...И зачем мы так любим вс„ приурочивать к датам? На богатый событиями-праздниками май пришлось в Узде знаменательное событие - открытие памятника воинам-"афганцам". Местные власти тогда пригласили многих журналистов - но почти вся пресса оказалась "разобранной" большими городами. И вот наступил тихий сентябрь - поставленному на народные средства обелиску еще нет и полгода. Вроде нет и повода зазывать гостей. А по большому счету, зачем повод? Ведь гораздо важнее найти причину навестить матерей погибших воинов-интернационалистов. Вы бы видели, как рады они таким неплановым визитам и вниманию!Астры - цветы осени - совсем не пахнут. И могут долго - такое у них свойство, оказавшееся для нас очень кстати, - обходиться без воды. Роскошных астр в своем палисаднике нарезала Ира Афанасьева, исполняющая обязанности первого секретаря Узденского райкома общественного объединения "БРСМ", а заместитель председателя райисполкома Михаил Лапотко заскочил домой - прихватить денег. Сноровисто сел за руль - и мы двинулись в далекие деревеньки, где коротают век старенькие родители навсегда оставшихся молодыми парней. "В районе 52 воина-интернационалиста, трое не вернулись с войны. В живых нынче лишь родители двоих погибших", - Михаил Михайлович энергично нажал на газ.
День выдался пронзительно-ясным: золотое осеннее солнце слепило глаза, медленно кружил в прозрачном воздухе кленовый лист. "Боже, - подумала я, - помоги не отвести взгляд от глаз тех, кого я сейчас увижу. Ведь фраза "возьму твою боль" - всего лишь метафора. Материнская боль умирает с сердцем матери".
Из замершего среди цветов домика в деревне Маковищи на порог никто не вышел. "Неужто запамятовала Мария Константиновна?" - забеспокоился Лапотко. Но разве может мать забыть, если хотя бы таким образом растворившийся в вечной дали сын напоминает о себе?! Лишь приотворили дверь - заторопилась из парадной половины хаты навстречу, засуетилась, захлопотала. И стол накрыла, и чарку выставила. За сына и мужа, которые нынче рядом лежат на сельском погосте.
С висящего на стене портрета на нас внимательно смотрел окруженный домочадцами (мы ведь все пребываем перед фотообъективом в счастливом неведении о том, что уготовано судьбой) бравый майор. Эх, майор, майор, не хотела мать, да и прошедший дорогами войны отец-фронтовик, отпускать тебя в служивые! Но настоял ты на своем, поехал после Минского суворовского училища в Рязанское высшее воздушно-десантное командное. Красавец, отличник, умница, полиглот. Убедивший родителей в решении носить мундир одной фразой: "Это в войну служить опасно, а теперь же мирное время". Ты и впрямь верил, что чужая война тебя не достанет?
Достала. И теперь я, а не ты слушаю напевный говор твоей матери.
"Гэта было летам 1984 года, у пятнiцу. Я разнесла пошту, пашталь„нам тады рабiла, i iшла дадому. А › мяне норма бурако› была, не кончаная палоць. Думаю, пайду папалю - меней застанецца. И чуць не дацямна на бураках прабыла. Вечарам жонка меншага сына прыехала, павячэралi. Яны вулiцу падмялi, а я з венiкам за iмi выйшла, стала саломiнкi падбiраць. Бачу, дзевачка бяжыць, крычыць: "Вову Астрауха забiлi!". А тут яшчэ адзiн Вова Астраух бы›, тожа › армii служы›, у Пско›скай вобласцi. Нявестка пабегла да тэлефону. Iдзе назад, мне нiчога не кажа. У мяне саломiнкi з рук i выпалi. I ›жо по›на людзей › хаце.
Чакалi Вову ведаеце, колькi? I суткi няма, i двое, i трое. ‚н 20 лiпеня 1984 года загiну›, а хавалi 1 жнi›ня. 11 дней не было, i 11 дней прыеха›шыя мае браты з Урала чакалi. На 11-ы дзень прывезлi яго ›начы, пераначава› i наза›тра харанiлi. Гроб закрыты бы›, цынкавы, стая› у дра›ляным яшчыку, не абабiтым, не памаляваным. Акенца было, але замазанае. Тыя начальнiкi, што з Пскова, з Вовiнай часцi, на машыне з Узды прывезлi майстра, матэрыял, абабiлi гроб, ус„ чысценька зрабiлi. Я адразу крычала: "Ус„ ро›на адкрыю". Цяпер iншым разам думаю, хай бы адкрыла, хоць бы пабачыла".
* * *
Марии Константиновне открыть гроб не позволили. В запаянном цинке навсегда вернувшегося домой майора отвезли на кладбище. Вытирая слезы, мать вспоминала, как незадолго до смерти сын пообещал, что это его последняя командировка в "горячую точку". Вот еще месяц повоюет - и все. Вернется, возможно, в новой форме, вроде уже отосланы начальством документы на повышение - звание подполковника. Может, и отсылали. Вернись живым - может, и добавили бы звездочку за мужество. А с безмолвным мертвым зачем чиниться, если жаждут карьерного реванша столько живых и благополучных - кабинетных вояк и стратегов, посылавших верных присяге крестьянских сыновей на чужую войну.
Так думаю я про себя, а вслух задаю вопрос: часто снится сын?
"Мала. Можа, разы са два цi тры за гэтыя 19 год. Я пайду на могiлкi, буду казаць: "Ты б хоць расказа›, чаму не паслуха› мяне. I нi разу нiчога не папытаешся. Адзiн раз саснiлася: я стаю, у печы палю, нехта › хату iдзе. Адчынiлiся дзверы. Вова пераста›ляе нагу i смяецца, пазiрае на мяне. Мой жа меншы, як той загiну›, ма›клiвы ста›, слова не скажа, быццам што адарвалася, як i › мяне. А Вова на парозе з усмешкай. Я кiнулася да яго i кажу: "Сыночак, мiленькi, я ж так i думала, што ты жывы". Як сказала, i прачнулася. I думаю, чаго чапала? Хай бы сказа›, чаго iшо›".
Тихо-тихо становится в хате. Чистенькой и пронзительно-пустой. Потому что супруг Марии Константиновы, Поликарп Денисович Астроух, 11 лет, как умер.
"Мой Палiкарп рабi› брыгадзiрам › калгасе, потым намеснiкам старшынi. А я стала пашталь„нам. Бо нiхто не хаце› пошту разносiць. ‚н мне i кажа: "Каго сiлай выправiш? Пайдзi, забяры. Я адзiн раз забрала сумку, другi. I пайшла насiць. Цяжка было, машына ж не вазiла газеты, i веласiпеда, як цяпер, не давалi. Палiкарп старэйшы за мяне на 13 год, але сышлiся мы з iм пасля вайны. Добры „н у мяне бы›, нi разу мяне не бi›. Я, бывае, гаманю-гаманю, а „н толькi ма›чыць. А брат яго бi›ся... Цi дапамагаюць мне? А як жа. Сын малодшы прыязджае. I Вовiна жонка з унучкай. Зусiм няда›на былi. Унучка ›жо сталая жанчына, 29 год. Нявестка так замуж другi раз i не выйшла".
Мария Константиновна поднимается со стула и выходит из комнаты. Через минуту появляется с полинявшим офицерским кителем в руках. Володиным кителем. И ворохом бумаг, свидетельствующим, что был ее сын за ратные дела свои награжден орденом Красной Звезды, медалями, в том числе "От благодарного афганского народа".
И китель, и наградные свидетельства местные власти просили передать в районный музей. Но матери пока не хочется расставаться с вещами сына. Ведь китель, если его подержать в натруженных руках, становится теплым. Как будто его только что скинул с себя целый и невредимый Володька.
Ее незабвенный Володька, которому все вместе мы везем на могилу неувядающие - будто чувствуют важность момента - астры.
* * *
И снова машина мчится дальше, в деревню Толкачевичи, где похоронен другой "афганец" - Александр Мысливец.
В школе, где Саша учился и где в его честь 12 лет назад был создан музей, в окружении ребят нас уже ждет мать, Валентина Анатольевна. Принаряженные школьники, приглашенные бывшей Сашиной классной руководительницей Галиной Ивановной Азаркевич (музей - ее добрая инициатива), читают стихи. В том числе и написанные самой Валентиной Анатольевной.
Сашке, призванному в солдаты студенту Минского электротехникума связи, было всего 19 лет, когда пуля снайпера попала ему в голову. Раненого парня привезли в Термез, пробовали спасти...
"В самом первом письме, которое получила в мае 1988 года, сын написал, что едет в Афганистан. Еще признался: думал вначале сказать, что отправляют в Монголию. Он дома, что б ни делал, всегда приемничек слушал. Один раз слышу: поют афганские песни. Я в слезы. А он мне: "Мамка, ты чего плачешь?" - "Так про Афганистан поют". - "Ну и что?" - "А я его боюсь", - говорю. Он мне: "А чего бояться. Кому-то и там надо служить. Я ж там не один буду".
Письма от него через день шли. И в каждом он мне писал: "Здесь все спокойно, мое оружие - телефонная трубка. Еды полно. Вот пишу письмо и ем арбуз". И еще в каждом - сколько дней осталось до вывода. А потом пришло последнее письмо - 31 января 1989 года. А ранен он был 26 января. Значит, лежал в госпитале, а письмо шло. Я письмо схватила и как расплачусь. Мама моя говорит: "Чего плачешь, письмо ж пришло". Неужели сердце чувствовало? А в том последнем письме слова: "Ждите писем из Союза". Большими буквами вырисовал. Мол, покуда будут войска выводить, могут быть задержки с почтой. А потом - нет и нет писем. Я телевизор глазами пожираю, вывод войск показывают, бронетранспортеры идут. С одного машет рукой парень. До сих пор верю, что этой мой Сашка махал. Знал, как его жду.
А 18 февраля, ночью... пришел председатель колхоза. Я в тот вечер тоже сидела у телевизора. А днем торговала в магазине, продавщицей тогда работала, еще смеялась, еще радовалась. А весь район про Сашку уже знал. И мне ни слова - такая была политика. Я по сегодняшний день на одну женщину обиду затаила. Я ей в райпо в тот день звонила, поговорили, и она мне ничего не сказала, хотя знала.
А ночью меня подняли. Говорят мужу: "Заведи, Володя, трактор - машину вытянешь". Муж трактористом работал. А мне: "А ты, Валя, встань и принеси нам закуску - мы тут бутылку выпьем". Я пошла, принесла ту закуску, они бутылку на стол. И меня садят. И живьем, просто живьем заливают мне горелку. Я кричу: "Не буду ночью пить!" - а они все заливают в рот. И уже, расходясь, с порога спрашивают: "А где ваш сын служит?" - "В Афганистане". - "Так его уже нет". - "Как нет?" - "А их самолет ракетой сбили". Я и повалилась со стула, где сидела. Сколько лежала, не помню. Встала, ни одного человечечка в хате няма. Думаю, может, снилось все. Вышла, мама за хлевом ходит, голосит, муж что-то делает. Сын Славочка схватился за меня: "Мамочка, я хочу, чтоб ты жила". - "Славка, - говорю, - буду жить, а Сашки ж-то уже няма".
А они с гробом тут неподалечечку стояли, в лесочке. Вижу, везут. Поставили. И опять ни человечечка в хате. Мне одна знакомая из Минска, у которой сын тоже в Афганистане погиб, говорила, что солдаты гроб привезли и всю ночь не отходили. А нам прывезлi гэты "груз 200", гэту страшную дра›ляную скрыню, негабляваную, i нiкагошанькi. Я в хате и голошу, и кричу. Развиднелось, солдаты приехали. Что делать? Решили открывать моего Сашу. Никто ж нам не говорил не трогать. Солдаты, правда, меня за дверь выгнали. А у гроба остались мужик мой, мама, мужчины. Слышу: долбят. И потом: а-ах! Открыли, значит. Я биться начала: меня пустите. Пустили. Сашечка, сынок, в гробу лежит. Голова вся развалена, зашита абыяк. Не могли хорошо сделать, не надеялись, видно, что откроем. Был в форме, шапка наверху лежала. В два ночи сына привезли, а назавтра в четыре уже похоронили. Музыкантов в автобусе тоже привезли, но я не разрешила: музыка - это ж весело. Военную шапку Саши наверх могилы положили. Я потом пошла и домой шапку забрала, чтоб Сашка приснился. Но никак не снился. Теперь-то покажется, бывает. Такой веселый, аж подпрыгивает. Посмеется-посмеется - и пропал. Пусть бы со мной поговорил, пусть бы слово сказал..."
Валентина Анатольевна утирает бегущие прозрачным ручейком слезы. Но боль все не выплакивается, никак не выплакивается. Ни в школьном музее, где висят фотографии прощания с Сашей, ни на могиле, куда мы привозим дождавшиеся своего часа астры. Красивый памятник, неподвластная ненастью ограда из нержавейки - такая, что обзавидовались даже раскрученные "новые белорусы".
Да, районные власти, воины-"афганцы" старались и стараются облегчить горе матерей: помогли с установкой памятников, назвали в честь погибших земляков улицы, с благоустройством домов тоже подсобили. И памятный обелиск в центре Узды - святое дело. И конвертики с купюрами для матерей не лишние. Все по чести, все по совести. А разве не по совести поступал тот председатель, ловлю себя на мысли я, которому выпала тяжкая миссия - сообщить матери горестную весть. Ведь как умел, так и выполнял вынужденную роль черного ворона. Злого вестника и одновременно утешителя. Может, и неуклюже, нескладно, неправильно выполнял.
А как правильно? Если посланные на ту войну мальчики никому ничего не были должны, хотя их подвиги и смерть политики и назвали интернациональным долгом. В вечном и неоплатном долгу лежащие на погостах мальчики только перед своими матерями, которых оставили одних на белом свете.
Седые матери рады любому вниманию. Но лучший подарок для них, когда во сне сыновья к ним приходят живыми. Веселыми. Радостными. Может, погибшие мальчики-мужчины специально так делают, чтоб высушить ночные слезы матерей?
