообщали, что комбриг Малиновский не снял со стены портрет врага народа Уборевича с дарственной надписью. Жены тех, кто подписывал донос, обратили на этот факт внимание жены комбрига. На следующий день она передала им ответ мужа: "Что я повесил, то и будет висеть".
Какое разбирательство последовало за этим доносом, нетрудно догадаться: не раз папу попрекали тем, что он будто бы "прохлаждался во Франции, пока мы тут беляков рубали" (трагическую судьбу Русского экспедиционного корпуса трудно назвать увеселительной прогулкой). Напомнили папе и об Испании, где он во время гражданской войны два года был советником при республиканской армии. В Испании папа пробыл три срока и, когда подал рапорт с просьбой оставить его еще на один срок, получил ответ: "Возвращайтесь немедленно, иначе считаем невозвращенцем". С болью в сердце и, конечно, с тревогой за будущее папа вернулся...
Итак, со времени разбирательства по доносу соседей прошло больше 5 лет. И вот шел 1944 год. Ночью к папе в штаб фронта входит дежурный офицер и докладывает: "Прибыл генерал такой-то (называет фамилию одного из доносчиков) по случаю назначения на такую-то должность". Отец абсолютно спокойным голосом отвечает: "Скажи этому сукину сыну, чтоб через две минуты и духу его тут не было. А то лично приду морду бить". Больше в штабе фронта этого генерала не видели.
Прошло еще 14 лет. Мы жили уже на подмосковной даче и оказались почти соседями с тем самым генералом. Естественно, мы не дружили семьями, но вражды я не ощущала. У папы тогда был любимец - сибирский кот Нуар. Однажды он исчез. Его долго искали и нашли убитым.
И финал истории - через 30 лет. Январь 1988 года. Конференция испанистов в Доме ученых. В перерыве после доклада я пью кофе в буфете. Ко мне подсаживается ученая дама
: - А знаете, я вас помню еще ребенком! Я тогда только вышла замуж, и лето мы с мужем жили у его родителей недалеко от вашей дачи. Вы тогда таких огромных зверюг держали!
- Каких зверюг?
- Якобы кошек (настоящие сибирские кошки действительно большие, поясняет Наталья Родионовна). Так вот - зверюга ваш нам весь медовый месяц в кошмар превратил. Каждый Божий день пробиралась эта тварь на террасу и нам на постель гадила! И выслеживали ее, и окна закрывали, и двери. А ей хоть бы что - проберется и нагадит. Ну, муж в конце концов...
Кофе стало в горле комом. Тем же вечером, едва войдя в дом, я воскликнула: "Мама, знаешь, что на самом деле случилось с Нуаром?" Мама спокойно сказала: "Знаю" - и рассказала мне начальные эпизоды этой истории. Вот это кот! Замечательный зверь все понял и отомстил обидчику за своего хозяина единственно доступным образом. Не тигр же он в самом деле. Коту на человека напасть затруднительно.
- Многие из полководцев той эпохи оставили о второй мировой войне свои воспоминания. Почему нет мемуаров Родиона Яковлевича?
- В начале 60-х папа начал писать книгу о своем детстве. Зная это, я как-то спросила: "А почему не о войне?" Он ответил неожиданно резко: "Пусть врут без меня". А потом добавил: "Правды об этой войне еще долго никто не скажет и не напишет". - "Потому что не напечатают?" - "Не только". Он оказался прав и прав до сих пор, хотя тот разговор закончился его словами: "Когда-нибудь попробую написать. Но начинать надо сначала. И до этой войны была война, война и война..."
А не так давно папин адъютант Всеволод Николаевич Васильев рассказал мне, что читал папину тетрадь с заметками о первых месяцах войны. Его поразила эта рукопись: "Я сам фронтовик и могу сказать, что ни до, ни после не читал ничего столь правдивого. А помню, как в начале 1966-го Родион Яковлевич, словно продолжая разговор с самим собой, сказал мне: "Еще год дослужу и уйду - пора мне исполнить долг перед войной". Речь шла о второй мировой.
Слишком поздно узнала я о существовании этой тетрадки. Но даже если бы папа принес тетрадку домой, вряд ли бы она сохранилась. Еще до похорон к нам пришли люди в штатском, чтобы снять аппараты правительственной связи - вертушку и кремлевку - заодно забрали со стола все бумаги и "рассылаемые по специальному списку" книги из папиного шкафа. Две или три, лежавшие у меня в комнате, так и остались дома. Кто же знал, что за отцовскими бумагами придут, и чтобы уберечь, их надо просто переложить...
ГОРОХОВСКИЙ Александр.
