Короткое, в два абзаца, письмо в редакцию заканчивается необычно: «Если что, бросьте в мусорный ящик, претензий иметь не буду». Столь же странно, если не манерно, выглядит «псевдоним», указанный в скобках после подписи: крестьянин Мариневич (Дон Кихот). Позерство, самореклама?
Из приложенной переписки видно, что автор ведет фермерское хозяйство под Кобрином, испытывает проблемы и даже конфликтует, адресуя свои обращения в инстанции районного, областного и более высокого уровня. Но непонятно, чего же он хочет от газеты. Поэтому при встрече, сразу после знакомства, я задал ему вопрос, который в подобных ситуациях многое проясняет. Допустим, статья уже написана и опубликована, инстанциям предстоит на нее отреагировать. Какой реакции, Николай Петрович, вы ждете, чего хотите для себя? Ответ пока приберегу.
Северная надбавка
Он сидит на берегу пруда с выражением спокойной грусти, а по воде перед ним бьет хвостом огромная рыба. Здесь есть карп и толстолобик, щука и лещ — все, что полагается иметь окультуренному, рыбоводческому водоему. Рыба, можно сказать, кишит. В этом пруду и еще нескольких неподалеку, которые хозяин старательно зарыблял. Их столь же старательно опустошали браконьеры, пока хозяин не установил видеокамеры. Не ради охраны бизнеса: платной рыбалки здесь нет. Хотя, уверен, у многих любителей заколотилось бы сердце при виде барражирующих в воде силуэтов. Но рыба нужна Мариневичу исключительно ради красоты и ощущения полноты жизни. В воде должна быть рыба, на болотах — птица, в лесу — зверь, на возделанной земле — урожай.
Вокруг этого пруда простираются полсотни гектаров принадлежащей ему земли. Точнее, бывших болот, которые Мариневич осушил, возделал и превратил в плодородную ниву. На участках, с которых не мог снимать урожай, выращивать овощи или рожь, высаживал деревья: сосну, березу, иву. На дамбах — в ряд, на полянах — рощицами: тысячи деревьев! Cад между прудом и хозяйским домом разбил и взрастил, само собой, тоже он. Красота!
Это итог двадцатилетнего труда и, разумеется, инвестиций. Водоемы были отрыты, а километры каналов и дамб со шлюзами устроены, конечно, не в одиночку и не лопатой: здесь работали экскаваторы, бульдозеры, грузовики. А ведь есть еще зерно– и овощехранилища, мастерские, боксы для техники... В хозяйство Мариневич вложил все, что когда–то заработал на Камчатке, где был главным агрономом тамошнего птицепрома, а потом создал сельхозкооператив и вкусил самостоятельности. В 1991–м переехал в Беларусь и учредил фермерское хозяйство, названное в честь новорожденной дочери — «Елена».
Он вернулся не просто на родину — на малую родину. Свой новый дом, просторный и комфортный, фермер построил рядом с отцовской хатой, которая сейчас пустует и содержится в качестве реликвии. Рассказывая свою историю, Николай постоянно возвращается воспоминаниями к этой хатке, к своим прародителям, к детству. Как в 4 года уже пас колхозных коров и получал за это пуд жита, а отцу на ферме столько же полагалось за год. Как батя вручную скашивал на болотах по 10 гектаров — чтобы содержать корову–кормилицу. Как он помогал отцу выносить с болот — телега не пройдет! — тяжеленные снопы.
Это было главным мотивом: облагородить землю, на которой жили его предки, отблагодарить ее, отдать ей долг. Он все сделал, как хотел. Но отчего же грустен?
Удары судьбы
Лучшие времена фермерского хозяйства «Елена», увы, позади. Не все планы Мариневич сумел реализовать. Хотел, например, построить гусиную ферму полного цикла: от кормов до тушенки. «Не срослось» с потенциальным компаньоном. Но и успел немало. Выращивал в теплицах ранние овощи, продавал зерно и даже грунт, извлеченный из болот в ходе мелиорации. В лучшие времена трудоустраивал до полусотни работников разных специальностей. Сейчас в хозяйстве он один. Теперь он «работодатель» только для трех своих собак.
Первый удар ему несколько лет назад нанесла «нефтянка». Прокладка второй нитки нефтепровода Мозырь — Брест (первая пролегла здесь еще в середине прошлого века) потребовала гидротехнических работ, которые подняли уровень части болот (прежде осушенных фермером!) примерно на метр. Так он потерял две трети площадей. Можно сказать, форс–мажор. Где выращивал морковь, лук и картофель, сейчас опять булькает вода. Осталось лишь 13 рабочих гектаров, засеянных рожью. Теперь и этого, пожалуй, многовато: здоровье подвело — несколько операций за год.
Словом, технику распродает: из десятка тракторов осталось три плюс пару мотоблоков. Бизнес–планов больше не строит и перспектив пока не видит. Продолжать дело некому: дочь и внук работают в городе. Мариневичу есть куда съехать, но бросать хозяйство нельзя. Это фактически хутор, причем глухой, отдаленный: до ближайших домов в соседних деревнях — километры. Если оставишь, все пропадет: что–то запустеет, что–то растащат. Двадцатилетний труд пойдет прахом.
Разве мало причин для печали и грусти? Но затопление, проблемы с фермой и даже здоровьем Мариневич воспринимает скорее философски: все когда–то заканчивается. Горькую обиду породило другое.
Стреляли
Однажды он услышал выстрелы. Вблизи, возле самого дома. Пошел разбираться и обнаружил перерезанной проволоку, ограждающую его владения и... охотников по эту сторону ограды. На его, Мариневича, земле. Понятно, что говорил с пришельцами не очень учтиво. А позже выяснилось, что на его земле они были вовсе не гостями, а фактически хозяевами. В том смысле, что имели полное право на ней пребывать и стрелять.
Это странное обстоятельство подтверждает, например, официальный ответ ему из Кобринской инспекции природных ресурсов и охраны окружающей среды: «...Согласно охотустроительным документам... земли КФХ «Елена» входят в состав охотничьих угодий, переданных в аренду ЧСПУП «Стриж»... Проведение охоты является законным». Письмо фактически признает допущенное властью нарушение: отвод угодий для охоты надлежало согласовать с землевладельцем Мариневичем. Но его не спросили и даже не известили.
Не обидно ли? Землю, которую Мариневич, ни рубля не взяв у государства, двадцать лет окроплял потом, кому–то нарезали для удовольствий! Мало того что за труд никто спасибо не сказал, так еще и хозяином его фактически не считают! Ладно, на его участке больше не охотились: с администрацией «Стрижа» договорились. Но продолжали стрелять на болотах и даже на территории гидрологического заказника «Ель». Мариневич поставил вопрос ребром: на болоте птица должна спокойно гнездиться и размножаться, здесь вообще надо запретить охоту на любую пернатую дичь, даже мелкую. Во всяком случае, до восстановления ее численности.
Рассказал жуткую историю, в которую трудно поверить. Случился пал. Горела трава на болоте, пламя вздымалось на несколько метров. Те птицы, которые высиживают яйца, при опасности обычно сидят до последнего. Взлетая, они гибли в высоком пламени. А тех, которые уцелели, на дамбе поджидали охотники. Они стояли и стреляли...
Но как не верить, если более двухсот подписей собрано под письмом с такими, в частности, словами: «Мы, жители деревень Воротыничи, Кустовичи, Октябрь, Городец, Грушево, Березно, Иловск, Ель... просим объявить прилегающий к нашим деревням болотный массив заповедником местного значения и запретить отстрел животного мира. На протяжении последних лет каждую весну происходят палы сухой растительности и отстрел птицы во время гнездования... Особенно жестоким был март — апрель 2012–го. Мелкая птица погибала, крупную стреляли... На тысячах гектаров болота не услышишь и не увидишь птицу...»
Я тоже в этом убедился. Болота тянутся в длину между магистралями Брест — Минск и Брест — Гомель километров на 30 в длину и до 5 — в ширину. Все мы не объехали, конечно, но исколесили немало: Мариневич свою «Ниву» в жутких хлябях не щадил. Он возил меня с одной целью — показать, что птицы на болотах нет, хотя прежде стаи вздымались тучами. Птицы нет. Мы не видели.
«В настоящее время Кобринский райисполком считает нецелесообразным проводить преобразование заказника в части полного запрета охоты» — ответили из Бреста на коллективное письмо. Мариневича это не остановило: он обратился в Минприроды.
Взявшись защищать птицу, нажил новые неприятности. Возможно, это лишь совпадение и одно с другим не связано, но вдруг обнаружилось, что и собаки у него не зарегистрированы, и с охраной труда не все ладно. Последовали штрафы. По форме проверяющие правы, а по сути? Претензий не было, когда в хозяйстве кипела работа и рокотали тракторы. А сейчас, оставшись один и фактически свернув все дела, фермер (профессиональный агроном, бывший руководитель, знающий разную технику и разные технологии!) обязан чему–то обучиться?.. Значит, он — неуч? Это добавило обиды.
...Пора привести ответ Николая Мариневича на вопрос, чего он хочет от статьи и официальной на нее реакции. Обидчиков пожурить? От придирок и штрафов избавиться? Нет. Ему лично ничего не надо: он хочет, чтобы птиц на болоте опять было много, «чтобы дети не по картинкам их изучали». В последнем письме из Минприроды, подписанном заместителем министра, ему сообщили, что до 1 января 2015 года на затопленном выработанном торфяном месторождении «Кустовичи» запрещена охота на гуся белолобого, гуменника и серого, канадскую казарку и крякву, поскольку страна присоединилась к Бернской конвенции, обязывающей охранять среду обитания птиц и вообще дикую флору и фауну.
Мариневичу сообщается, что специалисты Академии наук выполнили исследование о миграции водоплавающих птиц: по итогам этой работы будет принято решение относительно охоты. Письмо завершается благодарностью «за активную гражданскую позицию, неравнодушное отношение к сохранению животного мира». Но ведь решение может быть положительным и отрицательным. Мариневич опасается одного: как бы запрет не отменили после 1 января 2015 года.
Не хочу идеализировать. Каждому не угодишь: разные люди, начальники и соседи, могут иметь о нем разные мнения. Выскажу свое. То, что сумел сделать на земле Николай Мариневич практически в одиночку, способен сделать не каждый. Это вызывает уважение. Ничего показного в его действиях или скромном быту я не увидел — только здравый житейский смысл. Крестьянский! Чтобы человек работал и жил на земле в красоте и гармонии: с другими людьми, с растениями дикими и культурными, с птицей, зверем и прочими тварями божьими.
Не думаю, что эта статья вообще требует официальных резонансов: все, что можно, инстанции Мариневичу уже ответили. Тем более что от пафосного псевдонима Дон Кихот он фактически отказался: сдаюсь, больше воевать с ветряными мельницами не буду. И даже разделяя некоторые его обиды, критиковать кобринские власти — сейчас и по этому поводу — не хочется. Причиной тому даже не Кобрин, ухоженный и сияющий чистотой, а... ежик. Поздним вечером он деловито пересекал тротуар от дома к газону. В центре! Возле гостиницы, райисполкома и банка, среди людей. Я взял его в руки и принес показать Елене и Жанне, администраторам гостиницы. Они не удивились: «Да, у нас ежики гуляют и белки скачут». Но разве такая удивительная гармония — не заслуга властей, нынешних и прежних?
Есть у Мариневича мечта. Чтобы когда–нибудь что–то из его деяний — водоем, рощицу, сам хуторок — земляки связывали с его именем. Пруд Мариневича — как–то так. Скажете, нескромно? Кое–где такое водится: хочешь, чтобы тебя помнили и твоим именем улицу назвали, замости ее. Но с мечтой — как получится.
Искренне желаю Мариневичу хотя бы избавиться от печали и грусти. Для этого вижу три условия. Первое: чтобы был продлен запрет на охоту и птица на болотах со временем размножилась. Второе: чтобы фермер нашел продолжателя своего дела, чтобы хозяйство не зачахло, а развилось и окрепло. Наконец, чтобы хватило здоровья видеть то и другое. Жаль только, что больше не отзовется. В письме так и указал: это обращение — последнее.
P.S. Зарок Мариневич держал недолго. Позвонил: «Помните знаки на болоте? Еще вчера они были в порядке, а сегодня искорежены дробью. Высылаю фото». Значит, опять стреляли. Стреляют! Шалят, как говорили мне в местной администрации.
Фото автора.
Советская Белоруссия №118 (24501). Среда, 25 июня 2014 года.
