История Юрия Карачуна, директора Национального художественного музея

В 1977–м, когда ему предложили возглавить музей, коллекция произведений искусства, собранная здесь, была четвертой по величине в Советском Союзе. Карачун ее значительно увеличил — в основном за счет полотен современных белорусских художников, хотя места в старом здании архитектора Бакланова не хватало уже катастрофически... В конце концов, он затеял строительство нового музейного корпуса. В 1993 году многим эта идея казалась сомнительной. Экономических проблем в стране хоть отбавляй, автомобилисты толпятся в очередях за топливом, все остальные — за хлебом. Но к чужому скепсису Карачуну было не привыкать. Несколькими годами раньше, когда он решил взять под опеку Мирский замок, ни один из музейных сотрудников не поддержал своего директора. На излете советского времени большая часть замка уже никому не принадлежала, верно превращаясь в руины, и эта лишняя головная боль оказалась нужна единственному человеку... Это он, Юрий Карачун, превратил Национальный художественный музей в научно–просветительный центр с филиалами по всей Беларуси, создал музейный архив и открыл реставрационные мастерские. Недаром Елена Аладова так долго (три года!) убеждала его стать своим преемником, разглядев незаурядный потенциал в скромном сотруднике Министерства культуры, прославившемся к тому времени разве что талантом книжного графика. 

— Елена Васильевна так всем и говорила: не уйду с работы, пока не возьму Карачуна измором, — вспоминает Валентина Михайловна, вдова Юрия Карачуна. — Претендентов на эту должность хватало. Но сопротивляться настойчивости Аладовой было непросто. Три года она ходила к нам со своими знаменитыми пирожками, котлетами, приглашала в гости (благо мы жили по соседству) и все убеждала, убеждала...

Возможно, выбор Аладовой определялся еще одним обстоятельством, которое не афишировалось, но и не могло быть тайной. Большую часть жизни Юрия Карачуна сопровождало клеймо «сына врага народа», и кому как не Елене Васильевне, дочери «врага народа», было знать, какие стойкость и порядочность вырастают на такой тяжкой почве...

Сын

— Отец Юрия Александровича был заведующим одного из отделов газеты «Звязда», участвовал в создании редакций районных газет, писал стихи, печатался... Но, на свою беду, так и не прекратил переписки со студенческим другом, который к тому времени жил в Польше. Из–за этих писем его и арестовали. В 1933 году вся семья оказалась в Минусинске, когда единственному сыну Александра Карачуна было всего два года... Через пять лет отцу дали второй срок, а матери Юры предложили отречься от мужа, чтобы спасти сына. Но работать и жить в Минске ей было теперь запрещено, и в школу Юра пошел в Дзержинске... В 1957 году он попытался разведать судьбу отца, в итоге получил проштампованную бумагу о том, что Алесь Карачун якобы умер в 1944–м. Только через 30 лет мы узнали, что его расстреляли практически сразу после отъезда семьи из Минусинска. Наш сын Александр к тому времени стал уже совсем взрослым... 

Семья

На новый, 1949 год подружки из моей женской школы собрались у нас дома. Четырехметровые потолки нашей квартиры позволяли поставить большую елку, а такая роскошь была далеко не у всех. Не важно, что двери на балкон и часть окон были заложены кирпичом, а все «удобства» — во дворе Купаловского театра, зато тут топилась голландская печка, возле которой всем было тепло и уютно. Юра так любил сидеть возле этой печки... Но это уже после. В ту новогоднюю ночь мы с ним только познакомились. Подружки прямо с улицы пригласили его разбавить нашу девичью компанию. Он уже был студентом художественного училища, и многие посматривали на него с интересом, хотя вел он себя очень сдержанно... А потом мы встретились на катке в парке Горького. Юра с кем–то столкнулся, не удержал равновесие и сильно ушибся головой. Я помогла ему добраться до дома. Жил он за вокзалом. В 12–метровой комнате своих родственников был шестым, зимой спал на сундуке, летом — на чердаке двухэтажного барака, который его семья делила с многочисленными соседями... Пока он болел, я навещала его в компании друзей. А потом он позвонил к нам домой... 

Долгое время Юра был просто «другом семьи». Выучил все украинские песни, которые пела моя мама, приносил нам редкие по тем временам книги, которые ему давали на одну–две ночи, и мой папа читал их нам возле той самой печки... В нашем доме Юрий нашел семью, которой так рано и так жестоко был лишен.

Враг

Я окончила свой пединститут, мы поженились, а через месяц его призвали в армию. Мне предложили место переводчицы в обществе дружбы с зарубежными странами, которое размещалось на территории аэропорта. Для меня уже шили форму, и вдруг узнаю, что мои документы не могут быть приняты, поскольку я «жена врага народа». Это был 1954 год...

До службы в армии Юра успел поработать учителем рисования и черчения, хотя существовала директива Министерства просвещения, согласно которой работа с детьми ему была запрещена. Только директор 27–й минской школы, сын священника, задал резонный вопрос: каким «врагом» мог быть двухлетний ребенок? И первым нарушил этот запрет.

Когда Юрий Александрович был уже главным художником издательства «Урожай», замминистра культуры БССР Арсений Ваницкий счел его кандидатуру подходящей для работы в министерстве, предложил должность редактора художественно–экспертной коллегии. Но для такого поста нужен был партийный билет. Однако в партию его не приняли ни в первый, ни во второй раз — уже как... бывшего «сына врага народа». Только вмешательство Ваницкого изменило ситуацию... Все по той же причине устроить первую выставку своих работ он смог только к 50 годам. 

Художник

Несколько лет мы вели переписку с ЮНЕСКО. Моя профессия преподавателя французского языка пришлась здесь очень кстати. Экспертов во Франции еще нужно было убедить, что ради Мирского замка стоит ехать в Беларусь. На момент передачи его художественному музею на балансе исполкома находились только флигель и домик сторожа, остальное просто разрушалось... Собственно, поэтому Юрий Александрович и стал создавать музейные филиалы — чтобы спасти то, что еще можно было. В выходные мы с ним садились в свой «Запорожец» и отправлялись на «разведку» по нашим городам. В Заславле видели заброшенные храмы, в Гольшанах — коровник на месте замка... «Здесь будет филиал и здесь будет», — отмечал Юрий Александрович. 

Но в конце жизни он жалел только об одном — что так мало занимался творчеством. У него никогда не было мастерской, хотя за 20 лет работы в музее вполне мог бы ее получить. Но... понимаете, не мог. Однажды, помню, попросила его принести с работы гвоздиков, повесить дома пару картин. «Если я возьму в музее гвоздь, мой сотрудник сможет унести картину», — ответил он мне тогда...

Его сердце... В детстве он голодал и долго оставался маленьким, а сердце, напротив, росло большим. Сердце болело всю жизнь. За все и всех... После своей клинической смерти Юра жил еще месяц. Этот месяц он провел в профилактории в Городище. Там постоянно рисовал, будто наверстывал упущенное... Накануне выписки еще успел забежать в музей, убедился, что выставка Шагала готова к открытию. А ночью случился еще один сердечный приступ. Вернисаж прошел без него...