Это фото агентства Рейтер сопровождало краткую новость: на воинском кладбище рядом с деревней Щатково Могилевской области похоронили останки 923 немецких солдат, погибших во время войны в Белоруссии и найденных отрядами поисковиков. Отразить настроения, которые вызывают в нашем обществе подобные сообщения, взялись авторы «Спор–площадки». Позиция одного журналиста, не видящего ничего предосудительного в обустройстве воинских захоронений, вызвала резкую критику его оппонента, считающего, что немецкие кладбища на белорусской земле — затея сомнительная. Надеемся, читатели сумеют определить, кто прав в этом споре.

За

Поставить крест

 

Андрей ДЕМЕНТЬЕВСКИЙ, помнящий слова Суворова:

— «Война закончена лишь тогда, когда похоронен последний солдат», — разве кто–то рискнет оспорить знаменитую фразу Александра Васильевича Суворова? Другое дело — разные трактовки. В том числе и сторонами, дискутирующими по проблеме немецких кладбищ в Беларуси. Лично мое понимание суворовского изречения такое: полководец говорил не только о солдатах–победителях, не только о воинах, защищавших родную землю, тех, за кем «стояла правда». Похоронены, в конце концов, должны быть все останки, разбросанные по полям брани. По крайней мере, нужно к тому стремиться.

Сколько существует человечество, столько и идут войны. За столетия выработались цивилизованные (хотя вряд ли это прилагательное так уж применимо к смертоубийству) правила, которым стараются следовать противники. Среди них — обмен пленными, выдача вражеских трупов противной стороне, соблюдение различных конвенций. Все солдаты знают: после капитуляций, контрибуций, победных салютов, почестей боеприпасы, дабы не звучало бесконечно «эхо войны», следует обезвредить и уничтожить. А павших предать земле, дать им, наконец, последнее пристанище. Дабы не бродили военные призраки, не накликали новой беды.

Наверное, каждый поисковик, обнаруживший где–нибудь в белорусском лесу то, что осталось от солдата вермахта, стоит над простреленным черепом и размышляет. Кем был пришелец — нелюдем, садистом, военным преступником или обманутым фюрером работягой, студентом? Шел на Восточный фронт добровольцем, пылая ненавистью к врагам «арийцев» или едва плел ноги вслед за обозом? Был он палачом или жертвой войны? Если поисковик (солдат, общественник или «копарь») — человек верующий, то он может рассудить так: в любом случае каждому из оккупантов воздано после смерти по делам его, а останки нужно предать земле. По–христиански. Атеист же, если не чужд ему здравый смысл, рассудит, что душа оккупанта, если она и была, все равно давным–давно канула в небытие. А костям — самое место на погосте.

Или ты, Роман, предлагаешь пнуть череп ногой и пойти дальше? Не по–человечески как–то, мы же не фашисты!

Нельзя назвать фашистами, нацистами и подавляющее большинство потомков тех, кто бесславно сгинул на нашей земле. Нынешние покаявшиеся немцы никак не вписываются не то что в образ врага — даже в образ потенциального противника. Бюргеры помогают чернобыльским детям, немецкие инвесторы вкладывают деньги в белорусскую экономику, развивается сотрудничество в сферах бизнеса, образования, спорта, культуры. Прошла кампания по выплате компенсаций бывшим узникам концлагерей... Ты, конечно, слышал о совместной работе КГБ и немецкого объединения «Саксонские мемориалы»? Специалисты из Беларуси и Германии уже почти 8 лет кропотливо изучают архивные документы, касающиеся советских солдат и командиров, погибших в плену. Благодаря работе белорусских и немецких архивистов пролит свет на тысячи судеб военнопленных, места их захоронений. Спустя десятилетия жены, дети, внуки имеют возможность побывать на могилах замученных воинов. Народный союз Германии по уходу за воинскими захоронениями, с подачи которого в Беларуси появляются немецкие кладбища, давно взял в ФРГ под опеку последние пристанища красноармейцев. Неужели нынешние немцы не заслужили, наконец, добрых ответных жестов, шагов навстречу? Сделать их трудно, боль военных утрат не утихает, но надо понимать: мы не оккупантам их злодеяния прощаем, а уважаем право немцев–современников на их «день поминовения». Тебе, Роман, не кажется, что некоей фрау из–под Гамбурга есть о чем помолиться над надгробием убитого в чащобах Витебщины прадеда–фельдфебеля? Пусть «общаются», как живые общаются с мертвыми, разбираются сами... А Народный союз пусть делает свою работу — ставит кресты на могилах и остатках десятилетий вражды.

Я, правнук русского солдата, погибшего в Первую мировую, внук кубанского казака, не вернувшегося с Великой Отечественной, думаю так: на «чужих кладбищах» не должно быть венков и цветов, траурных залпов в воздух и торжественных церемоний. Как и не должно быть вандалов — тот, кто возжелает поплясать на костях врагов, поставит себя в один ряд с мародерами. На фронте таких не щадили.

И нужно осознать, что появляющиеся цивилизованные захоронения убитых немцев могут стать своеобразными памятниками. Точнее, свидетельствами того, что в страшной войне наш народ не стал безответной, податливой жертвой. Мстил и карал. Главное подтверждение тому — тысячи вражеских «холмиков».

Вот придут к такому кладбищу дети и спросят: «Папа, кто здесь лежит?» А ответит им отец так: «Те, кто не послушал своего Бисмарка и русского Александра Невского. Один учил немцев: «Никогда не воюйте с Россией». Второй предупреждал: «Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет».

Против

Пусть вернутся домой

 

Роман РУДЬ, ничего не забывающий:

-  Да, Суворова ты к месту упомянул. Но я все–таки считаю, что Александр Васильевич имел в виду несколько другое: мы воюем до тех пор, пока не предан земле наш последний солдат. Не абстрактный какой–то человек с ружьем, погибший во время боевых действий, а именно наш. Свой. Напомню, что фельдмаршал сказал эту фразу после Рымникского сражения в войне с Турцией, добавив: «Не празднуют и победу!» А мы уже и победу не раз отпраздновали, хотя поисковые форумы в интернете до сих пор полны просьбами вроде этой: «Помогите, пожалуйста, найти могилу и хоть какую–нибудь информацию о месте, где были захоронены наши защитники!» Это родственники наших солдат пишут. Они, видимо, знают, что тысячи павших воинов все еще не нашли достойного упокоения. Например, литовские поисковики заявляют, что, по их данным, только на территории Литвы лежат неопознанными останки от 40 до 50 тысяч солдат Красной Армии. А Степан Кошурко, бывший порученец маршала Конева, отдавший 45 лет жизни восстановлению имен пропавших без вести бойцов, утверждал: «На местах былых боев и сражений лежат все еще не укрытые землей более полумиллиона советских солдат, а это 50 полнокровных стрелковых дивизий». Вдумайся в цифру. Газетный материал Кошурко, посвященный этой теме, тоже назывался весьма красноречиво: «Без вести пропавшие и без совести живущие».

Думаю, Суворов хотел сказать, что, когда свои упокоятся, тогда можно облегченно вздохнуть: «Мир!» — и заняться чужими. Но происходит по–другому. Уже не впервые появляются новости иного рода — о создании новых немецких кладбищ. Мягко говоря, восторга эти сообщения не вызывают. А если откровенно — вызывают вполне справедливое недоумение: место ли им на нашей земле?

На днях в редакцию звонил ветеран, бывший партизан. Возмущенно интересовался, почему газета не пишет об этом явлении. И выдвинул резонное предложение: откуда к нам пришли захватчики, туда пусть и отправляются. В самом деле, если у Немецкого народного союза по уходу за воинскими захоронениями есть средства на оплату работы наших поисковиков, могли бы найтись деньги на организацию единственного авиарейса Минск — Берлин. Это ведь не только справедливо с точки зрения тех же ветеранов, но и правильно в смысле заботы о воинских кладбищах. Я, например, не уверен, что в скором времени места немецких захоронений не могут стать объектами вандализма. Или того хуже — целью посещения каких–нибудь бритоголовых доморощенных нацистов, которые придут поклониться своим кумирам. Надо признать, что в этом случае речь уже пойдет не просто о воинском захоронении, но об увековечении памяти павших врагов. Зачем мы сами, своими руками закладываем эту мину на своей земле?

Знаешь, в чем тут дело, как мне кажется? В том, что мы понемногу забываем. Время идет, подробности стираются, в моде толерантность и глобализация. Сейчас не всякий молодой человек тебе расскажет, что такое Бабий Яр и почему Тростенец — не просто название населенного пункта. Вот и ты начал говорить про правила ведения войны и международные нормы. Скажи, эти правила соблюдались в ту самую бесчеловечную войну? Какими нормами руководствовались организаторы массовых расстрелов? Почему сегодня мы вдруг должны все забыть и под лозунгами взаимопонимания и примирения начать отдавать последние почести оккупантам? Примирение, на мой взгляд, не должно означать всепрощение. Есть вещи, которые прощать нельзя. И забывать тоже.

Вот передо мной письмо брестского врача Андрея Юрченко, который счел оскорбительным, что в арендованном доме его родителей некие поисковики устроили склад немецких останков. Когда он спросил: «Как вы могли это в дом занести?», — услышал ответ: «А что тут такого?» Врач объясняет, что:

«Мои родители, уважаемые в поселке люди, в детские годы они пережили ужас немецкой оккупации. Мало того, отец участвовал в партизанском движении, ранен, прошел застенки тюрьмы гестапо, концлагерь в Алитусе, является участником и инвалидом II группы Великой Отечественной войны. Мой дед по отцовской линии, будучи в партизанах, был убит под Суражем в бою с фашистами, моя тетя, родная сестра моего отца, была расстреляна фашистами также под Суражем. Не исключено, что те, кому принадлежат эти останки, во время войны убивали моих близких! И вот теперь эти останки попали в дом, где жили мои родители, где родился и вырос я».

Андрей Юрченко считает, что место, где прошло его детство, осквернено. И собирается просить священника освятить дом. Уверен, что таких людей, как он, прекрасно знающих, «что такого» в захоронениях немецких солдат, у нас еще немало. Зачем оскорблять их чувства?

Я согласен, что не дело, когда чей–то прах остается непогребенным. Но новости о немецких захоронениях (желательно на немецкой земле) хотелось бы слышать лишь после того, как в наших лесах наверняка не останется останков советских солдат.