Разговор о счастье – он всегда очень сложный и очень простой

«Разговор о счастье – он всегда очень сложный и очень простой», – культовый телеведущий Юрий Николаев, которому скоро исполнится 65, начал свой рассказ, закурив сигарету и откинувшись в кресле в своем небольшом кабинете на 12­м этаже телецентра «Останкино». Поговорили и о Минске, где у Юрия Николаева много друзей, а с Ларисой Грибалевой он несколько лет вел «Утреннюю почту».

Накануне я попросил Юрия Александровича вспомнить те моменты, в которые он был по­настоящему счастлив. Говорил он медленно и тихо, едва ли не шепотом, с театральным выражением, совсем не так, как принято на ТВ, тем более сегодняшнем. А в конце предупредил: «Этими ощущениями я еще ни с кем не делился». Возможно, потому, что воспоминания о счастье у Юрия Николаева – с оттенками фатальной грусти.

1. Увидел себя

Мне было… даже не знаю, сколько лет: три, максимум четыре. Абсолютно точно помню эту железную кровать с такими потертыми набалдашниками. Солнечный свет из окна через белый тюль. Я проснулся и сел. Свесил ноги, которые не доставали еще до пола, и… почему­то увидел себя со стороны. Белобрысого такого. Точно помню, что сидел, упершись в панцирную сетку кровати. В комнате я был один, и у меня появилось такое ощущение, что этот момент запомнится на всю жизнь. Наверное, это называется божьей благодатью, я понял, что живу, дышу, вижу этот свет. В то же время я понял, что когда­нибудь умру. Но грусти не было. Было счастье, которое взялось как будто ниоткуда, это ощущение, не поддающееся никакому описанию. Я и не пытался никогда как­то его объяснить. Часто в жизни возвращался к этой картинке и сейчас возвращаюсь.

2. Запах родительского тепла

Конечно, самые счастливые моменты – в детстве, когда ты еще не сирота, когда понимаешь, что не один. …Мы поехали на море – я, отец и мама. Молодые. Вид моря – конечно, это здорово: я тогда первый раз был на море. Мы сидели на песке, было расстелено полотенце, какая­то очень простая еда… Мамуля обняла меня и услышала от отца: «Он мой! Вот же мои глаза!» Мама, полушутя, полусерьезно: «Да нет, это мой!» И они обняли меня вдвоем, со смехом. Я даже не помню, был кто­то рядом на пляже или нет, да это и не важно: важен был тот запах родительских тел, их поцелуев, таких трепетных, искренних. И я снова ощутил тогда силу: вот есть папа, есть мама. Правда, в полной мере я понял, как это дорого, как это здорово, только когда осиротел. Когда мы теряем родителей, этот запас прочности – он куда­то уходит, какими бы пожилыми они ни были. После них ты уже ответствен за все, а прежней поддержки, этого тыла больше не существует. И нельзя больше ощутить запах родительского тепла.

3. Книги

…В школе я вообще­то учился хорошо. Но вся школьная программа по литературе – Толстой, Гончаров – меня, как и многих, угнетала, вызывала внутреннее отторжение. Моим ближайшим школьным другом был Саша Белоусов. Его мама Елизавета Федоровна преподавала в университете литературу, а отец был талантливым и очень известным физиком. Когда я впервые побывал у Сашки дома, я там увидел огромную библиотеку. Елизавета Федоровна вдруг стала давать мне книги. Самые разные. Книга, которая открыла для меня нечто новое, сыграла очень важную роль, – «Мартин Иден» Джека Лондона. Прочитав ее, я прочитал все собрание сочинений Лондона. Он для меня открыл совершенно новый мир большой литературы: потом были Вересаев, откуда­то появившееся парижское издание Бунина, Фолкнер, Фицджеральд, Апдайк, Амброз Бирс, Ричард Олдингтон, Ремарк – без всего этого я уже жить не мог. Именно тогда я понял, что мир удивителен и что в нем нет ничего невозможного. Появилось и юношеское честолюбие: я сделаю это, я добьюсь этого! Самое интересное, что мое отношение к школьной программе при этом никак не изменилось: обязаловка и есть обязаловка.

4. Любовь и часики

Мы говорим о счастье, а счастье без любви – это пресно, это скучно. По крайней мере мое счастье все время сопряжено с любовью. Когда я первый раз увидел мою будущую супругу Лену, ей было 14 лет. Она была в пионерском галстуке, я – уже студент ГИТИСа, это ведь о чем­то говорит! Ведь, как у нас шутили, на первом курсе ГИТИСа ты считаешь себя гением, на втором – понимаешь, что просто талантливый, на третьем – что способный, а на четвертом – что полная бездарь. Я тогда был максимум на втором курсе. Мы гуляли на квартире ее брата. Когда я поймал ее взгляд и увидел улыбку, брат заметил это и погрозил пальцем: «Она еще пионерка!» Конечно, никаких «таких» мыслей и не было, но сколько лет прошло, а я помню ту нашу встречу глазами. И она помнит. После была огромная пауза. Оказывается, она следила за моей судьбой – сначала через брата, затем через Театр Пушкина, где я работал. Ходила на спектакли… И однажды мы встретились в троллейбусе: она жила в Марьиной Роще, а наше общежитие было рядышком, на проспекте Мира. «Привет». – «Привет». Соображаю: что бы придумать? Говорю: «Давай поменяемся часами». Родителям она ведь мужские часы не покажет, зато они будут спрашивать, где ее часики. То есть второе свидание неизбежно. И когда раздался этот звонок от нее: «Мама спрашивает про часы», – я понял, что здесь все будет очень и очень... интересно.

5. «Утренняя звезда»

О телевидении я не хотел говорить. Было огромное количество программ, удивительных встреч. Я счастливый человек по той простой причине, что работа дала мне возможность познакомиться с такими людьми, как Михаил Пуговкин, Николай Крючков, Олег Стриженов. Я в жизни себе не мог представить, что когда­нибудь буду с ними работать! Не говорю уже о Джеке Николсоне, Грегори Пеке, Роде Стюарте, группе «AББA»... Но, наверное, из всего, что было на телевидении, я должен выделить «Утреннюю звезду». «Утреннюю почту», которую вел до и после этого, в том числе и в Беларуси, я очень любил, она так много мне дала! Но хотелось самостоятельности. И было бы кокетством, если бы я не сказал, что был счастлив, когда у меня получилась «Утренняя звезда». Я ведь рисковал, и здорово. Ушел из штата телевидения, причем из элитного отдела дикторов, взял большой кредит, чтобы организовать свою студию, арендовать камеры, построить сцену, звук, свет, набрать команду... Поначалу был страх: все зависело от того, как «Утреннюю звезду» воспримут телезрители. Через полгода передачу смотрела вся страна, и я сказал себе: «Да, Юра, ты сделал это!» Все, от начала до конца, сделал. И если бы были плохие передачи, это были бы только мои ошибки. Рассчитывал программу на три­четыре года. А она просуществовала 12 или 13 лет и переросла рамки телевизионного проекта. Конечно, это тоже большое счастье.

Записал Константин Баканов.

Советская Белоруссия №198 (24335). Суббота, 19 октября 2013 года.