После прочтения Библии в Брониславе БРАТИЩЕВОЙ из военного городка Бобровичи Калинковичского района проснулся дар живописца. А нарисовать, как и рассказать, есть о чем.
МАЛЕНЬКАЯ уютная квартира 77-летней пенсионерки Брониславы Федоровны напоминает мини-музей. Я с открытым от удивления ртом минут десять рассматривала картину за картиной. Все как одна — светлые, запоминающиеся, излучают тепло и хорошую энергетику. А ведь женщина стала писать случайно, уже в преклонном возрасте, поначалу украдкой от мужа — после прочтения Библии. Откуда появился дар и чем необычна судьба сельского живописца, рассказывает Бронислава БРАТИЩЕВА.
— Бронислава Федоровна, я знаю, что вы почти два десятка лет прожили в Сибири. Как вас туда занесло?
— Да, это правда. А родилась я в Могилевской области, в Горках. Мама была полькой, папа — белорусом. У родного брата Ванечки от ранения на фронте в черепе дыра осталась, ее пленочкой затянуло, там волосы и росли. Так как воевать он уже не был способен, его отправили в Сибирь работать. После войны в Беларуси было очень тяжело, голодно, а в письмах Ваня рассказывал: «Приезжайте, тут и хлеба, и работы полно!» И мы всей семьей уехали в Кемерово. А семейство-то большое — пятеро детей: трое братьев и мы с сестрой. Когда переехали в Сибирь, мне было лет 17, только школу закончила. В Кемерово сразу пошла работать на военный завод, где порох изготавливали. Вскоре от предприятия отправили заочно учиться в институт. На производстве нужна была строжайшая точность. Все подсчеты вели на алгоритмичных линейках, ошибаться нельзя. Промахнулся на одну тысячную долю — взрыв. Все-таки порох изготавливали. Вот и села за студенческую скамью. Начинала аппаратчиком, после института работала технологом. Зарабатывали много. Если в городе секретарь-машинист или продавец получали 30 рублей, то я — 150. Мы тогда так зажили!.. Наряды себе покупала. Сестра приехала — и ее обувала, одевала. Только в магазинах тогда готовой одежды было не купить, зато скирдами лежала ткань, бабушки шили и на базарах торговали юбками, блузками. Оттуда и одевались. Потом и сама стала шить.
— Как вы привыкли к сибирскому климату и той жизни?
— Там резко континентальный климат: зима очень холодная, а лето — жаркое, поэтому люди не выкладывали помидоры на подоконник, чтобы дозрели, — все выспевало на корню. А морозы бывали до 50 градусов. Бежишь на завод утром, дышишь, пар идет, а спина льдом покрывается. А завод огромный, и на работу шли миллионы, словно на митинг какой. Пока спешишь к проходной, не раз услышишь: «Щеку обморозила» или: «Ухо обморозила». Но в домах всегда тепло. Под землей угольные шахты, поэтому угля не жалели, чтобы людей обогреть.
Молодежи в Кемерово было где повеселиться — на танцах, в кино, только вот страшно. Город огромный и преступники — на каждом шагу. По одному никогда не ходили. Даже после работы друг друга ждали и вместе шли — мужчины, женщины. Часто видели: ведет парень двух девчонок, а в спину пистолетом тычет. И не крикнешь, а то тебя пристрелит. Летом днем только иногда в парк ходили, и то старались до темноты ноги унести. Кино мы очень любили. Телевизоров не было, и все повально на новые картины бегали.
— А как с мужем познакомились? На танцы ходить страшно, в парке особо не прогуляешься...
— Судьба свела! Мой брат вместе с ним работал. Пришел как-то и друга с собой привел в общежитие — я от завода получила комнатку. Петя оказался старше меня на восемь лет. Шесть месяцев на фронте побыл и семь лет после окончания войны служил в Германии. Прожили неплохо. Он никогда не обозвал меня словом плохим. И даже не ругались. Обидит меня — я замолчу. Вот и вся наша ругань. Месяц могу молчать, один раз полгода не разговаривала, пока моя мама не отчитала меня. К этому времени уже даже забыла, по какому поводу поссорились. Я замолчу — он понимает: виноват. Иной раз и прощения просит, а я все равно — ни звука. Вот такая настырная, вредная была в юности. «Помолчала бы ты с моим Федей, он бы тебе устроил...» — смеялась мама и рассказывала про отца. С возрастом переменилась. Последние годы жили с Петей дружно, не ругались. А побранимся слегка — на второй день забудем.
— Вы так и проработали все 18 лет, пока жили в Кемерово, на заводе? Или пробовали себя в чем-то другом?
— Всякое было. Производство на заводе вредное, летом над городом смог стоял. Подует ветер со стороны завода — такой дым идет, что платками рты и носы закрывали, дышать невозможно. А потом сердце стало болеть. С завода ушла, хотя так сильно свою работу любила... Трудилась в торговле: работала и кассиром, и продавцом, и заведующей магазином. Но мне там не нравилось — нет дисциплины, много воровства. Поработала пару годков и снова вернулась на завод. Там дисциплина железная, обмундирование, бесплатное питание. Уходим в отпуск — сухпаек дают: сахара мешок, мясо, сыр, молоко... Вольготно жилось. Когда уже собралась уезжать в Беларусь, мне сказали: теперь за тобой будет слежка до самой смерти — объект-то секретный. Правда, теперь и от завода того уже ничего не осталось.
— Вы с мужем прожили 45 лет, так сказать, чуток не дотянули до золотой свадьбы...
— Петр никогда не болел и ни одной таблетки за жизнь не выпил, а умер раньше меня. Вот парадокс, а я всю жизнь хилая и до сих пор живу. И когда муж при смерти лежал, ни одной «скорой» ему не вызвала и таблетки не дала — отказывался. А заболел раком пищевода. Обычно больные раком расстаются с жизнью в муках, а Петр умер спокойно. Я у него постоянно спрашивала: «Болит что-нибудь?» А он: «Ничего». Последние дни на одних вафлях сидел: отломит кусочек, положит в рот — и вся еда. За полгода сгорел. Когда врачи обнаружили опухоль, она уже была в четвертой стадии — оперировать поздно, рак перешел на печень, легкие... У нас был дом с садом в деревне Горбавичи Калинковичского района. В огороде возились, кур держали, коз целое стадо завели. А когда муж заболел, сводить стали — что я сама с ними сделаю? Когда Петр умер, и вовсе жить там не смогла — страшно одной, дом на окраине, соседи странные. Так я продала дом и купила себе квартиру в Бобровичах.
— У вас вся квартира в картинах. Неужели где-то учились писать, и почему на большинстве из них — лики святых?
— Я еще до переезда в Горбавичи горела желанием Библию почитать. Все какие-то выдержки знают, постоянно библейские рассказы упоминают, меня интерес охватил: что за книга такая? В Горбавичах на остановке встретила мужчину-баптиста. «У него точно Библия есть»,— подумалось. Он мне и принес святую книгу домой. Стала читать и поверила в написанное. Читала и думала: «Был бы передо мной Иисус Христос, я бы просыпалась и встречалась с ним глазами». А рисовать сразу не получалось. Желание появилось, но в доме ни одной иконы до этого не было. И я украдкой от мужа поехала в Калинковичи, купила ватман, акварели, набрала тюбиков масляных красок, из козьей шерсти сделала кисточки. И по ночам, пока муж спал, украдкой (а то он будет смеяться — художница появилась!) нарисовала три иконы. Сначала набросок карандашом сделаю, а потом разрисовываю. Уйдет муж козам траву косить — я рисую. Как увижу, что он едет, прячу быстро бумагу, кисти вымою в керосине... Думаю, сколько иконам за диваном-то стоять? Показала. Поставила на сервант, Петр заходит и говорит: «Где ты их взяла?» Я: «Купила». Стыдно было признаться. А он присмотрелся и говорит: «Ничего. Но как-то по-детски». Я так и не призналась, что мои. Встречал супруг дочку Жанну с автобуса и рассказывает: «Мама купила три иконы и что-то много за них отдала». А Жанна знала про то, что я украдкой пишу: «Папа, да не купила она иконы — сама нарисовала». Петр так и остолбенел. Сделал сам мне мольберт, ящик для красок, целую охапку кистей накупил — на несколько жизней хватит, краски стал приносить.
— У вас, Бронислава Федоровна, много картин на церковную тему и всего пару портретов и один пейзаж. Почему сосредоточились только на иконах?
— У меня и иконы-то не сразу стали получаться. А потом муж настоял: «Что ты все иконы пишешь? Нарисуй природу! Маму свою нарисуй!» Трудно изобразить природу, подумалось мне, каждый сучок вывести надо, а маму нарисовать — художник я что ли? А потом, опять-таки тайком от мужа, стала рисовать мамин портрет. И получилась она еще лучше, живее, чем на фотографиях. Словно не я рисовала, а Бог водил моей рукой. Посмотрите, мама уже старенькая, слепая. И приглядитесь — глаза смотрят, но не видят. Муж увидел картину и говорит: «Бабтя Реза — вылитая». А это портрет обыкновенной девочки. И вот на стене висит единственный пейзаж — мишки в лесу.
Только вот сейчас плохо вижу и год как не рисую. Руки требуют, очки надену, а без толку. Картины ведь смотрятся издалека, сделаю мазок — отхожу, смотрю. И вроде бы нигде не училась. Ни дед, ни родители не рисовали. Только помню: брат еще до войны Ленина один раз нарисовал — очень похож был.
— Бронислава Федоровна, в вашей комнате, обставленной картинами, очень легко дышится, от них прямо позитивная энергетика идет. Вам никто этого не говорил?
— Тепло от них идет, говорят мне люди, а я ничего не чувствую.
А знаете, в Горбавичах ко мне приходили люди лечиться. А началось все с соседки: пришла как-то, села и молчит. Я и спрашиваю: «Вы, наверное, по делу какому-то?» А она: «Полечите меня». «Никогда в жизни не лечила и не умею лечить. Смеетесь надо мной?». Она: «Ну хоть подержитесь за меня. Я не уйду, пока не подержитесь за меня». Я усадила, как могла, помолилась, по голове погладила. И сразу по всей деревне разнеслось, что лечу. Второй пришел, третий человек, встречают и просят полечить. В Бобровичах я никому об этом не говорила, а люди ко мне все равно идут, за руку просят взять, подержаться. Вот так чудеса!
— Ваш дар рисовать случайно не передался дочкам?
— У меня двое деток — Жанна и Лена. Лена в Сибири живет, в Алтайском крае, на родине своего отца. Мы переехали оттуда, и она обещала, а сама осталась. Замуж вышла за парня-сибиряка, которого я и в зятья-то не хотела. Живут вроде бы неплохо. Я, правда, к ней не ездила. Муж дважды у нее был, и Жанна, вторая дочка, ездила. А для меня самое главное, чтобы счастливой была Лена.
Жанна за нами переехала в Беларусь сразу. Они с мужем учителями были, пришли в районо, им предложили домик в чернобыльском поселке и работу в новой школе. Там остались и живут. Уже у меня и правнучка есть в Мозыре...
— Счастья вам и вашим родным, Бронислава Федоровна. Спасибо за интересную беседу!
Наталья СЕРГУЦ, «БН»
НА СНИМКЕ: Бронислава БРАТИЩЕВА с портретом матери.
Фото автора
