Николай Тарасюк в родных Стойлах прожил 77 лет. И вот уже 15 лет, как по вечерам светятся в деревне только его окна. Дорога в Стойлы поросла высокой травой. Безлюдная деревенская улица. В нескольких десятках метров от двора Николая Тарасюка — полуразвалившийся дом, почерневший от дождей и заросший плющом до самой крыши, похожий на потерпевший крушение корабль...
Нет, последнего жителя деревни Стойлы никак нельзя назвать Робинзоном на необитаемом острове. Старика не оставляют вниманием местные власти, и в ближайшей деревне, что в трех километрах от Стойлов, сельчане не забывают: забегают проведать, приносят продукты из магазина. Многие дома в Стойлах наследники или новые хозяева используют как дачи — приезжают летом на недельку. Да и дети-внуки-правнуки, бывает, наведываются. Зовут деда жить в город, удивляются его причуде — сидеть посреди пущи одному.
“Не могу я кинуть землю! — объясняет Николай Васильевич. — Не поехал на дитячий хлеб, бо никогда не искал чужого хлеба, с малых годов зарабатывал пропитание себе сам. Я — “гаспадар”. Землю эту оставил мне отец”.
Пришлому человеку жутковато в опустевшей деревне. А последний житель Стойлов помнит ее другой: полной жизни.
“В деревню я не хожу, — признается Николай Васильевич. — Не могу: как побачу тую деревушку, что бурьяном заросла, так хочется плакать. Живу на своем хуторе, как волчок, — одиноко”.
Славились когда-то Стойлы на всю округу мастерами резьбы по дереву. С помощью этого искусства Николай Тарасюк каждый вечер “воскрешает” родную деревню. Герои его произведений — односельчане. Те, кто покоится на кладбище, и те, кто подался к детям, в города. В Стойлах числятся проживающими 4 человека, но односельчане Тарасюка — люди очень пожилые, они давно уже уехали жить к родным.
Музей “Успаміны Бацькаўшчыны” — памятник родной деревне.
Деревянные фигурки представляют сцены, памятные последнему жителю Стойлов
“Буслы” над Стойлами
“Фамилия моя Тарасюк, а по-деревенски я Сидорук, — встречает гостей последний житель деревни. — Прапрадед мой был Сидор. Он пришел сюда в примаки. Здесь у всех фамилия была одна — Григорчуки. А все прочие — Тарасюки, Гончаруки — это пришлые, что в примаки когда-то пришли”.
Время на селе течет не так, как в городе. Оно похоже на неспешное, плавное течение пружанских рек: меряют его люди не днями и месяцами, а десятилетиями и даже веками. Как о событиях вчерашнего дня, рассказывает Николай Васильевич о том, что было полвека назад. А о ровесниках, с которыми когда-то был соседями — так, словно они еще живы. Да они и живы — в его памяти и в его искусстве. Достаточно пересечь двор и переступить порог музея деревянных фигур, который Тарасюк создал сам: музея его родной деревни. Вырезанные из дерева сотни фигурок представляют сцены деревенской жизни, причем не какие-то абстрактные, а вполне конкретные, памятные последнему жителю деревни Стойлы. Размеры резных фигурок по большей части сантиметров двадцать—тридцать, большинству из них мастер постарался придать черты лиц односельчан.
“Здесь все показано: как мужичок народился и как “працаваў”, — показывает нам свои произведения хозяин частного музея. — А работал селянин тяжело, но с гордостью. Потому что был он хозяин своей земли. Вот тут показано, как колядовали. Ходил колядовать и я, и мои дети, и даже мои внуки еще успели. Как было весело! Кто давал гроши, кто семечек насыплет, а кто даже вынесет целую “килбасу”!”
И дома, и деревянная церковь, созданные руками мастера, выглядят совершенно настоящими: как если бы смотреть на них с большой высоты. В церкви на звоннице даже звонят колокола, а внутри идет служба, люди держат свечки, слушают священника.
“А вот эта сценка — как ходили на сенокос. За десять километров у нас сенокос был, идти далеко. Идешь “з ранку”, соберутся люди со всей деревни, по пути к нам пристанут из других деревень. Идем — песни поем, прямо дорога звенит! Ходили мы босиком... А вот здесь — видите — новую хату строят...”
Еще один раздел экспозиции частного музея Николая Тарасюка — старинные предметы быта, которые были в обиходе в его родной деревне в годы его юности. Лапти из лозы, плетеные из соломки шляпы, “кошики” разных размеров и форм.
“Такие лапти батька мне плел, — поясняет мастер. — Сюда вот, на подошву — доску потолще, чтоб не сносилась. Говорил: порвешь — будешь босый ходить. А вот это — лапти разовые. Такие надевали, когда ходили на болото: чтоб змея не укусила, а вода выливалась. Лапти плели из вяза или из липы. Кору брали, которая сама уже от ствола отстает, потом вымачивали в воде. Отделяли лыко от коры и выплетали обувь”.
Создает мастер и аллегорические сценки, рассказывающие о том, что видели его глаза за без малого восемь десятилетий. Например, как в окрестных деревнях после 39-го года спиливали кресты: у фигурок, которые это делают, рога и хвост...
Единственный экспонат музея, выполненный в человеческий рост — “моя невеста”, как называет вырезанную из дерева фигуру мастер. Последней, с кем делил Николай Тарасюк свое одиночество, была его жена. И “невеста” — памятник ей.
“Женился я в 18 лет, — рассказывает мастер. — Жену взял из Кобринского района. Девушки не хотели за меня идти, потому что был я негодяй”.
Слово это на местном диалекте имеет не общепринятый смысл. “Негодяй” значит “ни на что не годный, обделенный в чем-то человек, бедный и беззащитный”.
Родители Николая Васильевича, прожив 18 лет вместе, разошлись. Дочери остались с матерью, а сыновья пошли за отцом. Тот вскоре женился, и мальчики в полной мере узнали, что такое жить с мачехой. Голодали и тяжело работали.
“В деревне кто-то оборвет помидоры или подсолнухи, тут же на нас с братом думали, — вспоминает Николай Тарасюк. — Не было у нас защиты”.
Потому и девушки не смотрели в сторону парня, который мог и вовсе без земли остаться. Правда, умирая, отец все же оставил хозяйство старшему сыну. Но это было позже.
“Пошла за меня такая же несчастница, как и я: она тоже без матери годовалася. С венчания ехали мы на повозках через реку вброд, и кони застряли: ни вперед, ни назад. Пришлось нам с ней к берегу плыть. Всю жизнь потом все, кто это видел, вспоминали. И сейчас вспоминают в окрестных деревнях, кто еще живы. И она помнила до конца жизни. Когда с ней ругались, она всегда говорила: надо было мне сразу тогда повернуть назад и бежать от тебя... А прожили мы очень счастливо. Не могу даже слов найти, чтоб о ней сказать. Она — сотворитель моей жизни”.
Как остался Николай Васильевич вдовцом, совсем загрустил. Вот и сделал себе деревянную “невесту”.
“Хорошо с ней живем: не плачет, не ругается”, — невесело шутит он.
Возле дома Тарасюка, на высоком столбе — гнездо аистов. Две птицы кажутся с земли совершенно живыми. Только неподвижность выдает, что они — деревянные. Опустела деревня, и аисты покинули эти места. Они ведь всегда селятся ближе к людскому жилью, к дымам труб, к звенящему детскому смеху. Николай Васильевич на “буслов” не в обиде. Вот только грустно без них стало, когда не вернулась весной “буслиная” семья в осиротевшее гнездо. Тогда и сделал мастер деревянных птиц, раскрасил и поднял над крышей своего дома. Деревянные не улетят...
Деревянная “невеста”: “Хорошо с ней живем. Не плачет, не ругается...”
“Я еще живой...”
Семья у Николая Васильевича большая: две дочки в Бресте и Пружанах, семь внуков (“а зараз 14 — все поженились, замуж повыходили, так я считаю, что все они мои!”) и шесть правнуков. Не забывают деда, приезжают погостить. Пружанский райисполком приобрел работы Тарасюка и на эти средства выделил мастеру квартиру в Пружанах. Но квартиру он отдал внукам, а сам остался в родной деревне, при своем хозяйстве.
Хозяйство немалое: куры, индюки, гуси, кабанчик (“Без кабанчика я не “гаспадар”, — улыбается хозяин), своя пасека, даже конь. Как когда-то отец, а до него дед и прадед, пашет Тарасюк свою землю. Серпом жнет снопы, потом молотит на старинном станке — еще в начале прошлого века его приобрел отец. Хлеб Николай Тарасюк сам не печет — не успевает. Да и магазинный, говорит, сейчас пекут вкуснее, чем когда-то был домашний.
Все живое тянется к теплу души единственного жителя деревни Стойлы. Семнадцать лет назад внуки, тогда еще маленькие, приехав к деду погостить, “подкинули” ему черепашку. За семнадцать лет заморское пресмыкающееся выросло шириной в две ладони и отлично освоилось на подворье деда Николая. Зимой, правда, Николай Васильевич селит Ленивого (так он назвал черепаху) в доме, у печки. А летом, бывает, Ленивый даже убегает (!) со двора в пущу. Но через два-три дня обязательно возвращается, рассказывает хозяин. Говорят, пресмыкающиеся не узнают людей, которые за ними ухаживают, и не способны ни к кому привязаться. Но когда Николай Тарасюк берет черепаху в руки, Ленивый тут же высовывает голову из панциря.
Дом под свой музей Николай Васильевич построил сам. У уникального частного музея нет недостатка в посетителях. Здесь постоянно бывают то экскурсии школьников, то иностранцы: с 1992 года побывали австрийцы, французы, немцы, американцы, китайцы, японцы... Билетов в музей Николай Тарасюк не продает, пускает всех желающих бесплатно.
И все же одиночество — частый гость в его доме. Особенно по вечерам: пожилые люди спят мало.
“Иной раз песни пою: так громко, что в соседней деревне слышат и наутро идут проведать. Спрашивают: ты, мабуть, Васильевич, вчера добра хлебнул, что так веселился?”
Мы уезжаем из Стойлов, увозя с собой баночку меда, янтарного, как летнее солнце над Беловежской пущей, — без гостинца Николай Васильевич не соглашался нас отпустить.
“Не забывайте, приезжайте в гости, — улыбается у калитки хозяин. — Я еще живой...”
Юлия ПОПОВА (фото),“НГ”
