30 лет назад нас постигло большое горе - взорвался реактор на Чернобыльской АЭС

«Я как-то в Брагин приехала, Люда меня на автостанции встретила и говорит: «Поедем, мама, посмотрим, как деревня наша горит». Приехали, а она и в самом деле горит. И то: кому нужно спасать выселенную деревню? Там сейчас  только трубы печные остались. Да еще столбы от нашего сарая, их отец с Васей отливали, а Наташка помогала. На них в бетоне выдавлены надписи: «Н.И.И», «В.И.И» — Наталья Ивановна Игнатенко значит и Василий Иванович Игнатенко. Такая вот память осталась».

ЗАПИСЬ эта диктофонная мною сделана тринадцать лет назад, когда я вновь собирал материалы для публикаций, посвященных очередной, тогда семнадцатой годовщине аварии на Чернобыльской АЭС. Звучащий на кассете голос принадлежит Татьяне Петровне Игнатенко. Она — мама Натальи Ивановны Игнатенко, с которой мы еще поговорим. И Василия Ивановича Игнатенко.

	Людмила ИГНАТЕНКО.

С которым поговорить нельзя. Которого можно только помнить. И нужно. Потому что Василий Игнатенко – пожарный Чернобыля, отдавший жизнь за то, чтобы жили мы с вами. Он вместе со своими друзьями-сослуживцами обуздывал пошедший в разнос ядерный реактор четвертого блока Чернобыльской АЭС. Обуздали — и прямо с полуразрушенной, заваленной радиоактивными обломками крыши блока все шестеро – Василий Игнатенко, Виктор Кибенок, Владимир Правик, Владимир Тишура, Николай Титенок, Николай Ващук – шагнули в вечность. Тридцать без нескольких месяцев лет они уже на подмосковном Митинском кладбище. Где все в мраморе и граните. Где обелиск – огромный атомный гриб угрожающе надвигается на человека. Такого, кажется, маленького…

ТАК вот, Василий Игнатенко покоится в Митино, а с его мамой мы беседуем в ее квартире в Березино. С Татьяной Петровной я уже встречался здесь же, с дочкой Натальей Ивановной знакомлюсь – тринадцать лет назад она жила в Речице. Это очень милые, искренние и добрые люди, и мне, право слово, неловко от того, что вынужден возвращать их к тем трагическим дням апреля-мая 1986 года, когда их жизнь так страшно и безвозвратно поделилась на «до» и «после».

Для Татьяны Петровны, а к сегодняшней нашей встрече ей уже семьдесят семь, жизнь безвозвратно изменилась в конце апреля 86-го, когда супруг ее Иван Тарасович срочно сорвался в Москву, а в начале мая на тихих улицах Сперижья заревели бронетранспортеры и солдаты-«партизаны» в респираторах замеряли уровни радиации и цифры записывали прямо на заборах. Потом был приказ: срочно сдавать коров-свиней и грузиться в автобусы! Так они и разошлись – мычащие и визжащие животные отправились в свой последний путь, а люди, по десять семей в автобусе, вступили на путь к Голгофе. Ни Татьяна Петровна, ни ее муж Иван Тарасович не знали тогда, что в новом, только пять лет назад с такими трудом и любовью отстроенном доме никто и никогда не будет жить, не будут звенеть в нем голоса Люды, Васи, Коли, Наташи, а их большую и дружную семью будет носить и бросать по белу свету, и что только спустя почти десять лет осядут они в Березино.

Не все. Без Васи – он умрет 13 мая 1986 года в московской клинике.

Отец, Иван Тарасович, шестидесятилетний полешук гренадерской стати, которому, казалось, сносу не будет, переживет сына всего на девять лет.

— Недели за две до этого спрашивает меня: где, мол, если что, тебя хоронить? В Сперижье говорю, а где ж еще? Только вот мне его туда везти пришлось, — вспоминает, тяжело вздыхая, Татьяна Петровна. – Теперь только на Радоницу и встречаемся.

Разговор потихоньку сворачивает на то, что было до того. И самые светлые воспоминания здесь у Наташи, которой в злой тот год было неполных четырнадцать.

— Это теперь я понимаю, что то были самые лучшие, самые счастливые годы. Большая деревня, большая семья. Папка, которому можно запрыгнуть на шею, прижаться к колючей щеке и слушать его якобы строгое ворчание. Мама, которой можно уткнуться в подол и тихо плакать, а она будет ласково гладить тебя. Люда, которая старше и потому немного задавака. Коля, с которым рыбу ловить можно. Вася, самый любимый братик, которому, если что, можно пожаловаться на Колю. Знаете, какая у меня самая большая беда была? На дискотеки не всегда попадала, потому что папа посылал верши с вьюнами доставать, — теперешний майор МЧС Наталья Синкевич вдруг на глазах превращается в ту шуструю сорвиголову Наташку и страшным шепотом, округляя глаза, добавляет: – А еще мы с Колей и папой сети ставили. Такие лещи попадались – ужас!

Я не особо верю, но мать ужас этот лещовый авторитетно подтверждает: да, рыбачкой Наташа была еще той.

— Однажды зимой поехали сети проверять. Мороз жуткий, я хоть и валенках, но замерзла так, что дышать не могу. Так Коля с Васей и говорят: раз так, то в санях мы поедем, а ты рядом беги, грейся. Бежала. Вася потом все на печь заглядывал – как я там?

ВАСЯ… Имя прозвучало… Мы молчим…

— Он как из армии пришел, так и не погулял совсем, поехал в Припять, приезжает: все, говорит, в пожарную часть устроился. Отец еще удивился: так вот сразу? Вася смеется: «Я им солнце крутанул, какие вопросы». Он же крепкий был, мастер спорта по пожарно-прикладному спорту. Потом, помню, отец все допытывался: девушка есть, жениться будешь? «Есть, — Вася говорит, — только хохлушка». Отец ему: «А что, хохлушка не человек? Картошку хоть варить умеет?» Вася смеется: умеет-умеет, торты даже печет. Потом он несколько месяцев нам торты возил – мы смеялись, что это он нас так к невестке приучает. А потом осенью привез Люсю. Мы как раз картошку копали, так она переоделась — и к нам в борозду. Сразу, с первого взгляда в сердце нам с Тарасовичем вошла, — вспоминает мать.

— А как я, мама, их ждала, ты же помнишь? В классе сижу, все на дорогу поглядываю – идут Вася с Люсей или нет. Увижу, и прямо сердце замирает. Так их любила, — добавляет дочка.

Весть о том, что с Васей беда, тоже принесла Люся – 26-го вечером она прибежала в деревню и рассказала, что на станции авария, Вася получил дозу облучения и отправлен в Москву.

— Первым в Москву полетел папа. Двадцать восьмого пришла телеграмма: мне и Люде срочно быть в Москве в качестве доноров костного мозга. Там уже был и Коля, который служил в Ленинграде. Идеальным донором оказалась я. Но Вася, когда об этом узнал, отказался категорически. На операцию пошла Люда, — Наталья Ивановна умолкает и собирается с духом. – Васю последний раз я уже в барокамере видела… Это так было страшно… нельзя человеку такие муки переносить…

Мы молчим. Потом я включаю диктофон.

«Двадцать шестого была суббота, мы ждали Васю, чтобы посадить огород: он сам, когда приезжал последний раз, предложил, говорил, что позже могут послать на соревнования, и он не сможет помочь. Но чтобы Вася не помог отцу и матери – такого представить нельзя, лучшего сына для них, а для меня, Коли, Наташи брата не было. Бравый, веселый, высокий – в наших альбомах ни одной фотографии, где он был бы грустным или недовольным — весь в папу.

Так вот, в субботу мы ждем, а его нет. Папа с мамой уже навоз вывезли, растрясли, а его нет. Удивительно, но в душе никакого предчувствия, хотя на сегодняшний ум понимаешь, что должно было быть. Я медик, работаю на «скорой», в ночь с 25-го на 26-е дежурила, и было у нас несколько странных вызовов как раз в те деревни, которые потом за проволокой очутились, – без видимых причин люди теряли сознание и валились с ног. Как снопы…

В полдень пошли первые слухи: брагинцев, которые поехали в Припять за колбасой и прочими деликатесами, в город не пустили. А потом прибежала Люся…

Прилетели мы с Наташей в Москву, а где искать ту шестую клинику? Спасибо таксисту, полгорода с нами объехал, все клиники обошел, но сдал нас из рук в руки профессору Баранову.

Встречу с Васей нам организовали еще до операции, на которую должна была идти я. Попросили, правда, ни в коем случае не обниматься, не целоваться – он, говорили, излучает 25 рентген в час, а его организм поглотил 1600 бэр. Лицо у Васи было не свое какое-то – коричневое, с каким-то непонятным блеском (то, о чем говорит Людмила Ивановна, называется ядерный загар. – Прим. авт.), а русые с рождения волосы стали серебристыми, руки все в ожогах. Первый вопрос: зачем, мол, приехали, у меня все хорошо? Об аварии, о том, что там было, – ни полслова. О том, почему и как очутился на той реакторной крыше одним из первых, хотя служил в городской пожарной части, а не в той, что на станции, – тоже.

Была и еще одна встреча, последняя. Уже после операции. Васе стало много хуже. Он так мучился… Подняли его врачи, а он, бедняжка, зашатался и упал. «Люда, — хрипит так страшно, — если продержусь 21 день, выживу» – кто-то ему сказал, что кризис может наступить как раз в этот срок.

Я, совсем никакая после тяжелейшей трехчасовой операции, уехала домой. А потом папа прислал в Сперижье телеграмму: «Вася умер 13-го, похороны 15-го в Москве. Иван». Опять, с мамой уже, собралась в Москву.

У Васи я уже семь лет не была, совсем здоровья не стало, а раньше каждый год ездила. Здесь собираются родные наших ребят. Москвичи приходят. Вице-президент «Росатомэнерго» Евгений Игнатенко вообще Васю нашего называл братом и каждый год приносил на могилку двадцать пять роз. Евгений Иванович погиб в аварии, но цветы по-прежнему приносит какая-то женщина… Этим разом к Васе поедут мама, Коля и его сын. Они и мой поклон братику передадут.

Видите, я практически на чемоданах живу. Чтобы раз — и сняться. Через два месяца контракт закончится и снимусь. К своим в Березино поеду».

ЭТОТ разговор с Людмилой Игнатенко состоялся у меня тоже тринадцать лет назад в ее брагинской квартире. Два месяца, о которых она говорила, растянулись на долгие годы – в Березино к своим Людмила Ивановна приехала пять лет назад. И всю себя, всю свою любовь и доброту во всех ее проявлениях выплеснула на родных – маму, Колю, Наташу. Сестричке купила автомашину – «чтобы ты, Наташка, меня к докторам возила». Брату и маме для дач заказала дорогие теплицы – очень любила копаться на грядках сама, так радовалась своим помидорам, цветам.

И вот как оно все в жизни получается. Жить бы да жить такому солнечному, никогда никому ничего плохого не сделавшему человеку. Но он умирает в пятьдесят пять – это случилось 6 июня прошлого года…

— У Люды целый букет болезней, онкология. Так ей тяжело было, так мучилась, но терпела. И уж когда совсем невмоготу было, просила: «Вася, братик, забери меня, Божечка, забери меня». Забрали… Сейчас с Сергеем моим, как и хотела, рядом лежит, — Наталья Ивановна зябко поводит плечами и, как когда-то в детстве, жмется к матери.

Сергей — муж Наташи и еще одна горькая страница в семейной летописи. Наташа познакомилась с ним, когда училась в педучилище в Гомеле – хотела, правда, причем очень сильно, стать учительницей белорусского языка и литературы, да полбалла не хватило. Вышла замуж, родила двойняшек Сашу и Андрея, которым сегодня уже по 23 года. Окончила Командно-инженерный институт МЧС, жили в Речице. В Березино, к своим, переехали десять лет назад. Все хорошо было: работа, жилье, дети. Да только 5 апреля прошлого года сорокасемилетний мужчина прилег перед работой — и не проснулся…

ТАТЬЯНА Петровна и Наташа держатся молодцом, о трагедиях, что на семью рушатся, говорят с какой-то отрешенностью, но видно, что обеим больно. За всех своих, кто уже не с ними, кто только в памяти и на снимках.

— Я же Васю после аварии так и не видела — отец с Колей в клинику к нему не пустили, а на кладбище гроб не открывали. Ой, как часто он мне снился. Весь в белом и плачет: «Мама, мои ноги болят, все у меня болит». И сам в воде… Почти каждый год к нему ездила. Теперь уже не могу. Да в этом году и не зовут что-то – вон какие дела в Украине, может, и не до нас. Хотя звание Героя Васе Украина присвоила, — Татьяна Петровна переводит дух и продолжает немного, как мне кажется, невпопад: – А когда ездила, всегда покупала и букет белых цветов. Девочка все же. Люся мне тогда позвонила: «Мама, ваша внучка вместе с Васей».

Объяснение Татьяной Петровной сказанному простое и от этого еще более жуткое. Люся, жена Васи, к моменту аварии была беременной. В Москве, в клинике, где умер Вася, родила девочку. Она прожила несколько часов – высокая доза радиации. Дочку, которую отцу так и не суждено было увидеть, подхоронили к нему в могилу. Так что, если она, загробная жизнь, есть, то они там уже давно встретились. Может, рядом с ними уже и Иван Тарасович… Люда… Сергей.

Но если и так, то пускай к скорбному этому списку как можно дольше никто не присоединяется.

Разговаривал я с Татьяной Петровной и Натальей  в субботу  12 марта. А уже в понедельник, 14 марта, из номера киевской гостиницы набирал номер, который мне продиктовали в Березино. На том конце провода трубку подняла Люся. Людмила Андреевна Игнатенко, вдова Василия Игнатенко:

— Наташа. Маленькую свою, которой отмерено было четыре часа жизни, я назвала Наташенькой — мы так с Васей решили. Шансов у малышки не было — Вася, от которого я не отходила ни днем ни ночью, излучал как реактор, а я была на шестом месяце… Сейчас ей было бы уже тридцать. А Васе — вчера исполнилось 55, он 13 марта родился, а 13 мая умер. Такой сильный, красивый, ласковый, надежный, самый мой любимый в мире человек умер. Нам с ним было отмерено всего три года счастья. И какие светлые это были годы. Мы, молодые, без ума друг в друга влюбленные, жили в самом красивом в мире городе Припять, на нашем доме красовался такой оптимистичный лозунг: «Хай буде атом работником, а не солдатом». Тогда ж и подумать не могла, что атом этот убьет все самое для меня дорогое. Но эти тридцать лет я с Васей... Приду в часовеньку, а здесь мы, вдовы пожарных, поставили надгробья по ребятам, привезли земли с их могилок на Митинском,  сяду, рассказываю и плачу. Потом звоню маме, а Татьяну Петровну я  с первого знакомства называю мамой, а Иван Тарасович для меня навсегда остался папой,  все им рассказываю, и мы плачем уже вместе. Не думала, что у человека может быть столько слез.

Я часто задаю вопрос: «Почему же так страшно и горько все вышло?» Мне часто отвечают: Богу, мол, тоже нужны хорошие люди… Но если бы Господь Бог знал, как они нужны нам, мне… 

mihailkuchko@mail.ru

Фото автора и из архива Игнатенко