— Юрий, ты переводчик по образованию, как тебя занесло на ТВ?
— Сначала попал на радио — совершенно случайно. Кончились заказы на переводы, и я решил попробовать себя в другой ипостаси. От знакомой узнал, что на «Радио «Би–эй» набор. Мне сказали: «По тембру проходишь, но у тебя есть какой–то акцент». Я ответил: «Наверное, немецкий» — и стал в эфире говорить с акцентом, изображая немца Клауса Мюллера. Причем все поверили, даже из миграционной службы звонили на радиостанцию и выясняли, а что это немец делает в эфире и есть ли у него разрешение на работу... А потом один из руководителей СТВ Павел Кореневский предложил попробовать себя на телевидении. Хотя с радиоэфиром я так и не расстался: работал на «Альфа Радио», открывал радиостанцию «Радиус FM», сейчас веду утреннее шоу на «Радио «Мир».
— В эфире или в жизни у тебя всегда в разговоре всплывают какие–то интересные факты. Откуда ты столько всего знаешь? Или просто тихонько в смартфон подглядываешь?
— Поскольку я переводчик, у меня хорошая способность к запоминанию. В синхронном переводе, если у тебя небольшой словарный запас, за фразами не угонишься. Так что я запоминаю текст страницами, а поскольку не ограничен языковыми барьерами, то читаю сразу на нескольких языках. И мне просто интересны самые разные темы, от экономики до медицины.
— У тебя, можно сказать, «печать порока» на лице — за километр видно мальчика из хорошей семьи.
— Я из хорошей семьи, но очень простой. У меня замечательная белорусскоговорящая бабушка, которая пережила войну, была в застенках гестапо, потому что дед помогал партизанам. Я рад, что она жива, ей сейчас 92 года. Папа мой был хореографом, мама танцевала, а потом работала в торговле. Вырос я в обычном рабочем районе у камвольного комбината. Но читаю с 4 лет, и, возможно, это «печать» литературы: первая книга, которую я прочел в своей жизни, — рассказ «Филипок» Толстого. Начинал с классиков.
— Помню, ты и на скрипке играл...
— Да, но потом бросил занятия, потому что меня мальчишки били. Очкарик со скрипкой в руках — в рабочем квартале это не самый лучший пиар. Так что я оставил музыку и стал заниматься спортом, хотя иногда испытываю ностальгию.
— Способности к музыке как–то в жизни пригодились?
— Я пел, но это очень печальная история. На скрипку берут с абсолютным музыкальным слухом, и вот когда я поступил в лингвистический университет, у нас был шикарный хор Cantus Juventae, откуда вышел, кстати, и Денис Дудинский. Всех студентов переводческого факультета обязывали петь в хоре, и, конечно же, мне не хотелось тратить на это время. И я, как в фильме «Приключения Электроника», на прослушивании вместо одной ноты орал другую, чтобы показать свою бездарность. Впоследствии не один раз об этом жалел, потому что появлялась масса возможностей реализовать себя в пении, но ставить голос уже было поздно.
— А в кино ты не снимался?
— Появляюсь периодически в кино. Самая серьезная работа — в картине «Про Петра и Павла» киностудии «Мосфильм». Это фильм о детях войны, снимался он у нас в Ракове, и моя роль — офицера СС — резко отрицательная. Эпизод снимали в подвале настоящего дома. Режиссер сначала поставил одну задачу: сыграть психопата, который должен стрелять в ребенка. Я готовился, запирался в комнате, репетировал, пытался понять, войти в то психосоматическое состояние, в котором можно на ребенка нацелить оружие. По системе Станиславского «верю — не верю» я сам был на грани. А когда пришел на съемочную площадку, режиссер сказал: «Нет, я передумал, сыграй уставшего от войны немца», — на ходу пришлось все менять. Причем меня по сюжету убивает немецкий ребенок, спасая русского мальчика Пашку, сбежавшего из концлагеря, и я падаю плашмя. Для крупных планов мне стелили мат, но вот когда снимали общий, приходилось падать на бетон. На поясе граната, фонарик, штурмовой карабин в руках. А дублей много! И потом еще надо было в вывернутой позе лежать — бетонный пол, подвал... У меня схватило спину, а на следующий день после съемок нужно было выйти на лед в хоккейном шоу. Мало того что я на коньках вообще стоять не умею, так еще и пошевелиться не мог. В итоге меня обкололи обезболивающими, и шоу мы все–таки сняли.
— С учетом твоей семейной истории тяжело было играть эсэсовца?
— Конечно, тема затронула меня лично. Мой дедушка по отцовской линии был школьным учителем. Всю их деревню сожгли фашисты, люди жили в землянках. Дед был в партизанском отряде, пришел проведать семью, перевязать раны. Каратели узнали об этом и потребовали, чтобы он выходил, иначе забросают землянку гранатами. Чтобы детей не тронули, дед вышел. Его забрали, и бабушка потом смогла опознать его только по одежде. Отец мой выжил чудом. Во время облавы вся деревня пряталась в болоте, а он был маленьким, заплакал, и, чтобы всех спасти, моя бабушка окунула ребенка головой в воду, он чуть не захлебнулся. Отец вырос, стал хореографом, занимался народными танцами. Когда приезжала делегация из ФРГ, танцевал его коллектив, было много аплодисментов. Так вот на бис он вывел всех артистов на сцену с поднятыми руками и развернул спиной к немцам. Это был скандал, но таким образом он показал свое отношение. И тем не менее папа любил немецкий язык еще со школы, я сам окончил иняз с дипломом с отличием... Возвращаясь к фильму: чтобы показать положительного героя, нужно показать и отрицательного. И я к роли отнесся очень серьезно — как к своей лепте в то, чтобы зрители не остались безразличными к этой истории. Какие–то темы притупляются со временем, а хочется, чтобы они ощущались яркими и острыми, несмотря на то, что годы летят и уже практически ушло поколение тех, кто пережил войну. Но, да, прочие мои роли были уже гораздо более веселыми.
— Ты постоянно шутишь. Амплуа такое или просто любишь хохмить?
— Юмор — то, чего нам не хватает, в жизни часто много напускной серьезности и вообще депрессии. Люди под грузом проблем сгибаются, а некоторые их еще и утрируют своим отношением. И я считаю своим долгом их от этого отвлечь. Стоматолог лечит зубы, гастроэнтеролог — желудок, а я такой вот доктор по настроению.
— Тогда поделись каким–нибудь забавным случаем из своей телевизионной практики.
— Помню, в шоу «Такова судьба» мы снимали силача, который в эфире гнул гвозди–двухсотки. Меня стали подначивать: мол, Юра, а слабо тебе гвоздь согнуть? И я завязал этот гвоздь в узел. Я же с 1985 года занимаюсь карате, да еще и качаюсь.
— По тебе не скажешь, что ты качок, или это под пиджаком не видно?
— Пиджак я могу и снять! Что касается карате: в 80–е начался бум видеофильмов — Брюс Ли, Джеки Чан, все еще черно–белое, без декодера. Занятия были подпольными, мало кто что умел и знал. Я прошел школу белорусского подвального карате и, так получилось, стоял у истоков создания Белорусской федерации карате шотокан.
— Ну везде отметился, кругом надписи «Здесь был Юра»!
— Есть немного. У меня масса интересов, и самое тяжелое всю жизнь увязывать их вместе, чтобы ничто не пострадало.
— Ты выглядишь счастливым человеком...
— А я и есть счастливый человек. Счастье — это не то, что приходит к тебе извне, а то, что ты чувствуешь внутри себя. Я рад, что со мной мои близкие люди, что есть любимая работа, я могу себе позволить организовывать свое свободное время так, как я хочу, и тратить его на то, что я хочу. Главное — быть в ладах с самим собой.
