Даже пройдя миллион миль и обогнув Землю по экватору почти 50 раз, Василий Терсин не устал от моряЕго жизнь похожа на настоящий приключенческий роман. Здесь всего с лихвой: опасностей, счастливых случайностей, роковых совпадений. В общем, всех тех эпитетов, которые мы используем, пересказывая очередной героический блокбастер. Правда, в нашем случае все было на самом деле. Без спецэффектов и компьютерной графики...
Фотографии на ощупь
В это сложно поверить, но Вася Терсин стал юнгой, ни разу в жизни не видев моря. Случилось это в киргизских песках неподалеку от Бишкека в самый разгар войны в 1943 году.
— Приписал я полтора годика (метрик–то не было) и попал в Киевскую военно–морскую спецшколу. Ее как раз эвакуировали в соседнее село.
У капитана I ранга Терсина до сих пор отличная выправка и безукоризненный внешний вид. А из–под рубашки выглядывает обязательная тельняшка. Говорит негромко, интересно. Умеет держать внимание собеседника. Старорежимные обороты «кои», «сие» лишь изысканно приправляют его увлекательные рассказы.
— Что здесь? — протягивает он мне черно–белую фотографию.
— Какие–то соревнования. Прямо на палубе написано: «Старт», спортсмен в одних трусах готовится к забегу, — подробно описываю кадр.
— А, это мы в тропических морях время коротали. Палуба длиной 130 метров. Вот и бегали стометровки.
Василий Яковлевич смотрит сквозь меня. Не видит. Ни меня, ни фотографий. Лишь немого солнечного света размытым пятном. Сильному человеку, старому морскому волку нелегко признаться, что возраст одолевает. Но выглядеть беспомощным недопустимо.
— Я везде без провожатых обхожусь, — смущенно улыбается капитан. – Здесь–то, в Минске, я каждый метр знаю — где повернуть, где выбоина в асфальте. А когда к дочке в Москву езжу, они меня встречают и одного уж никуда не отпускают...
Не вздумайте только его жалеть! По отношению к таким характерам жалость, пусть даже самая искренняя, выглядит почти обидной. Тем более, уж простите за прямоту, не каждый из нас, здоровых, живет с такой отдачей, как этот слепой капитан! Телефон у Василия Яковлевича разрывается постоянно — поговорить не дает.
Василий Терсин — председатель местного комитета общественного самоуправления. Староста микрорайона, как он шутит. Еще лет 20 назад выдвинули его соседи как пробивного и грамотного на эту должность, с тех пор и тянет общественную тележку. Даже после инфаркта, перенесенного пять лет назад, не оставил ее. В других районах этот почин давно заглох, насколько мне известно. Как только перестали доплачивать городские власти за самоуправленческую инициативу, так и поубавилось у людей желания сражаться за маленькую местную справедливость. Не в каждом ведь микрорайоне такой капитан живет.
Юнга из сыпучих песков
Много лет назад отец Василия Яковлевича подался в Сибирь в поисках лучшей доли. Тогда многие по призыву Столыпина место жительства поменяли.
— Отец женился на сибирячке, дом построил, — рассказывает Василий Яковлевич. — А перед самой войной мы переехали в Среднюю Азию. Жили недалеко от Бишкека. Только фундамент нового большого дома заложили — началась война. Отца призвали на фронт. Мама осталась с нами, пятерыми, мал мала меньше. Мне, самому старшему, 11 лет минуло.
Но откуда в азиатских песках могла появиться страсть к морю? Ведь даже речка в тех краях больше на ручеек походила.
— А у нас в селе жил старый, давно списанный на берег боцман...
Мальчишка слушал его рассказы о море, раскрыв рот: компасЫ, штормА, «свистать всех наверх!». Вася жмурился до синих кругов перед глазами. Пытался представить бескрайнюю морскую ширь. И чтобы обязательно ветер в лицо! Море стало их паролем, общей тайной. Когда в соседнее село эвакуировалась военно–морская спецшкола из Киева, Вася Терсин понял, что поступит туда любой ценой.
«Любой ценой» оказались подделанные метрика и аттестат за 8–й класс, в котором мальчишка еще ни дня не проучился. Но в спецшколу брали только с 9–го. Председатель сельсовета тихонько выписал необходимые документы и все повторял: «Только пообещай стать человеком!»
Так Вася Терсин стал юнгой. Шел 1943 год. До Киргизии война доходила лишь слабыми отголосками. Ребята в спецшколе на казенном пайке голодали. Будущие «гордость всех флотов» выщипали в округе всю траву, будто козы. Сочная молодая лебеда — отличная витаминная добавка к 50 граммам хлеба и темному куску паточного сахара, которые полагались школьникам.
— Чтобы хоть изредка ощутить сытость, мы скидывались все вместе и ели по очереди. Сегодня один получил «бонус», завтра — другой. Так и выжили. «В нашей спецшколе пятой все на подбор ребята», — пели мы во время строевой подготовки. Надо было видеть эти марширующие скелеты. Действительно, все на подбор...
В 1944–м школу перевели во Владивосток. Ехали в теплушках целый месяц, через весь Транссиб. Спасло то, что в составе эшелона была платформа с солью. Ее–то и меняли юнги на станциях то на огурец, то на морковку. На том и продержались.
— Но ведь мы ехали к морю! — не предполагала даже, что почти невидящие глаза могут так блестеть. — Одной этой мыслью все сыты были! Когда наконец его увидели — орали от восторга. Дети. Нам уже казалось, что мы все — отважные капитаны, ведем свои суда сквозь мели и рифы по бегущим волнам.
Записки юного штурмана
Высадили ребят на берегу Амурского залива. Отмыли, отчистили, потравили вшей, выдержали в карантине и определили во Владивостокское военно–морское подготовительное училище.
— Потом было Каспийское училище. Из него я вышел уже офицером корабельной службы, решил стать штурманом. И вот я снова на Тихоокеанском флоте.
Служить Терсина определили на корабль — спасатель подводных лодок. Тот, самый первый самостоятельный поход он помнит поминутно. Из Владивостока необходимо было попасть в Порт–Артур. Легендарное место для всякого моряка.
— Я, еще безусый юнец, впервые веду корабль. Учился я хорошо, в силах своих был уверен. Вот только не давала покоя фраза нашего преподавателя по навигации: «Будут и у вас такие моменты, когда задрожат колени от ужаса, когда поймете, что не знаете, где находитесь».
Штурман Терсин сделал предварительную прокладку маршрута: ветра, течения, дно. В Цусимском проливе корабль приспустил флаг в память о подвигах русских моряков.
— Мне казалось, что определяюсь верно. И вдруг на пятые сутки меня охватывает паника. По моим расчетам, прямо по курсу должен быть остров. А его нет! Вместо него я вижу на горизонте... целую гряду островов. Я к картам: единственная гряда есть слева от нас. Но очень далеко. Это полный позор, если я привел туда корабль! У меня ноги подкосились. И как назло один за другим на палубу выходит команда. И каждый спрашивает: «Что за острова, штурман?» Все, думаю, доплавался. После такого позора хоть руки на себя накладывай. О продолжении службы я уж и не мечтал. Как вдруг — о, чудо — разрозненные острова начинают... сливаться. Это не гряда островов. Это сопки одного большого полуострова! «Так открывается вид на Ляодунский полуостров», — замечает за моей спиной капитан. Кажется, он разрешил мне идти спать — я не спал практически все 5 суток пути. Главный вывод, который я тогда сделал: никогда нельзя терять веру в себя.
Как буря стала привычкой
Этот случай, едва не ставший трагичным, лишь раззадорил юного моряка. Он остался штурманом. Быть навигатором на корабле–спасателе — высший пилотаж в штурманском деле. Ведь работает он чаще всего в шторм. На спокойной воде редко бедствия случаются.
— На нем я и проплавал 5 лет. Если выходили куда–то в штиль, мне казалось, не плывем — стоим на месте. Буря стала привычкой. Но штурманом я был везучим. Однажды в Китае я выбрал место для якорной стоянки. Чтобы удачно стать, надо якорь опускать точно в заданном месте. А у него что–то там заело. Якорь смогли опустить только через несколько минут. Корабль стал на 15 метров левее. Утром встаю на вахту и глазам не верю: справа пенится бурун. Когда мы становились на якорь, была полная вода, а сейчас — отлив. Я на карту смотрю: «Бог ты мой! Да это же осыхающий камень!» Он появляется при отливе. Как же я его не заметил, он ведь обозначен на карте. Если бы боцман не опоздал с отдачей якоря, камень этот, скорее всего, порвал бы наш корабль!
Потом были еще 5 лет службы на Совгаваньской военно–морской базе в Хабаровском крае. Когда Терсин стал уже всерьез задумываться о переводе куда–нибудь на запад, началось большое сокращение вооруженных сил. Уволившись в запас, долго раздумывал: куда податься? Все ж таки жена, дочь. Им какой–никакой, а комфорт нужен. В Хабаровском крае для маленького ребенка не самый подходящий климат. Тут как раз приятель позвал в Минск. А еще через год Терсины стали обладателями квартиры с настоящими ванной и балконом.
По морям — по пустыням...
Сегодня мы сидим в маленькой квартире над папкой со старыми фотографиями. «А ведь когда–то она казалась нам настоящим раем!» — восклицает Терсин. Скоро здесь начнется капитальный ремонт, первый за более чем 40 лет. Но тут идеально, по–армейски чисто. Ни пылинки, ни соринки. Удивительно, если вспомнить, что одинокий хозяин квартиры почти не видит. Огромные разноцветные раковины, морские звезды да чучело нильского крокодила на телевизоре — вот и все предметы роскоши в этом очень скромном по сегодняшним меркам жилье. Самым главным своим богатством Василий Яковлевич считает... миллион морских миль, которые прошел за тридцать флотских лет. Если кто не силен в морских измерениях, поясню более доступно: по экватору обогнул он Землю около 50 раз. Впечатляет?
Внимательный читатель уже хмурится: миллион миль невозможно пройти за какие–то 17 лет. Совершенно верно. После Карибского кризиса в 1962 году Терсин, как и многие в ту пору, вернулся на Тихоокеанский флот. К тому времени он получил еще и диплом минского РТИ, и Хабаровской партшколы. Вскоре его направили военным советником в Египет, а позже — в Сомали. Предполагалось, что на два года, но вернулся Василий Яковлевич через полтора.
— Жарко было? — спрашиваю я.
— Это самая последняя из тамошних неприятностей. Правда, засуха там длилась уже более двух лет. Основные жители страны — кочевые племена, разводящие скот. Кормов нет — нет и животных. Повсюду валяются скелеты павшей живности, на которых восседают птицы марабу. Такой вот пейзаж. В ту пору в Сомали только одна проблема была: завершить наконец перепись скота и населения. Студенты могадишского университета считали их прямо с самолетов. На три миллиона сомалийцев 75 миллионов голов скота. Но вместе с тем нашу помощь принимали как должное. Вообще, человек странно устроен, а в странах с не очень высоким уровнем жизни это особенно заметно. Как только у человека появляется хоть капелька свободы, ему сразу хочется власти, кем–то командовать. Наши водители были, по–моему, все время голодные. Мы их подкармливали, мелочь отдавали. Однажды остановились в деревне чаю попить. Водитель попросил у нас 5 пиастров. На булку и на чай должно хватить. Так он что сделал? Пошел... туфли чистить к такому же, по сути, босяку, как и сам. Надо было видеть, как снисходительно он разговаривал с парнем, который чистил ему ботинки. А оставшихся денег хватило только на пустой чай. Даже без сахара.
Путешествия на «банановозах»
В 1979 году после Сомали в жизни Терсина была очередная отставка. На сей раз Василий Яковлевич решил, что наконец осядет, будет жить вместе с семьей. Ведь долгие разлуки давно уже извели домашних. Старый моряк лишь улыбается, когда я вспоминаю шутку, что нет для женщины большего несчастья, чем муж — капитан дальнего плавания. С огромной нежностью вспоминает он супругу Валентину Захаровну — человека невероятной выдержки и терпения. К сожалению, 10 лет назад она ушла из жизни. «Зато как мы были счастливы после долгих разлук!» — еле слышно говорит Василий Яковлевич.
— В «сухопутном» Минске я вскоре захандрил. Душно мне здесь было без моря. И я, благо возраст еще позволял, пошел в торговый флот в Латвийское морское пароходство. Наплавался всласть. Девять лет на «банановозах». Можно было, конечно, завербоваться на танкер и просто деньги зарабатывать. Но я хотел именно путешествовать. Когда тип судов выбирал, вспомнились мне слова Гончарова: «Жизнь прекрасна еще и потому, что можно путешествовать». Военная служба забрасывала меня в разные страны. А когда я вышел в отставку, не мог избавиться от чувства, что начал читать жутко интересную книгу и остановился на полуслове. Устроился я первым помощником капитана.
— Первый помощник, это который по идеологии?
— Да, правила поведения за рубежом. «Советико морале!»
— Матросам от вас, небось, за лишние джинсы или «самоволку» в город доставалось?
— Нет. У меня все на доверии было. Ребят я всегда понять старался. И покрывал, честно говоря, частенько.
— Почему?
— Так я же сам — такой же матрос. Я помню, как больно я переживал, когда незаслуженно в чем–то обвиняли или наказывали. «Становясь капитаном, храните матроса в себе», — пел Высоцкий. Кстати, одним из способов преодолеть «корабельную депрессию» (это когда моряки от замкнутого пространства и долгих переходов хандрить начинают, ссориться) — слушать громкую по репродуктору родную музыку. Частенько над океаном разносились песни почти запрещенного в ту пору Высоцкого. Очень мы его любили.
На торговых судах и проплыл капитан I ранга Терсин основную часть своего многомильного маршрута. С борта торгового судна он увидел тропические моря, экзотические страны, побывал в невероятных передрягах и пережил удивительные приключения. Слушаю я его длинные и неспешные рассказы и понимаю — завидую! А может, все это произошло именно с ним потому, что до самой старости не утратил он умения удивляться, подмечать маленькие очаровательные моменты жизни, которые и превращают однообразное, в сущности, бытие в калейдоскоп с разноцветной картинкой.
— Больше всего я обожал в море глядеть на зеленый луч. Что это? Явление, о котором знают все моряки: самый первый луч рассвета и последний заката над морем зеленые. Иногда над солнечным диском четко видна вспышка зеленого света. Такое бывает только на море при очень прозрачном воздухе. Иной раз я будильник специально ставил, чтобы на эту красоту посмотреть. А об огненной струе знаете? Такое можно увидеть только в одном месте мира — в Атлантике, на подходе к Саргассову морю. В тех местах много планктона. Когда форштевень корабля разрезает воду, наполненную этими мельчайшими организмами, кажется, будто рассекаемая вода горит. По обе стороны корабельного носа льются две светящиеся струи.
— А счастливые случайности в море бывали?
— Еще сколько. Я же говорил вам, что был везучим штурманом. И не только штурманом. Однажды довелось плыть на нефтеналивном танкере на Кубу. Недалеко от Луанды часть топлива должны были отлить нашему рыболовецкому траулеру. Все прошло удачно, мы уже легли на курс. И вдруг я вижу из рубки языки пламени в носовой части. А танкер–то полный нефти! Завыла пожарная сигнализация. Я бегу на палубу. По пути вспоминаю, что в носовой части стоят бочки с уайт–спиритом. Вот и все, думаю, они взорвутся, полыхнет весь танкер. И тут вижу: боцман наш облился водой из шланга, заливает огонь. Когда мы добежали, пожар был уже потушен. Боцману дали какую–то смешную награду — что–то вроде усиленного пайка. Ведь афишировать подобные истории мы не могли.
— А в Бермудском треугольнике странные вещи случались?
— Нет, ничего особенного. Разве что в сильные штормы попадали. Именно там я увидел 13–метровую волну. Всякий раз, когда такая нависает над кораблем, думаешь: поднимемся или нет? В такие моменты главное — держаться покрепче и на палубу не выходить. Потому что, если смоет за борт, шансы спастись — минимальные. Хотя, подождите: неправду я вам сказал, что в Бермудском треугольнике чудес не случалось. Одного из наших помощников капитана с носовой части слизнуло волной за борт. Команда уже мысленно простилась с ним, а через несколько секунд его выбросило на корму!
...В Беларуси большая и очень дружная «морская диаспора» — Союз военных моряков. Вечная любовь к морю объединяет их едва ли не крепче национальных или родственных уз. Практически все они знакомы между собой. Встречая многих белорусских моряков на торжественных мероприятиях, всякий раз я интересовалась: у кого самая интересная морская биография? К их чести, всегда звучал ответ: у каждого. Но когда мы все–таки переходили «на личности», первой звучала фамилия Терсин. Думаю, теперь мы с вами можем, хоть отчасти, понять причину этого морского единодушия...
Фото Артура ПРУПАСА, "СБ".
