— Александр, напомните читателям, у премьерного спектакля «Боскi адбiтак» какой литературный первоисточник?
— Никакого. Это такая история без нарратива... Эта фантазия. Моя, актеров, художника Татьяны Нерсисян, хореографа Александра Козина. Это некое сражение с «материей», в данном случае с поролоном. Там 500 килограммов поролона на сцене. И с ним нужно будет бороться.
— Что вы скажете тем, кто говорит, что спектакли кукольного театра для взрослого зрителя сегодня становятся все более визуально изощренными, но актерской игры в них все меньше. Актер стал функцией, как декорация или свет.
— Мне кажется, это зависит от материала. И подходы в работе надо чередовать. В одном спектакле нужна актерская игра уровня шекспировского Гамлета, а в другом, пардон, нет. Где–то ее нужно задействовать, и тогда ее уже не замылить дополнительными визуальными эффектами. Есть объективные задачи материала.
— Что меняется в жизни режиссера после того, как его спектакль признается лучшим на «Золотой маске»?
— Во–первых, в случае с Пермским театром кукол обратили внимание на театр и начали разрабатывать документацию по его реконструкции. Здание с 60–х годов прошлого века никоим образом не ремонтировалось. И это такая реальная отдача от «Золотой маски». Во–вторых, да, приглашают больше и внимания к тебе больше. Это приятно, конечно.
— «Золотая маска», полученная за спектакль, весомее премии, полученной только за режиссуру?
— Председатель СТД России Александр Калягин как–то говорил, что «в лучшем спектакле лучшее — все».
— Вы утверждали в одном из интервью, что по своему складу совсем не руководитель, хотя проработали в этом качестве в Пермском театре кукол несколько лет...
— Речь шла о другом. Я имел в виду, что по своей сути я — не хозяйственник. А в Перми я был первым лицом с правом первой подписи... И художественная часть, и финансовая, и все административные вопросы лежали в зоне моей ответственности. Есть, наверное, в нашем деле последние из могикан, которые это все умеют совмещать. Либо доверяют на сто процентов другим. К сожалению, такое случается крайне редко.
— Александр, а как должны реагировать зрители, когда приходят в театр кукол и не видят, собственно, на сцене кукол?
— Я об этом часто говорю... Это такая, по–моему, еще советская история: все поделить и назвать какими–то строгими терминами. А кукольный театр уже перерос эту установку. Как и драматический театр перерос чистую драму. В мировом контексте везде происходит синтез. Все давно в драме и поют, и танцуют. А эти названия застолбленные мешают воспринимать искусство с чистого листа. Как реагировать, вы спрашиваете? Относитесь как к данности! Будьте свободными от всяких установок. Я уже упоминал, мы хотим в Бресте на открывающемся нашем новом здании даже не писать «театр кукол», будет просто театр. А что вам там покажут — куклу, живого актера, какой–то художественный объект — дело десятое. Главное — качество и уважение к зрителю. Должен быть элемент неожиданности.
— На святое замахнулись... Это же настоящий переворот в нашем зрительском сознании.
— Это слишком громкое слово. Но ребенку же покупают штанишки большего размера к 1 сентября? Так и у нас. Такая сейчас данность. Иначе — тупик.
— Пишут, что и в вашем недавнем премьерном «Вишневом саде» в Петрозаводске вместо кукол были маски на актерах. А чем это было продиктовано?
— Было уже столько интерпретаций этой пьесы Чехова, что в какой–то момент ее герои действительно превратились для всех нас в маски. Масками тоже никого не удивишь, но у нас в спектакле они мягкие. Они мимируют, трансформируются, меняются, в том числе и гендером. Вся история, конечно, снова о зависимости формы и содержания. Мы убили плоть, но все остальное осталось живое. И мне захотелось посмотреть, как при сохраненном и очень известном тексте персонажи будут существовать в этом узком коридоре масочной условности. Конечно, во всем этом есть и элемент состязания или соперничества кукольного театра с драматическим, куда же без него.
— Можно сказать, что в Перми или Петрозаводске вас понимают лучше, чем в Минске или Бресте?
— Пермь — продвинутый город. В нем проходят многочисленные фестивали, зрители многое видели. И там никого уже и ничем не удивишь и не шокируешь. С другими городами сложнее.
— Вы часто работаете с художником Татьяной Нерсисян? Почему?
— Потому что она делает неправильно. А вот неправильно в театре всегда правильно и наоборот.
— Каким вы видите свое будущее в Брестском театре кукол? Вы настроены на долгую работу? Удается все совместить, ведь предложений и искушений много, а в России в театре и деньги другие?
— Другие, да. Но я настроен на театр. Как место каких–то художественных открытий, а не просто развлекательно–зрелищно–просветительское учреждение, пункт обслуживания населения на культурной стезе. Это скучно и неинтересно и не хочется тратить на это жизнь. Мы получаем новое здание — и невероятно крутая штука может там получиться. Можно проводить лаборатории, встречи, эксперименты какие–то, помимо театральных показов.
— Оно совсем новое?
— Там остался сегмент исторической застройки, а все остальное — новье. Целый квартал. Круто–круто будет! Если город поймет, что можно из этого сделать настоящую жемчужину, тогда хорошо. Настоящий региональный культурный центр. Если там, конечно, не будут играть свадьбы по выходным.
— Александр, чем еще порадуете зрителей?
— В декабре выпускаем премьеру «Мальчик, который плавал с пираньями» в Минске. В Молодечно — относительно современную историю по знаменитой уже пьесе Ульриха Хуба «У ковчега в восемь».
