Брусника с грушами.

Я варила это варенье накануне маминого дня рождения и в память о ней. И жесткие, но очень сладкие груши, и недозрелую, с белыми бочками бруснику купила на автобусной остановке у опрятной, миловидной женщины средних лет. В воскресенье во второй половине дня немало дачников привозят свое огородное богатство к фруктово-овощному киоску у этой остановки, чтобы немного подзаработать. И я, вечно ратующая за соблюдение правил гигиены, нередко покупаю что-нибудь у этих работящих людей — просто из благодарности за их труд. Торгуют здесь и лесными ягодами, сначала черникой и земляникой, потом брусникой и клюквой... Эта сноровистая хозяюшка в августовское воскресенье так мне и пожелала: “Варите варенье, на здоровье!”  
Не знаю уж, что там за здоровье дает густое, сладкое и пряно пахнущее грушами варенье, но радость мне оно приносит немалую. И не только потому, что обожаю есть с ним блины. Просто оно так остро и так счастливо напоминает мне о детстве, о нашей семье, о времени, когда все еще были здоровы и живы. 
Бруснику мы собирали у лагеря смерти. Того самого Озаричского лагеря смерти, упоминание о котором есть на печальной стене Хатынского комплекса и выжившие узники которого до сих пор борются за право называться таковыми. Но мы, поселковая малышня, тогда мало еще что знали о войне с фашистами, а уж тем более о страшном лагере под открытым небом, где умирали зараженные тифом жители многих районов восточной Беларуси. Раны земли зарастают быстрее, чем раны на сердце. И мы, а среди нас и дети тех, кто был в этом лагере, старательно обирали красно-белобокую ягоду с купинок. Деревенские знают, что клюква на болотных купинках прячется, а брусника — вся на виду, только наклонись...
Шли за ягодами через весь поселок, через мост над речкой Безымянкой, через деревню Холм... Каким длинным был тот путь в несколько километров для маленьких ножек. Хотя и теперь для нас, уже постаревших, был бы этот путь не менее длинным, ведь проходить его довелось бы уже с грузом воспоминаний за плечами.
А груши у нас росли во дворе. Сорт этот мы называли “гнилками”: чуть перезреет, и серединка превращается в коричневую кашицу. Но пока они висели на дереве чуть жестковатые, самое время было варить их с принесенной только что брусникой.
Мама ставила на керогаз большой эмалированный “варенный” таз — и весь дом, двор и, казалось, вся улица наполнялись тягуче-пряным ароматом. Много позже я пойму, что все это — таз на керогазе, мама в фартуке и с деревянной ложкой в руке, пенки от варенья на блюдечке, которые позволялось лизнуть, — и есть счастье.
“Вечером, когда мы пили чай, кухарка подала к столу полную тарелку крыжовнику. Это был не купленный, а свой собственный крыжовник, собранный в первый раз с тех пор, как были посажены кусты. Николай Иваныч засмеялся и минуту глядел на крыжовник, молча, со слезами, — он не мог говорить от волнения, потом положил в рот одну ягоду, поглядел на меня с торжеством ребенка, который наконец получил свою любимую игрушку, и сказал:
— Как вкусно!
И он с жадностью ел и все повторял:
— Ах, как вкусно! Ты попробуй!
Было жестко и кисло, но, как сказал Пушкин, “тьмы истин нам дороже нас возвышающий обман”. Я видел счастливого человека, заветная мечта которого осуществилась так очевидно, который достиг цели в жизни, получил то, что хотел, который был доволен своею судьбой, самим собой”. Это чеховский “Крыжовник”. Сегодня я читаю этот рассказ совсем по-другому.
А какое варенье любят в вашей семье?
Встречаемся по субботам.
Поговорим!