Великого баритона белорусской оперы Аркадия Савченко вспоминают коллеги

А ведь свои последние спектакли — «Травиату» и «Князя Игоря» — Аркадий Маркович пел за два месяца до смерти, почти точно зная дату своего ухода. Сохранилась запись его интервью, сделанная накануне — беседа давалась ему с большим трудом, разговаривать было очевидно тяжело. Но не петь! О том, что Савченко безнадежно болен, в зале тогда не догадался никто — на сцене голос не изменил ему ни разу, даже в самом конце. И в памяти поклонников он навсегда остался истинным аристократом, каким всегда и был, независимо от своих театральных костюмов и декораций.

— Одной из первых партий, которые достались мне на этой сцене, была партия Леля в «Снегурочке» Римского–Корсакова, — рассказывает народная артистка Наталья Руднева. — Мужская партия. В то время Аркадий Маркович находился в поле моего зрения постоянно, в зале, за кулисами, везде. Я наблюдала за его походкой, руками — в нем все было воплощением мужского, и все было красивым — жесты, смех, он даже возмущался красиво... В очередной раз, когда я пела Леля, в зале сидели мои друзья, которые после рассказывали, как зрители сверялись с программками, не веря, что партию Леля исполняет женщина. Это был один из самых памятных комплиментов, которые я получала в жизни. Значит, образец для подражания я выбрала верно.

Но для многих коллег он был не просто образцом для подражания — эталоном. «Я народный артист Советского Союза и не имею права петь плохо», — вспоминают в театре его слова и рассказывают, как Савченко готовился к своим вечерним выходам, накануне дома пропевая фактически весь спектакль (соседи до сих пор под впечатлением). Беречь голос ему не было нужды — даже после финальных аплодисментов, казалось, запросто может выйти к публике еще раз и исполнить всю оперу на бис. И исполнял. Например, в здешних стенах по сей день ходит история о том, как после выхода Аркадия Марковича с арией графа ди Луна в опере Верди «Трубадур» публика неистовствовала так долго, что усмирить шквал аплодисментов удалось только одним способом — дирижер кивнул, и Савченко спел свою арию еще раз. Целиком.

Голос был поистине от бога, тем самым даром свыше, который проявляется вопреки и наперекор — возможно, ради этого Аркадий Савченко и появился на свет. Не погиб в горящей избе в годы войны, как односельчане — до облавы мать успела спрятать его и брата в лесу. Выжил в концлагере... К слову, брат Анатолий Савченко также сделал блестящую оперную карьеру, только не в Минске, а в Риге. К профессиональным педагогам оба попали из самодеятельности и, приезжая друг к другу в гости, часто выступали на одной сцене. Братья Савченко, Аркадий и Анатолий, баритон и тенор...

Однако на сцене старший брат намного пережил младшего. Благодаря любви. Редкой, жертвенной, безоглядной любви, которая так часто встречается на книжных страницах, и так редко в реальной жизни.

— Как Серафима Семеновна его любила — это можно писать роман, — улыбается Наталья Руднева. — В театре порой шутили: Аркадий Маркович — свет в окошке Серафимы Семеновны, многие даже считали, что нельзя любить так беззаветно, так абсолютно. Впрочем, в оперу жена Аркадия Савченко была влюблена не меньше. Обычно именно она, Серафима Семеновна Гласова, наш врач–фониатр, приходила в театр раньше всех и уходила с последним звонком. Понятие рабочего времени было для нее условным, сделать необходимую процедуру певцу могла хоть ночью, в который раз подтверждая свою «безотказную» репутацию. Но интересы мужа все же были для нее на первом месте.

В 1980–е годы у нас собралась очень сильная группа баритонов: Аркадий Савченко, Юрий Бастриков, Николай Моисеенко... Однако конкурентов, по мнению Серафимы Семеновны, у ее мужа не было не только на белорусской, но, может, и на мировой сцене. Вовремя его накормить, проследить, чтобы обязательно прилег отдохнуть днем — все было очень важным, за всем она должна была проследить. Ведь в тонкостях вокала она разбиралась очень хорошо, была редким, авторитетным профессионалом, при этом очень красивой, обаятельной женщиной, которая, к слову, и сама неплохо пела. Но ее одной яркому, эмоциональному Аркадию Марковичу было мало, и жена заранее его прощала, так и говорила: «Я же понимаю, что в него нельзя не влюбиться».

С этим невозможно было спорить. Влюблялись в Савченко с первого взгляда. Впервые я увидела его в «Дон Жуане» Моцарта — стопроцентно его роль! Заснять бы только глаза, которыми на него смотрели артистки хора, и больше можно ничего не говорить, этот кадр был бы красноречивее всех слов.

— Сделать «своей» Аркадий Маркович мог любую роль, — вспоминает заслуженный артист Виктор Скоробогатов. — Каждый раз он играл свой, индивидуальный спектакль, причем так, будто эти мелодии и слова возникли у него в мозгу только что, в ответ на ситуацию или реплику партнера. На одной сцене с ним было очень интересно. Я специально расспрашивал коллег, с которыми пел одни и те же партии, — все отмечали, что с каждым из них Аркадий Маркович ведет себя на сцене по–разному, раскрывая новые грани в образе партнера в зависимости от того, кто исполняет роль. Поэтому после него, кто бы ни пел графа Альмавиву, мне, Фигаро, было скучно — только с графом–Савченко у Фигаро был возможен такой яркий и мощный конфликт... Увидев Аркадия Марковича в «Доне Паскуале» Доницетти я всерьез загорелся партией Малатесты — в этой роли он демонстрировал столько эмоций, что и мне захотелось пережить все это вслед за ним. А другого Кизгайло в «Седой легенде» Смольского я вовсе не представляю, вообще не помню. Хотя наверняка его пел кто–то еще.

— Мы много гастролировали и по Союзу, и за рубежом, — добавляет  концертмейстер заслуженный артист Георгий Карант. — И везде Савченко называли не иначе как «великий артист». Именно так — не великий певец, а великий артист. Причем звучало это из уст зарубежных певцов за кулисами, там, где высокие слова в адрес коллег не особо–то и в ходу.

— Да, он был эталоном, — соглашается дирижер заслуженный деятель искусств Николай Колядко. — Дирижерам спуску не давал, если на репетиции Аркадия Марковича что–то не удовлетворяло, не стеснялся в выражениях и мог крепко приложить. Но дирижеры его любили — знали: если у тебя в спектакле поет Савченко, успех гарантирован. Ведь он выходил на сцену, чтобы жить.

— Но только жена знала, что рак у Аркадия Марковича обнаружили еще за 15 лет до его ухода, — продолжает Наталья Александровна. — И сделала все, чтобы он ничего об этом не узнал, даже факт операции представила таким образом, что он по–прежнему считал себя здоровым человеком, расходовал себя на сцене, как здоровый. Пел, как здоровый...

Когда он умер, у Серафимы Семеновны не было и намека ни на какую болезнь. Однако надгробный камень в цвет памятника мужа она заказала себе сразу. «Я уже скоро», — говорила друзьям. Так и случилось...

На белорусской сцене он был такой один. Однако в советской прессе Аркадия Савченко часто сравнивали с Павлом Лисицианом, знаменитым баритоном Большого театра. Поразительно, что и умерли они в один день одного года — 6 июля 2004–го. Простое совпадение? А может, в этот день родился еще один великий баритон, имя которого мы скоро узнаем?

24 мая Камерный зал Национального академического Большого театра оперы и балета приглашает на юбилейный концерт из цикла «Легенды белорусской оперы», посвященный памяти народного артиста СССР Аркадия Савченко. В программе прозвучат его любимые арии из опер Джоаккино Россини, Джузеппе Верди, Николая Римского–Корсакова, Дмитрия Смольского и других композиторов в исполнении ведущих солистов национальной оперной сцены. Также у публики будет возможность услышать и неповторимый баритон самого Аркадия Савченко.

cultura@sb.by

Советская Белоруссия № 95 (24977). Суббота, 21 мая 2016