Как вы думаете, уважаемые читатели, кого бы знаток белорусской литературной жизни в начале 1930–х годов поставил рядом с живущими классиками Янкой Купалой и Якубом Коласом? Не думаю, что сегодня легко угадать... А между тем вот он — на фотографиях в газетах и журналах, в президиумах важных собраний — между Купалой и Коласом. Вот они втроем — делегаты Чрезвычайного VIII Съезда Советов, где принималась Конституция СССР и вручалось Сталину знаменитое «Письмо белорусского народа». Андрей Александрович, выходец из семьи минского сапожника, — поэт, писатель, переводчик, заместитель председателя Союза писателей Беларуси, член–корреспондент АН БССР, директор института языка, член ЦИК БССР... 18 декабря 1931 года в здании нынешнего Купаловского театра состоялся торжественный вечер, посвященный 10–летию творческой деятельности Андрея Александровича. Во многих изданиях республики появились публикации на эту тему, например, статья Л.Бенде в «Чырвонаармейскай праўдзе» «Дзесяцiгадовы юбiлей паэта Александровiча — перамога беларускай лiтаратуры». И вот в нынешнем году Андрею Александровичу исполнилось бы 100 лет. Юбилей, который не был отмечен даже специалистами–литературоведами. Мог ли поэт тогда, в начале 30–х, обласканный славой, предположить, что его забудут? Как пишет сам Александрович в автобиографии, «к 1938 году было издано до 30 сборников моих стихов и поэм на белорусском языке, а также ряд сборников в переводе на русский и языки народов СССР, было издано также около 20 книжек для детей дошкольного возраста, отдельные песни с нотами, патефонные пластинки с записями моих стихов, был выпущен первый белорусский звуковой фильм на основе моей «Поэмы iмя вызвалення». Но, как это ни горько, в историю литературы этот человек более ярко вписался не произведениями, а эпизодами своей биографии. А ведь он был действительно талантлив... Но в какой–то момент дорога его свернула в сторону иных ценностей, нежели художественные.«Паэта–патрыёт» против «хлебаедаў»
28 февраля 1928 года в редакцию журнала «Полымя» консультантом комиссии при СНК БССР, известным юристом Миколой Гутковским было отправлено письмо. Дело в том, что в 1–м номере «Полымя» была напечатана поэма «Ценi на сонцы», в главном герое которого угадывался он, Микола Гутковский. Автор поэмы (которого Гутковский нигде не называет по имени, а только «паэта–патрыёт») изобличает приспособившихся к новому строю «спецов», «хлебаедаў» и «п’явак»: «...учора — генерал–барона сакратар, а сёньня — кансультантам у савеце...» Автор призывает избавиться от этих притаившихся врагов, объедающих пролетариат: «Яшчэ ж нам на сарочкi паркалю не стае. Капейкi дарагiя — зьбiраем мы адны, а з iх жывуць былыя праклятыя чыны. I хочацца часценька каб ценяў гэтых жуць — узяць i колкiм венiкам трахнуць бы, страсануць».
В своем письме Гутковский открещивается от обвинений в контрреволюционности, рассказывает о своих заслугах перед советской властью и делает выводы (орфография оригинала здесь и далее. — Авт.):
«2. Друкуючы падобныя «мастацкiя творы», «Полымя» салiдарызуецца з «песняром», якi сьвядома сам, або вярней падбухтораны iншымi практыкаванымi iнтрыганамi, займаецца ў пратандуючым на эўрапейскую салiдарнасць часопiсу палiтычным шантажом, калi не сказаць бандыцтвам, заклiкаючы расправiцца з тымi, хто з даўнiх часоў працуе не за страх, а за сумленне на карысць сваёй бацькаўшчыны.
3. такое лiтаратурнае хулiганства, такая траўля, зоолёгiчная ненавiсць да прадстаўнiкоў сапраўднае ўпартае працы, утварае небяспеку культурнай працы. Сорам глядзець у вочы чужым людзям за сваiх правадыроў з «Полымя».
...5. Аўтар паэмы — маральны крэтын, вельмi абмежаваны ў сваiм светапоглядзе чалавечак, яўны кар’ерыст, на 11–м годзе рэвалюцыi, апрануўшыся ў чырвоную тогу «квазi–паэты», заняўся ратаваннем дзяржавы i рэвалюцыi ад контр–рэвалюцыi. Пад сваей тогаю ён носiць навостраны нож i сваю нэндзную музу скарыстоўвае на палiтычныя пашквiлi i палiтычныя шантажы. I з такою музаю ён пнецца на Парнас беларускай паэзii. Якая iронiя...»
«Литературным хулиганом», автором поэмы «Ценi на сонцы», как вы уже, наверное, догадались, был Андрей Александрович. В то время ему исполнилось 22 года. Как он писал впоследствии, уже сам находясь в положении «врага народа», поэма была «подобна бомбе, брошенной в националистическое болото. Националисты со звериной яростью набросились на меня, писали протесты, требовали изъятия журнала с поэмой. В очередном номере журнала вместо продолжения поэмы было напечатано [сообщение] «От редакции», в котором она, по существу, извинялась за напечатание «Тени на солнце», и набранные главы пошли в разбор. Полностью поэма смогла увидеть свет по инициативе писателей–коммунистов в 1930 году и до моего ареста неоднократно переиздавалась, печаталась в учебниках, изучалась в школах, являлась средством воспитания молодежи в духе ненависти к заклятым врагам народа».
Поэма «Ценi на сонцы» интеллигенцией действительно была встречена неприязненно. Говорили, что в ее основе — материалы ГПУ, что это литературный донос, и не только на Гутковского, но и на других известных людей: Степана Некрашевича, первого председателя Института белорусской культуры, поэта Владимира Жилку... Язэп Пуща попытался вступить с Александровичем в поэтическую полемику в поэме «Цень Консула». В ней Пуща создавал иронический портрет Александровича, бывшего сотоварища по «Маладняку»:
Мой блiзкi знаёмы, ваш сябра адзiн,
Якi уганяўся ў юнацтве за музай,
Якi у паэзii хмызнай блудзiў,
Палiтыкай песьню дашчэнту замурзаў...
Язэп Пуща вкладывает в уста «героя» весьма знаменательные сентенции:
Нiчога, што ў песьнi душою зманю,
i будзе яна слоў iржавых асколак, —
Затое прыкмецяць асобу маю
Дзяржаўныя людзi, вышэйшыя колы.[...]
Мне хочацца мiсiй, саноўнiцкiх мiсiй!
Тады да паслугаў усё да аўто —
Ня толькi самому, а нават i жонцы.
А была и буря...
Вы решили, что «паэта–патрыёт» занимался только барабанным боем да изобличением врагов народа? А как вам вот такое стихотворение из сборника «Угрунь» («Бегом»), датируемого 1927 годом:
Холадна. Застыў
Шумлiвых вулiц гул.
Бягу ў каператыў
Раней заняць чаргу.
Поўна галава
Радасцi, надзей.
Будуць выдаваць
Воблу i алей...
* * *
Вогнiшча расклалi.
Холадна. Мароз.
Рана паўставалi.
Выцягнуўся «хвост»...
Дзе там пералiчыш,
абiраюць голь:
Выдаюць сярнiчкi.
А хаваюць соль.
Пiшуць для парадку,
Крэйдай, як па норме.
На грудзях, на латках,
Кожнаму свой номер.
I ў мяне дзесяты,
А прыйшоў другiм.
Хочацца дахаты,
Сцеражэш чаргi.
Сонца разбудзiла
Прозалаць–зара.
i мяне зьмянiла
Замярзаць сястра.
Не правда ли, такую правду об эпохе не мог написать обыкновенный конъюнктурщик, занимающийся исключительно прославлением новой власти. Есть в книге «Угрунь» и стихотворение, посвященное известному белорусскому политику и историку Всеволоду Игнатовскому:
Бурапенiў, буянiў па бруку
Вечар — лiпнёвы гармонiк.
Вецер у вокны стукаў.
Зьвiнелi падковамi кронi.
...У рыштоках мiнулае тае,
Новым — юнацкi гоман.
Беларусь маладая вiтае
Мужыка–комунiста–наркома.
По свидетельству критика Антона Адамовича, после этих строк был акростих — первые буквы составляли слова «Пад бiзун». И именно в этом стихотворении Александрович пустил в обиход словцо «бурапена», которым стали обозначать молодую поэзию 20–х годов, стремящуюся к новым экспрессивным ритмам и образам, в отличие от «цiшкiзма», привычной пролетарской поэзии Тишки Гартного. В 1928 году Андрей Александрович стал одним из авторов (и инициатором) «Лiста трох» вместе с Алесем Дударом и Михасем Зарецким. Авторы письма протестовали против того, что в университетской настенной газете оскорблялись студенты–литераторы, «носители шляп и галстуков», которые всюду говорят на белорусском языке и подражают «хлюпику и нытику» Максиму Богдановичу. В знак протеста авторы письма объявляли о своем уходе из университета (кстати, Александрович был в числе белорусских писателей, которые нашли заброшенную могилу Максима Богдановича в Ялте). Но на молодых бунтарей обрушился такой пресс, что им пришлось писать покаянное письмо в газету «Савецкая Беларусь». Петрусь Бровка от имени молодых писателей заявил тогда на общеуниверситетском собрании: «Размова аб слабай беларусiзацыi БДУ — гэта толькi шыльда. Лiст — палiтычны памфлет, якi ганьбiць БДУ i нашу нацыянальную палiтыку. Аўтараў трэба з партыi выгнаць».
Настала пора выбора. Начиналась волна репрессий. Алесь Дудар написал крамольное стихотворение «Пасеклi наш край папалам». Андрей Александрович — правоверную поэму «Ценi на сонцы». Он вышел из состава литературного объединения «Маладняк» и вступил в «Полымя», затем одним из первых вышел из «Полымя», становившегося подозрительным, и вступил в БелАПП — ассоциацию пролетарских писателей. В 1932 году он назначен заместителем председателя оргкомитета Союза советских писателей Беларуси. А пришло время — отрекается в прессе от былого кумира, а ныне — «буржуазна–нацыяналiстычнага» поэта Максима Богдановича. Начинается новый период его жизни — советского высокопоставленного чиновника.
Страсти по портфелю
21 августа 1936 года по минской литературной тусовке пронеслась жуткая весть: председатель Союза писателей БССР Михась Климкович в попытке самоубийства перерезал себе горло.
В общем–то особого удивления новость вызвать не должна была: накануне два дня подряд проходило писательское партийное собрание, на котором Климковичу предъявили ряд обвинений и предложили исключить его из партии. Теперь вмешалось Бюро ЦК КП(б)Б. На заседаниях комиссии, созданной для расследования дела Климковича, постоянно упоминалось имя его заместителя, Андрея Александровича, который был одним из активных обвинителей. Вот отрывки из показаний разных свидетелей.
«Михась Чарот. Между Климковичем и Александровичем взаимоотношения были нехорошие, не только небольшевистские, но даже не товарищеские...»
«Азаров (член комиссии. — Авт.). Я должен сделать специальное заявление: первое — в отношении того, что никто не предполагал, что Климкович может покончить с собой. Александрович вынул наган из шкафа и спрятал его, допуская, что он может с собой покончить. Климкович ищет наган. Нагана нет. Схватил бритву. Если он — Александрович — допускал такую возможность, надо было пойти с Климковичем, успокоить и прочее. Второе заявление — жена Климковича полтора месяца тому назад заявила, что если с Мишей что–либо случиться, то в этом виноват Александрович».
«Лыньков. Отношения их (Александровича и Климковича. — Авт.) желали много лучшего [...]
Ткачевич (член комиссии. — Авт.). Как ты считаешь, если так себе представить, что Климкович держал власть в своих руках, а Александрович хотел выбить эту власть из его рук...
Лыньков. [...] Все же оба были кандидаты в члены ЦК: и тот, и другой; надо сказать по совести, чувствовали себя маленькими князьками... К этому нужно добавить, что Александрович честолюбив очень при всех его хороших качествах».
«Колос. Были какие–то отклики их несогласий. Вот когда Климкович был в Москве, а жена его в доме отдыха в Пуховичах, там ребенок его заболел. Я знаю, что Александрович распорядился послать доктора, при мне был этот разговор. Не знаю почему: то ли машины не было, то ли доктора не было, но доктор не приехал и жена Климковича объясняла это тем, что Александрович настроен против Климковича и из–за этого доктора не послал. [...]»
При этом Якуб Колас на вопрос: «Кто из нашего молодняка, по–вашему, более продвинулся, вырос, стал авторитетен в народных массах?» ответил: «...в первую очередь Андрей Александрович. Он так это популярен, его читают. Знают, писем ему много посылают». Янка Купала тоже среди наиболее растущих писателей назвал Александровича...
Комиссия решила отменить постановление партийной организации Союза советских писателей об исключении Климковича из партии, но все же освободить его от обязанностей председателя Союза советских писателей Беларуси.
Однако и Андрей Александрович не получил желанный портфель. А Михась Климкович до конца жизни разговаривал хрипящим шепотом.
Нужно изъять
25 мая 1937 года в ЦК КП(б)Б поступает письмо из издательства «ACADEMIA». Издательство собиралось к двадцатилетней годовщине революции выпустить сборник «Ленин и Сталин в поэзии народов СССР» и включить туда «Письмо белорусского народа товарищу Сталину», творческую бригаду по написанию коего возглавлял Андрей Александрович. От белорусской стороны требовалось согласие и необходимые уточнения. Согласие, разумеется, было дано, однако зав. отделом печати и издательского дела ЦК КП(б)Б товарищ Казюк докладывает секретарю ЦК Шаранговичу: «Оставляет сомнение лишь одно: стоит ли в конце письма оставлять в числе поэтов фамилию Александровича? По–моему, ее нужно изъять».
Протокол от 22 июня 1937 года Бюро ЦК КП(б)Б гласит:
«Даручыць т.т. Патапейка, Башмачнiкаву, Лiсковiчу i Юркову разгледзець усе матар’ялы, звязаныя з вывадам Александровiча з склада праўлення Саюза Пiсьменнiкаў i далажыць на Бюро ЦК, з выклiкам на Бюро ЦК тав. Александровiча i пiсьменнiкаў–комунiстаў». А 10 сентября на заседании бюро и.о. первого секретаря ЦК КП(б)Б А.Волков обзывает А.Александровича «политическим тупицей»: «Ты возносился чем? Тебя восхваляли. А ты, как писатель, не знаешь и не понимаешь главного орудия нашей партии... Ты сразу зазнался — я пуп земли. Лучше меня нет, грамотней меня нет. В результате, ты творил произвол, выполнял волю врагов и помогал им». Впрочем, после уничтожающей критики Александровичу дали шанс, в партии решили оставить. «Я докажу своим горбом, что я все это дело переоценил», — произнес в ответной речи Александрович...
Сегодня мы пытаемся понять, кто прав, кто виноват, кто палач, кто доносчик, кто жертва... Но в смутные времена отличить их порой трудно. 25 марта 1937 года на писательском партсобрании Александрович заявляет: «Жылуновiч — Цiшка Гартны — гэта закончаны, закляты вораг беларускага народа; Зарэцкi працягваў тыя ж самыя iдэi, што i Жылуновiч. Сымон Баранавых — кулак, юродзiвы бандыт...» А на собрании в начале июня «Тав. Куляшоў падрабязна спыняецца на двурушнiцтве i антыпартыйнай дзейнасцi Александровiча, якi да апошняга часу патураў дзейнасцi нацдэмаў». В обширных показаниях Алеся Дудара от 2 сентября 1930 года среди прочего Андрей Александрович характеризуется как карьерист, который «шмат круцiўся ў колах беларускай белагвардзейшчыны, якая гаспадарыла тады ў «Беларускай хатцы»... Все жили в страхе. Многие совершенно искренне изобличали друг друга и себя... И все встали у одной расстрельной стены... Одним повезло выжить, общая могила других так и не найдена.
Расплата за худую вошь
Андрея Александровича арестовали 2 июля 1938 года и приговорили к пятнадцати годам лагерей. Припомнили все — и приязненное отношение к Игнатовскому, причем в деле фигурировало, будто бы Игнатовский давал Александровичу контрреволюционные указания в 1933 году, хотя тот в ожидании ареста застрелился в 1931–м. Одним из важных пунктов обвинения было то, что в произведении «Векапомныя паходы» (Шлях паэмы) (1930 г.), напечатанном в газете «Савецкая Беларусь» 23 февраля, начальные буквы первых строк складывались в словосочетание «Худая вша». Петрусь Бровка уже в период «реабилитанса» уверял, что Александрович таким образом хотел обезопасить себя в случае смены власти. Одна западнобелорусская газета так прокомментировала арест Александровича: «Насiў воўк, панеслi i ваўка».
И в лагере, и в ссылке Александрович проявлял себя как талантливый организатор. Получал благодарности и грамоты от начальства. В 1955 году в Канском леспромхозе Красноярского края его характеризуют как «энергичного способного организатора», отмечают «исключительную честность, принципиальность, моральную устойчивость».
Разумеется, смыслом жизни для Андрея Александровича было добиться оправдания... Он пишет заявление за заявлением в высокие органы, добиваясь справедливости. К тому же он смертельно болен туберкулезом. В 1947 году Александрович вернулся в Минск после восьмилетней отсидки и обратился по старой памяти за материальной помощью в Союз писателей, в Совет Министров... И вот уже справка на имя секретаря ЦК КП(б)Б Михаила Трифоновича Иовчука, в которой излагается, кто и что из писателей и руководящих работников говорил о помощи бывшему зэку:
«1. Тов. Шавров Алексей Семенович (заместитель Председателя Совета Министров БССР. — Авт.) по телефону сказал Лынькову, что Союзу писателей не мешало бы помочь вернувшемуся из заключения Александровичу Андрею и выдать ему на обзаведение одеждой соответствующую сумму денег в размере двух–трех тысяч рублей. Лыньков ответил, что союз, во–первых, не вправе и, во–вторых, фактически не может оказать такую помощь [...]
2. Как стало нам потом известно, тов. Шавровым был вызван директор Литфонда тов. Левин, которому и было предложено выдать Александровичу указанную сумму денег. Левин, не довев до сведения руководства союза об этом распоряжении, затребовал от Александровича соответствующее заявление и передал его на заседание Совета Литфонда.
Члены Совета Литфонда Панченко и Мавр довели об этом до сведения руководства союза, которым и было предложено в помощи Александровичу отказать».
Похоже, просьба Александровича вызвала в писательском правлении целую бурю. Каждый как мог открещивался, сваливал решение на другого... Впрочем, ходатайство Александровича о реабилитации поддержали по его личной просьбе тот же Михась Лыньков, Кондрат Крапива и Якуб Колас. В 1949 году Александровича повторно арестовали, в 1955–м — реабилитировали, и он начинает хлопотать о восстановлении в партии. Кстати, среди прочих своих заслуг в ходатайстве Александрович указывает, что по заданию парторганизации Союза советских писателей БССР «проводил специальную работу по ограждению Я.Купалы в быту от кулацко–националистического окружения».
Комиссия при ЦК затребовала от бывших коллег–литераторов отзывы. И опять отозвались былые конфликты. Илья Гурский пишет: «...у него были нехорошие черты — властолюбие, при чем добивался он этого, пуская в ход иногда непозволительные средства. Всем известна «драка» за портфель председателя Союза писателей между Александровичем А.И. и покойным Климковичем М.Н., последний Александровичем А.И. обвинялся в троцкизме, чего на самом деле не было. Эта «драка» тогда окончилась тем, что Климкович, чтобы доказать свою невиновность, пытался покончить жизнь самоубийством. Из–за этого и сейчас еще среди некоторой части писателей к Александровичу А.И. чувствуется неприязнь». Михась Лыньков тоже отмечает, что «болезненное честолюбие, прорывавшееся иногда элементами карьеризма, породило у многих писателей, особенно у поэтов, неприязненное, настороженное отношение к Александровичу». Впрочем, Лыньков, так же как поэт Александр Безыменский и композитор Исаак Любан, высказался за то, чтобы восстановить коллегу в партии.
Умер поэт в начале 1963 года в подмосковном санатории. Ему было 57 лет. Похороны оказались немноголюдными.
Былой славы не осталось и следа. Но Александрович еще успел увидеть, как снова издаются его книги: в 1958 году вышло «Выбранае», а также книга поэм «Шчаслiвая дарога»...
