(Окончание. Начало в №103)
...С отвращеньем
Произносилось имя Катилины.
К потомству перейдет оно, и будет
С ним связано навеки представленье
О человеке — смеси всех пороков,
В котором сочеталось буйство нрава
С ничтожеством душевным и враждою,
Презреньем ко всему, что благородно.
И никакому подвигу не смыть
Клейма, наложенного клеветою...
Генрик Ибсен был молодым аптекарем, когда неожиданно открыл для себя, что «в истории найдется мало лиц, память о которых находилась бы в большей зависимости от врагов, чем память Катилины». И тогда под малоизвестным псевдонимом будущий знаменитый норвежский драматург опубликовал свою первую пьесу, которая среди прочего попробовала опровергнуть страстные обвинительные речи Цицерона и Саллюстия.
Автор нетленного афоризма «Патриотизм — это последнее прибежище негодяя» английский критик, лексикограф и поэт эпохи Просвещения Сэмюэл Джонсон однажды задумался. «Что такое история человечества как не предлинное повествование о невоплотившихся замыслах и несбывшихся надеждах?» — спросил он, и ныне, похоже, пришла пора найти удивительный ответ на его риторический вопрос.
Известно, что на стыке старой и новой эр властители совершенно не стеснялись улучшать свое материальное положение с помощью войн и экспроприаций. Популяры (плебс) ходили с копьями на оптиматов (аристократов), оптиматы воевали с популярами — и все эти битвы представляются ныне как само собой разумеющееся. «Мир должен быть добыт победой, а не соглашением», — не просто ж так речи Марка Туллия Цицерона почитаются за вершину ораторского искусства? Избранный в 63 году до н. э. на должность консула, он столь ярко разбил словом своего политического противника на следующих выборах, что Луций Сергий Катилина не может отмыться от обвинений до сих пор.
«Как известно из сообщений печати, 5 июня государственный секретарь США г–н Маршалл выступил в Гарвардском университете с речью, где он заявил, что если европейские страны проявят инициативу в деле разработки плана по их хозяйственному восстановлению, то Соединенные Штаты Америки могут прийти им в этом на помощь, что соответствует интересам как европейских стран, так и самих Соединенных Штатов Америки. Комментируя это заявление г–на Маршалла, американская печать разъясняла, что речь идет о кредите со стороны США европейским странам в размере нескольких миллиардов долларов. При этом печать ничего не сказала об условиях кредита, так же как она ничего не сказала об отношении Организации Объединенных Наций к этому вопросу» («Сообщение ТАСС», 22.06.1947).
Как видим, первые сообщения в советской печати о плане генерала армии США Джорджа Маршалла–младшего носили весьма сдержанный характер. Пресса начнет поливать из информационных орудий, лишь когда станет понятно, что СССР не попадает под программу помощи европейским странам по весьма любопытной причине — в связи с отсутствием у Советского Союза бюджетного дефицита. Тогда же Европа Восточная и Западная начнут возводить меж собой сперва незримую, а затем и вполне железобетонную стену. А еще — до 1990 года все будут спорить, кому это выгодно.
«Вчера главноначальствующий советской военной администрации в Германии маршал Советского Союза Соколовский направил американскому военному губернатору в Германии генералу Клею письмо следующего содержания: «Уважаемый генерал Клей. Я получил письмо от 18 июня сего года, в котором вы за несколько часов до опубликования об этом по радио сообщили мне, что американский, британский и французский командующие оккупационными войсками в Германии решили объединиться и провести сепаратную денежную реформу в западных зонах оккупации Германии. Таким образом, своим односторонним незаконным решением вы, без ведома и согласия Контрольного Совета, за его спиной проводите сепаратную денежную реформу в Западной Германии, чем ликвидируете единство денежного обращения и завершаете раскол Германии» («Письмо маршала Соколовского генералу Клею», 23.06.1948).
«20 июня в трех западных оккупационных зонах Германии проводился первый частичный обмен старых денег на новые «немецкие марки». Каждому жителю по предъявлении им продовольственной карточки выдавалась так называемая «подушная квота» в 40 немецких марок в обмен на старые марки в соотношении 1:1. За первый день 20 июня закончить раздачу «подушных квот» не удалось, и поэтому первый частичный обмен продлен до 21 июня. В первый день обмена очереди у обменных пунктов в некоторых городах достигали километра. В Мюнхене, например, для получения «подушной квоты» людям приходилось стоять в очередях 8 — 10 часов» («Сепаратная денежная реформа в Западной Германии», 23.06.1948).
«Единая для всей Германии денежная реформа была возможна и необходима для Германии. В Контрольном Совете было достигнуто согласие по основным принципам проведения общегерманской денежной реформы. Однако подготовленное в основных частях четырехстороннее соглашение... сорвано американскими, британскими и французскими оккупационными властями. Создавшееся положение представляет серьезную угрозу нормальному восстановлению и развитию мирной экономики всей Германии...
Учитывая предложение немецкой Экономической комиссии и пожелания немецкой демократической общественности,
Приказываю:
1. Ввести с 24 июня 1948 года на всей территории советской зоны оккупации Германии и в районе Большого Берлина новые денежные марки: рейхсмарки и рентмарки старого образца с наклеенными на них специальными купонами. Разменная металлическая монета сохраняется в обращении по ее номинальной стоимости» («Приказ маршала Соколовского», 25.06.1948).
Удивительно, но за два дня мы пробежали дистанцию от Декларации о поражении Германии до создания предпосылок для появления на карте Европы двух немецких государств вместо одного. «При единении и малое растет, при раздоре и величайшее распадается» — так мог бы прокомментировать эти события Гай Саллюстий Крисп. Он, кстати, тоже был удивительной личностью. Саллюстий, например, утверждал, что, расправляясь с заговорщиками — сторонниками Катилины во время своего консульства, Цицерон выносил решения о жизни и смерти в зависимости от размера взяток, предлагаемых родственниками подозреваемых. При этом деньги вымогались под страхом смерти в том числе и у тех людей, которые никакого отношения к заговору не имели: «Если мои обвинения ложны, отчитайся: какое имущество ты получил от отца, насколько умножил его, ведя дела в суде, на какие деньги приобрел дом, выстроил тускульскую и помпейскую усадьбы, потребовавшие огромных расходов? Если же ты об этом умалчиваешь, то кто может усомниться в том, что богатства эти ты собрал, пролив кровь сограждан и принеся им несчастья?» Впрочем, Цицерону было что ответить на это: «Не разорил ли он, управляя Нижней Африкой, свою провинцию так, что испытания, каким наши союзники подверглись во времена мира, превзошли все то, что они претерпели и чего ожидали во время войны? Если какое–нибудь из этих обвинений ложно, опровергни его перед этими вот людьми: на какие средства ты, который еще недавно не смог выкупить даже дом отца, вдруг, разбогатев словно во сне, приобрел сады, стоившие огромных денег, усадьбу Гая Цезаря в Тибуре и другие владения? И ты не поколебался спросить, почему я купил дом Публия Красса, когда сам ты — давнишний собственник усадьбы, недавно принадлежавшей Цезарю! Повторяю, не проев, а сожрав отцовское имущество, какими же путями недавно достиг ты такого изобилия и такого богатства?»
Два великих трибуна — так они и препирались до самой смерти. Первым в битве идей пал Цицерон. Не сумевший по достоинству оценить расположение фигур на доске в эпоху первого триумвирата, он был изгнан из Рима, позже прощен Цезарем, но уже после убийства последнего в новой игре между Марком Антонием и молодым Октавианом первый из «отцов отечества» принял сторону наследника Цезаря, опять прогадал, и его голову вскорости привезли в подарок Марку Антонию. Саллюстий, в чьих моралистических трудах непросто найти отражение имевшихся у него многочисленных грехов, после смерти Цезаря удалился на покой. В своем роскошном парке, в котором позже будут любить отдыхать Нерон и Калигула, до последних дней он занимался одной литературой. Удивительно, но и Саллюстия, и Цицерона пережила Теренция, которая, как говорилось вчера, была супругой обоих ораторов. По–настоящему умная женщина она сторонилась интриг и войн, прожила 103 года и ушла в иной мир лишь тогда, когда наступила новая эра.
