Былое и музы

(Часть II)

...В сезон мы, работники филармонии, работали по дворцам культуры, институтам, техникумам и не очень любимым нами ГПТУ. А летом филармонические администраторы возили нас, артистов, по колхозам.

Менялись администраторы часто. Среди них были настоящие профи, как, например, Людмила Курганова — всегда с огромным портфелем, жалобами на жизнь и здоровье. Всегда на высоких, правда, кривых, каблуках.

Но были и такие «кадры»... Мне однажды «повезло» с одним из них отправиться на его первую и последнюю гастроль. Нет, он не пил, не буянил... Немолодой человек, бывший военный, правда, очень нервный. Уже по дороге на концерт, на кого–то рассердившись, несколько раз выбегал из автобуса с криком, что больше никуда не едет. Вся группа догоняла его, уговаривала вернуться... Наконец, после долгого, утомительного, нервного переезда и двух концертов мы глубокой ночью добрались до гостиницы и расположились на отдых. Но чуть свет у нашего «бригадира», артиста Толи Эмдина, раздался телефонный звонок! Ничего не соображающий Толя, просыпающийся обычно не раньше полудня, долго не мог ничего понять. Только потом сообразил, в чем дело. Звонил горе–администратор: «Толя! Буди народ! Я тут суточные разложил, пусть приходят, получают...» И это в 6 утра, после бессонной ночи...

Летние концерты мы работали на кассу. Билет стоил 1 рубль. Начинались они не раньше 10 вечера, чтобы все успели подоить коров. Зал колхозного клуба, как правило, был битком набит. Перед сценой бегали дети, грудничков мамаши держали на руках. Тут не до лекций–концертов о музыке — нужно было понравиться публике. Мы старались, работали от души, зрители оставались довольны. В конце каждого выступления на сцену выходил председатель местного колхоза. Почему–то все они говорили всегда одни и те же слова: «Благодарим художественную самодеятельность Белорусской филармонии за хорошо поставленный концерт...»

На этих выступлениях скрипач Анатолий Эмдин — одессит, обладатель веселого, легкого нрава, всегда наряду с «Чардашем» Монти, «Танцем с саблями» А.Хачатуряна обязательно исполнял опус собственного сочинения под названием «Утро в деревне». К музыке это «произведение» никакого отношения не имело. На скрипке с помощью пиццикато и флажолетов Толя очень похоже имитировал мычание коров, блеяние овец, кудахтанье кур и т.д. Публика была в восторге.

На одном из таких сельских концертов отличился другой наш скрипач Абрам Волошин — человек своеобразный: невинный, смешной и трогательный одновременно. Тоже одессит, он учился когда–то в знаменитой одесской музыкальной школе у Столярского, в одном классе с Бубой Гольдштейном. Правда, когда я встретилась с Волошиным, у него, можно сказать, все уже было позади. И талант в том числе...

Хотя, говорили, в молодости Абрам Мироныч слыл хорошим скрипачом, но многолетняя работа в концертно–лекционном бюро Белорусской филармонии, увы, мастерства не прибавила. Я любила шутить: «Мы перед зрителями во фраках и вечерних платьях, они перед нами в бумазейных халатах и тапочках на босу ногу...»

У Волошина был уникальный инструмент XVIII века. Не Страдивари, не Амати, не Гварнери, но что–то очень приличное.

Правда, когда Волошин играл на моих концертах, хорошее звучание его скрипки было уже в прошлом. Как–то зимой, в гололед, торопясь на очередной концерт в ПТУ, Абрам Мироныч умудрился сесть на свой бесценный инструмент. Скрипку долго «лечили» лучшие московские мастера, но ее волшебный звук был навсегда утрачен.

Перед выходом на сцену я всегда интересовалась у маэстро, как его объявить, Абрамом или Аркадием Волошиным? В те годы Абрамы почему–то любили именовать себя Аркадиями... (Я, кстати, Аркадьевна настоящая.) Так вот, улыбнувшись, Волошин каждый раз отвечал мне одно и то же: «Леановочка (букву Р он не выговаривал), объявите — Аркадий, а когда выйду на сцену, зрители сразу поймут, что я Абрам».

И вот что произошло на том концерте. Волошин на сцене, а мы слышим в гримерке, что его скрипка звучит все тише и тише, потом вообще замирает. Выглядываем из–за кулис и видим: во втором ряду какой–то парень тискает девицу, расстегнув ей платье до пупа, а наш Паганини завороженно смотрит на них. Потом как бы пришел в себя и в вихревом темпе закончил пьесу. Мы его спрашивали потом:

— Как же вы очнулись, Абрам Мироныч?!

— Сказал себе, что я — на посту!

Это «Абрам, ты на посту» так и вошло в анналы Белорусской филармонии.

Сколько было историй, и смешных, и грустных... Свою работу в филармонии я могу вспоминать бесконечно. Сережа Выдрин, Анна Балацкая, Герард Чернышов, Сергей Гредюшков, Регина Белецкая, Анна Крачко, Володя Веприк, Борис Казанцев... Кого–то уже нет в живых... Но я всех помню и люблю...