Вчера в Беларуси похоронили простую крестьянскую женщину Евгению Андреевну Шуткевич
Семь с половиной лет назад «СОЮЗ» опубликовал необычный материал — «Письмо матери». Его автор, заместитель главного редактора «Российской газеты» Виктор Шуткевич, со страниц газеты попросил у своей мамы, Евгении Андреевны, прощения от всех ее сыновей, уехавших из родной деревни Чахец Пружанского района Брестской области, в город. Так уж сложилась жизнь.
В марте 2007 года Виктора не стало. Человека талантливого, работящего, доброго. Кто еще мог начать редакционную планерку со слов: «Дорогие мои, как я вас люблю!..» Мы, журналисты «РГ», «Комсомолки», «СОЮЗа», любили его рассказы о белорусской глубинке, на полосах нашей газеты не раз появлялись очерки Виктора о родных краях.
В эти январские дни оборвалась жизнь матери Виктора. Ей он, взрослый человек, не стеснялся признаться в сыновней любви со страниц газеты.
Сегодня мы решили опубликовать фрагменты из знаменитого «Письма матери». Пусть это станет нашим общим словом прощания с Евгенией Андреевной и незаживающей памятью о Викторе Шуткевиче.
Очень личное
Здравствуй, мама!
Думаю, ты безмерно удивишься, а, пожалуй что, даже рассердишься, увидев это письмо не в конверте, а на странице «СОЮЗа». Ты всегда старалась держаться в тени и не любила фотографироваться даже для семейного альбома: «На что я вам, детки, такая старая...» Единственный снимок последнего времени — на фоне только что убранного поля у нашего дома — я сделал украдкой два года назад. Я с мужиками вручную косил тогда эту полегшую рожь, которую не брали комбайны, а ты показывала внучкам, как делать перевясла и ставить ее в снопы. Снимок можно было бы назвать «Материнское поле». Как же болели у тебя потом руки после этой работы.
Но сегодня у тебя — праздник. Сегодня я приеду к тебе из Москвы. Ты встретишь меня, как обычно, у нашего крылечка — выбежишь на улицу с непокрытой головой, заслышав шум подъехавшей машины и стук багажника, молча уткнешься мне лицом в плечо, обнимешь — и кажется, будешь готова стоять так целую вечность. Потом спохватишься: «Что ж это я, ты, наверное, проголодался», поведешь меня в хату. Будешь возбужденно–радостно хлопотать у стола, собирая магазинную снедь (своего хозяйства ты давно уже не держишь — не осталось сил) и расспрашивая меня о московских новостях...
После обеда я прилягу с дороги, а ты присядешь рядом на кровати, погладишь, совсем как в детстве, по голове и тихо скажешь: «Який ты сивенький... («Как же ты поседел...») Тяжелую выбрал себе ты работу, сынок. И зачем мы с отцом отпустили тебя после школы в эту вашу Москву?»
Вот что мучит тебя больше всего — постоянная мысль о том, что сын живет не среди своих, а среди чужих людей. Вспоминаю трагикомический случай во время твоего последнего приезда в столицу — как ты потерялась у подъезда нашего многоэтажного дома. Мы с женой ушли на работу, наши дочери — в школу, а тебя оставили хозяйничать в квартире. Переделав все домашние дела, ты решила немного погулять. Спустилась на лифте с восьмого этажа, вышла из подъезда — и напрочь забыла номер нашей квартиры, а заодно и этаж, на котором она находится. Понадеялась, что узнаешь снаружи наши гардины, задрав голову, стала разглядывать бесчисленные окна — голова закружилась, и ноги у тебя подкосились. Сидит старенькая деревенская бабулька на тротуаре и плачет: потерялась, как в глухом лесу! Хорошо еще догадалась спросить у проходивших мимо школьниц, не знают ли они случайно твоих внучек. Оказалось, не только знают, но и дружат. Они–то и отвели тебя к нашей квартире. После этого как я ни уговаривал тебя перебраться к нам на житье, ты категорически отказывалась: «Что я там буду делать на ваших этажах... В селе, среди своих людей, мне лучше, детки».
Москва осталась для тебя чужим далеким городом, в котором человеку так легко заблудиться... А для меня она за те тридцать лет, что я здесь прожил, стала совсем родной и домашней. Здесь я учился, здесь встретил будущую жену, здесь родились и выросли мои дочери.
Знаешь, мама, долгое время я тешил себя надеждой на то, что когда–нибудь, выйдя на пенсию, все же вернусь в родную деревню и буду доживать там свой век. Даже написал в подражание шевченковскому «Заповiту» стихи, в которых завещал похоронить меня на нашем деревенском кладбище, рядом с родными могилами. Не нужно, наверное, больше обманывать ни тебя, ни себя самого — скорее всего лежать мне тоже придется в московской земле. Но поверь: теперь и она мне совсем не чужая. Как не чужие и люди, которые меня здесь окружают.
...Я очень виноват перед тобой, мама. Виноват в том, что не стал тебе поддержкой и опорой в старости, как положено сыну, что не могу каждодневно принести тебе воды, растопить печку в нашей старенькой хате, подать ночью лекарство. Так уж сложилась жизнь.
Да святится имя твое, мама...
МОСКВА — БРЕСТ
