Премьер Большого не любит уезжать из родного театра, но в воскресенье он танцевал в нашем дворцеРазговоры о гастролях Николая Цискаридзе в Минске ходили год. А может быть, и два. Хотя это норма: если артист стоящий, его, как правило, приходится долго и терпеливо ждать. Мы ждали. И в воскресенье, вооружившись армейскими биноклями, пошли, наконец, во Дворец Республики смотреть на Цискаридзе. Премьер Большого театра был красив, как всегда, прыгуч, как пантера, и импульсивен, точно ртуть... Во время нашего с ним интервью я то и дело теряла мысль, кроме одной, буравившей сознание: «До чего же прекрасен!» А уж если Николай бровь вскинет и мельком взглянет — непередаваемое ощущение, как с вечностью перемигнуться.
— Собиралась к вам на интервью, Николай, а по телевизору вас же и показывали в программе «Звездный бульвар». Вы с Ксюшей Собчак дружите?
— Да? А я не видел еще... Нет, от Ксении Анатольевны (смеется) мне позвонили и попросили назначить первый день съемок. В этот день мы с Ксюшей и познакомились...
— Сложно было общаться с ней?
— Нет, знаете, самое простое, что можно в жизни сделать, — это дать интервью. Я помню первые свои встречи с журналистами — они изумлялись поголовно: «Представляете? Мальчик еще и говорить умеет, и правильно расставлять ударения в словах». Сейчас, по–моему, ко мне «говорящему» все привыкли.
— Читала, вы учитесь управлять людьми... Осваиваете науку менеджмента.
— Нет, уже не учусь. Мне это надоело. В менеджменте мне ясно все и без их учебы. Меня пытались обучить «приросту», «отросту» — все эти понятия в балете совершенно не нужны. Я, например, точно знаю, что бухгалтером не буду. Финансовым директором — тоже.
— А почему бы и нет?
— А мне неинтересно все, что связано с деньгами. Я, конечно, понимаю, что через финансы можно прийти к хорошей обеспеченной старости... Но мне это скучно. Сейчас я учусь в аспирантуре в Московской государственной академии хореографии. Решил продолжить учебу по своей профессии. И если мне доведется когда–нибудь управлять творческим коллективом, я уверен, для этого мне хватит и «соображалки», и моего театрального жизненного опыта.
— Так деньгами вы совсем не интересуетесь?
— Интересуюсь, конечно. Во–первых, мне приходится оплачивать многие счета. Во–вторых, был у меня период в детстве, когда моя мама скончалась и у меня не было ни одной копейки. И довольно долго я жил на те деньги, которые мне выдавали ее родственники. Это были очень небольшие деньги. И после этого у меня настолько сильно развился комплекс «нычки», что сейчас всегда, когда я роюсь в своих вещах, нахожу деньги. Во всех карманах у меня постоянно что–то припрятано, как говорят русские люди, «на черный день».
— Вы аскет?
— Как сказать... Если я что–то не выношу — так это шумной музыки. Поэтому я не хожу в ночные клубы. Если мне хочется с кем–то пообщаться, я скорее приглашу человека в кафе, где музыка не долбит тебе в голову. Еще нюанс — моя жизнь связана с движением, именно поэтому мне абсолютно неинтересно танцевать на дискотеке. Другое дело, бывают сборища моих друзей, например дни рождения или Новый год, где, естественно, я могу и потанцевать. Нет, аскетом я себя назвать не могу, я нормальный человек, как когда–то пела Алла Борисовна: «Так же, как все, как все, как все»...
— У Майи Плисецкой в этом году большой юбилей. Вы готовите какой–нибудь интересный проект с ней?
— Как артист Большого театра наверняка в день празднования ее юбилея я буду что–то исполнять на сцене. Хотя специально мы ничего не готовим.
— А для вас Плисецкая — это кто?
— Богиня. Помимо того, что она — гениальная балерина, затертые слова, не правда ли? Так вот, у меня Майя Михайловна вызывает восхищение своей фантастической логикой. Я очень люблю ее слушать, когда она дает интервью: ее ответы всегда очень неожиданные, и это дорогого стоит. Знаете, журналисты умеют задавать вопросы, в которых в принципе ответ уже заключен. А я как человек, который проработал на телевидении больше десяти лет, сразу это «секу». Так вот, Плисецкая никогда не идет на поводу у журналистов. Она говорит, предположим: «Так вы хотите от меня это услышать? Не дождетесь»... И переламывает беседу совсем в другое русло. Есть такой мюзикл — «Чикаго», две главные героини поют там песню «Класс!». Это очень правильная песня, в ней говорится о том, что сейчас на эстраде есть всякие артистки: «сисястые и грудастые», но понятие «класса» со сцены исчезло безвозвратно. Как исчезли люди, которые вам скажут «извините», «честное слово». К сожалению, все это понятия прошлого века. И когда у человека есть «класс!» внутри — это в наше время достойно восхищения. Бесспорно, для меня Плисецкая — это артистка высшего класса.
— А Настя Волочкова?
— Что Настя? Вот вы как женщина что можете сказать о ней?
— Волочкова — очень красивая женщина.
— Вот! Замечательно! Понимаете, это мое первое впечатление от Насти — я впервые увидел ее балериной Мариинского театра в 1996 году и остолбенел. Я сам с ней познакомился. Я такой убивающей красоты на сцене больше не видел никогда. Позже — во многом благодаря мне — Настя переехала в Большой театр. А все, что дальше у нее развилось, — это, как говорится, хозяин – барин. К сожалению, ее жизнь в искусстве сложилась трагически, и мне это очень обидно. У нас с ней были самые разные отношения: мы не разговаривали, не танцевали долго (хотя я был первым ее партнером в Большом и довольно долго). Все, что она делает, я критиковал, потому что знал, к чему могут привести ее поступки. Она не слушала. Ее окружали люди, которые бегали за ней на цыпочках, целовали ей ручки и ножки... А когда в ее жизни случилась трагедия — скандал в театре, — все, кто целовал ей ручки и ножки, первыми же по ней и ударили. А человеком, который не сказал и не скажет о ней слова дурного, оказался я. И не потому, что я такой хороший. Просто есть у меня свои внутренние правила: во–первых, лежачего не бьют. И, во–вторых, Волочкова — женщина. Ну как такие гадости можно говорить о женщине, как многие себе позволили говорить о Насте? Недавно она родила ребеночка. Мы с ней продолжаем общаться: Настя бывает в театре, но, к сожалению, на сцену не выходит. Каждый раз при нашей встрече я стараюсь в ней видеть ту Настю, которую увидел в первый раз. Я видел, как мужчины порой не могли разговаривать, они от ее красоты теряли дар речи. Я это видел много раз. Но читал где–то, что красота — это не дар Божий. Это наказание. И не все могут этим даром правильно распорядиться.
— Мы вас очень ждали, Николай. Почему вы не ехали к нам так долго?
— Я на самом деле никогда не знал, что меня здесь ждут. Честное слово. В моей жизни есть один знакомый по фамилии Таранда. Он был звездой нашего театра, когда я был еще ребенком. Потом он покинул нашу труппу. Организовал свой коллектив. И иногда я просто езжу с ним в ту или другую сторону. Он меня довольно долго убеждал, что надо поехать в Минск. Однажды у меня оказался свободный день, и я сказал «да». Хотя... Вы видели когда–нибудь кошку, которая живет на своей территории, и вдруг на неделю ее нужно кому–то отдать? Что она только, бедная, не делает, чтобы не покидать свое место... Для меня так же: любое передвижение чуть дальше своего дома — «травматично». Я не люблю танцевать нигде, кроме стен родного театра. В Большом и «Мариинке» я себя чувствую как рыба в воде. А на гастролях всегда очень зажимаюсь. Здесь, в Минске, например, сцена другая, размеры другие — я этого всего боюсь.
— Наша балетная труппа к стенам Дворца Республики тоже, знаете, пока не привыкла. О белорусском балете вы слышали?
— Ну, конечно, слышал. Я вырос все–таки в Советском Союзе. Валентин Елизарьев, помню, был в жюри одного балетного конкурса, в котором я сам участвовал. Многих артистов из белорусской труппы я видел на сцене. А вообще, знаете, на территории Союза не было слабых балетов. У нас в каждой республике была довольно мощная балетная школа со своим колоритом и железной дисциплиной.
— Николай, а семью вы создать хотите?
— Есть понятия: «личное» и «частное» — я сюда никого не пускаю. Пусть люди думают, что хотят. Но хотел бы ответить на ваш вопрос так: ни один человек не может существовать без семьи. Это глупо...
