или Хрупкий раритет— Ну вы окунули меня в такую ностальгию... Доставал с антресолей елочные игрушки, потом начал перебирать свои старые фотографии, потом взялся за письма и документы отца...
Я с благодарностью посмотрела на своего собеседника, минчанина Владимира Борисовича Устинова, который не посчитал за труд встретиться со мной. Немецкие елочные игрушки хранятся в его семье с конца 1940–х годов. Хрупкий раритет! Естественно, уже потускневшие, поблекшие, скромных размеров по сравнению с теми, что сейчас на прилавках... Хотя во всех смыслах гораздо дороже современных. Мистический флер, исходящий от стекла 60–летнего возраста, невероятным образом согревает нашу с Владимиром Борисовичем случайную встречу. Ну совершенно случайную, правда. Когда еще, кроме предновогодних дней, возможно, чтобы поводом для знакомства были стеклянные игрушки? Но что есть, то есть: сижу в незнакомом доме у чудных людей второй час и не могу оторвать глаз от серебряных поверхностей, будто жду, что увижу там нечто из далекого прошлого. Будто сейчас раскодируются потаенные истории тех людей, которые давным–давно их брали в руки...
— Мои родители в 1950–м приехали работать в Минск из Германии. Оттуда и игрушки. Коробка была очень большой, примерно как наш кухонный стол, представляете? Еще до прошлого года «жила» крышка, я обычно ставил ее за стекло книжной полки. Как праздничное пятно: Санта–Клаус в короткой шубке, елка со свечами и... баранками! Сытое будущее — об этом в конце 1940–х мечтали в Европе.
— Я недавно узнала, что стеклянные шары впервые стали делать в Саксонии в XVI веке. Но традиция украшать елку съедобной красотой все равно оставалась еще очень долго даже у аристократов — шары были очень дороги. Яблоки, рябина, орехи, конфеты, пряники, яйца — вот что висело в домах на зеленой красавице. Так что привезти в голодную Белоруссию после страшной войны игрушки из Германии — набор, бесспорно, красивый, но ведь не первой необходимости вещь, и вообще, безделица по тем временам, уронил — и нет ее, исчезает легче мечты, — это тоже несомненная роскошь. Как вы думаете?
— Наверное, всем очень хотелось праздника. Истосковались по нему люди. Ведь совсем недавно пришлось перемесить столько грязи, крови, отчаяния... А довоенная жизнь? Тоже лишения. Самодельные тряпичные куклы в платье из бинтов — маме подарили ее воспитанники из детдома.
— И вот ваша семья — обладательница «богатства»...
— А что, игрушек ведь было около 200! Предмет доброй зависти всех товарищей.
— Интересно, чем занимались ваши родители? Откуда в них эта артистическая струнка?
— Я из семьи педагогов. Дед — русист, его сестры, тетки, мать... Все преподавали. Но отец, отдавая дань времени, стал военным журналистом. В Германии после войны служил в дивизионной газете, мы жили в Веймаре в доме семьи Вальтер, в хорошем двухэтажном особняке с террасой, с собственной прачечной и так далее. У нас сохранилось маленькое фото супругов. Строгие, немолодые, по–видимому, небедные люди. Их единственный сын, летчик, погиб под Орлом, кажется. Мама рассказывала, что наши с ними отношения были довольно сдержанными, — впрочем, оно и понятно. Но первые детские воспоминания — а родился я в 1946–м — это фортепьяно, елка, герр Вальтер играет на инструменте. Потом на нем учился и я.
— А как семья обычно встречала Новый год в Минске?
— В Минске, куда перевели моего отца, мы жили по Коммунальному переулку около оперного театра — теперь дом принадлежит суворовскому училищу. Комнаты большие, семь на четыре, потолки высокие — елку ставили под потолок. Обязательно. И не близко к стенке, а чтобы можно было обойти, разыскивая подарок. За елкой специально ходили на «Комаровку» — это считалось далеко, у черта на куличках, но ходили. Деревенские привозили туда елки... Мама всегда с линейкой — чтобы 3 метра, не меньше. Украшала ночью. Утром просыпаешься — сказка рядом и подарок тут же тебя ждет. Пистолет, бильярд...
— Материально семья была обеспечена неплохо?
— Ну подарки сыновьям, мне и старшему брату, делать было для семейного бюджета, по–видимому, не накладно. Мама относилась к Новому году благоговейно. Не считаясь со временем, каждую веточку покрывала тончайшей растянутой ватой — чтобы создать ощущение инея. В прищепки– «крокодильчики» вставлялись свечи. Елка с открытым огнем — колоссально! Красивее убранства в жизни не видал. Свечей было очень много, тоненьких, с мизинец. Огарочки не выбрасывали, а берегли до следующего праздника. Шаров много — одноцветных, без рисунка; колокольчиков с «язычками» тоже — они даже звенели. А вот, посмотрите, любопытный экземпляр: красноармейская звезда с серпом и молотом! Сделана, как немецкая, стекло такое же, железные «усики», но когда?
— Представьте, в СССР к 1950–му тоже наладили выпуск елочных украшений — официально зафиксированный факт.
— Да я помню: картонажные, плоские... Звезда — совсем другое дело, но когда она к нам попала, не помню. А вот бус в «коллекции» нет, их мама не любила, они искажали, по ее мнению, силуэт елки. Она предпочитала «дождик», чтобы конусность ели подчеркнуть.
— А что в это время делалось у соседей?
— Ну с нашей красавицей никто не мог конкурировать! Должен сказать, что с соседями мы очень дружили — ведь все они работали в газете «Во славу Родины», там же, где и мой отец. И редакция находилась в этом же доме по Коммунальному переулку, отец ходил на работу прямо по коридору чуть ли не в тапочках. Все «варилось» в одних стенах. Детей, моих сверстников, в доме было много, после войны на радостях нарожали. И вот такой стаей, табунком мы носились из квартиры в квартиру: по праздникам нам везде были рады. У типографского цинкографа Кувшинникова на елке была гирлянда из лампочек — у единственных в нашем доме! Предмет восхищения! Лампочки довольно большие, теперь такие в холодильниках. Может, с военных приборов? Наверняка что–то «самопальное»...
— А во что играли, помните?
— Да–да... Я дружил с Аленкой Поповой, теперь она известный драматург Елена Попова. И вот, стоя перед елкой, мы должны были так умело описать игрушку, чтобы другой смог быстро ее отыскать на ветках. Алена была мастер: «А найди мне шарик с фонтанчиком!» Ого... Оказывается, был и такой. В общем, времени не замечали.
— Ее отец, писатель Георгий Попов, тоже работал «Во славу Родины»?
— Да, и он, и известный потом журналист Михаил Шибалис — ближайшие друзья родителей. С Шибалисами они и до войны дружили, когда жили на Дальнем Востоке, а потом снова встретились в Веймаре. Ну а я – с их сыном Юркой... Помню, жутко завидовал ему, что на его елочной лапке, которую он нес к памятнику в день смерти Сталина, было три цветка, а на моей — только два.
— Расскажите немного о вашем отце Борисе Владимировиче Устинове, ведь он был первым собственным корреспондентом АПН по Белоруссии.
— Состоявшийся человек с успешной журналистской карьерой. Я так всегда считал и лишь сегодня перед нашей встречей, перебирая документы, обнаружил любопытные письма: отца, когда он работал в военной газете, обвинили в плагиате, он вынужден был оправдываться, то и дело на страницах его объяснительных мелькало жуткое словцо того времени «шельмование»... Представляю его, фронтовика, чувства... В 1961 году он возглавил отделение АПН в Белоруссии. Мы получили трехкомнатную «хрущевку» с «лишней» третьей комнатой — специально для рабочего кабинета отца: опять служба на дому! Званием «Заслуженный деятель культуры» отца наградили в последний день его жизни — в 1974 году. Вообще–то ждали его 60–летия, но врачи сказали: «Не даем гарантии...» Пришли товарищи прямо в больницу... Да, с Машеровым он встречался, и не раз на официальных приемах. Однажды Петр Миронович спросил его: «Борис Владимирович, у вас что, все есть? Никогда ничего у меня не просите...» Ну как всегда, остро стоял квартирный вопрос — я уже женился, ждали прибавления в семействе...
— А вы для своей дочки тоже не ленились старательно елку наряжать?
— Обязательно! И только с немецкими игрушками — по традиции. Кстати, вот они — 1960 — 70–х годов, мы докупали их позже. Видите, форма повторяется почти та же, но «аромата» уже нет — конвейерная работа. То ли дело первые, послевоенные, — на вес золота.
— На вес хлеба — так точно.
Фото Виталия ГИЛЯ, "СБ".
