Без железного занавеса

В революционные 1990–е не только Советский Союз исчез с карты. Мира, в котором многие из нас родились и успели повзрослеть, давно нет. Родилось поколение, которое не всегда знает, что с Таджикистаном и Узбекистаном мы были одной страной (и даже были счастливы вместе), а с Польшей и Чехословакией — в одном лагере. Социалистическом. Чехословакии тоже больше нет. Многие в Чехии и Словакии об этом жалеют.

Готовя этот материал, я сделала шестнадцать больших интервью, и многие из тех, с кем я беседовала, были уверены: за распадом федеративного государства стояли амбиции двух политиков — тогдашних премьер–министров Чехии и Словакии Вацлава Клауса и Владимира Мечьяра, а главной жертвой «бархатного развода» (названного так по причине своей бескровности) стал президент Чехословакии Вацлав Гавел, активно выступавший против разделения. 1 января 1993 года Чехословакия исчезла, на карте появились две страны: Чешская Республика (население 10,5 млн. человек, ВВП на душу населения почти 20 тыс. долларов США) и Словацкая Республика (население 5,4 млн. человек, ВВП на душу населения чуть более 18 тыс. долларов США). «А ведь если бы мы были единой страной, с нами больше бы считались в мире!» — мечтательно говорят сегодня и чехи, и словаки (но больше все–таки словаки).

Во время встреч и интервью в Чехии и Словакии мы говорили об этом и о многом другом: о лихих 90–х (да, у них они тоже были лихие — с купонной приватизацией, в одночасье появившимися миллионерами и олигархами, гибнущей промышленностью) и о том, конкурируют ли сегодня в мире Чехия и Словакия.

Интересное наблюдение: организовать интервью в Словакии оказалось намного проще. Люди (политики и бизнесмены в том числе) шли на контакт охотнее, выглядели откровеннее и практически все признавались в любви к Беларуси.

— Эта революция, которую потом назвали «бархатной», имела несколько этапов. Сначала это был демократический социализм, демократия в социализме. Потом пошло по–другому. Некоторые шаги федерации были направлены против словаков. Например, у нас была очень развитая промышленность — производство оружия. Вацлав Гавел, ни с кем не посоветовавшись, поехал в США и сказал: «Остановим». Но остановили только в Словакии. Здесь с утра до вечера стояли 100 тысяч безработных, никто не знал, что им сказать. Безработица выросла почти до 20 процентов. Чехи думали, что они работают на нас, мы думали, что отдаем им. Многие из тех реформ были не в пользу Словакии. А в Чехии настроения были такие: если словаки недовольны, хотят больше денег для социальной сферы, мы лучше будем без них. А мы говорили: слава богу, мы будем одни. В Чехословакии, конечно, некоторая децентрализация была. Были у нас какие–то региональные органы, но без влияния и власти. Здравоохранение, школы, культура, мелкая торговля. Но все центральные органы были в Праге, мы никогда не определяли государственную политику.

— Там, где 900 лет не было государства, было историческое чувство: хотим быть самостоятельными. Это было у всех. Вопрос о строительстве государства — и сложный, и нет. Опыта нет, но вдохновение огромное. Мы все создали за 10 месяцев. Не было здания, не было служащих, не было своей валюты, не было опыта, надо было подбирать людей, которые хотели и умели. Сколько раз так было: пригласил человека и говоришь: будешь министром — ищи здание, людей, через два месяца должны быть результаты. И это все делалось очень–очень быстро, у населения росло убеждение, что мы можем жить одни, что не надо бояться такого шага. До того было очень много разговоров, что будет война, экономически не выдержим, у руководства нет опыта — пугали людей.

— Мы имели, например, большую оппозицию в лице госсекретаря США, которая была родом из Чехословакии...

— И она нас так критиковала! (На лице Владимира Мечьяра появляется усмешка. — Прим. И.П.) Совет Европы решил, что три года — и Словакии не будет. Но уже, слава богу, больше двадцати лет прошло, а мы существуем. Надо с народом сотрудничать, и будет результат. Помощь из–за границы принять, но прежде всего самим делать. А потом пошло все очень быстро. Переход с федеральной валюты на национальную — две недели. Выход на международный валютный рынок — полгода. Но еще полгода никто с нами даже разговаривать не хотел. Это был самый трудный момент: изоляция через финансовую сферу. Но мы выдержали. Политически нас принял весь мир, мы радовались. Но в мире уже не было двух центров, остался один, который говорил: «Я победил!» А тому, кто победил, принадлежит все. С этим нужно было научиться жить, и это было нелегко. Мы получили кредиты от МВФ, но оказалось, что не только деньги нужно вернуть с процентами, но есть и политические условия: нами хотят руководить. Был и очень важный вопрос собственности: почти все отрасли перешли в частные руки, в первую очередь зарубежные. Был вопрос интеграции, кризис, инфляция, неплатежеспособность — все было.

— Когда это все начиналось, было несколько основных принципов. Первый — политический: создать государство, завязать контакты за рубежом. Второй — экономический: был большой кризис. Социалистической системы больше не было, надо было строить что–то новое. Хозяйственное сотрудничество шло очень тяжело: все распалось, платить нечем, товаров не стало, надо было все перестраивать. Правда, эту перестройку каждый видел по–своему: мы — как получить прибыль, другие — как получить собственность. Еще — перестройка социальной системы. Она должна была перейти от системы солидарности к принципу личной ответственности. Очень серьезным был вопрос и о том, как развиваться в духовной жизни. Как общество, в котором прежде всего христиане, удержать на моральных принципах. Мы встретились с неолиберализмом. В нем есть кое–что положительное, но не все: он очень ослабляет чувство социальной солидарности. В нем главное — не человек, главное — потребитель. А это означает: твоя ценность в том, сколько ты покупаешь. В таких отношениях бывает очень много нравственного мрака.

— В экономике главная проблема — безработица. Очень много людей работают за границей. И дело не в том, что они могут выехать, а в том, что они должны уезжать, потому что дома нет работы. Официальные данные говорят о 12 — 15%, но фактически каждый четвертый без работы. Бывает так, что родители оставляют детей старикам, и один — в одном государстве, другой — в другом, встречаются раз–два в год на каникулах. Вторая проблема, что все банки, все решающие отрасли — энергетика и другие — перешли в руки зарубежных собственников. У нас нет контроля. Капитал, который здесь возникает, вывозится за границу, и часть его мы потом получаем как помощь ЕС. Но если бы он оставался здесь, нашей экономике было бы лучше. В свое время мы принимали те инвестиционные предложения, которые были завязаны на дешевую рабочую силу. Но потом цена рабочей силы стала расти, инвесторы идут дальше — ищут, где дешевле. Инвесторов интересует прибыль, а социальные вопросы пусть решает государство. Но оно слабеет, потеряло некоторые инструменты руководства, когда приняло валютный союз с Европой. Дальнейшее развитие Словакии зависит не только от нас. Однополярный мир, созданный США, идет к своему кризису, есть стремление создать многополярный мир, идет огромная борьба в политике, экономике. Станет ли она «горячей» — не знаю.

— Исторический опыт говорит, что многие платят за это не только политически, но и физически. Я ушел из политики в 1998 году.

— Тяжелое, когда чувствуешь ответственность за то, что делаешь, это как ответственность за ребенка. И внутри это очень тяжело. Но потом, когда видишь, что теряешь влияние, лучше бросить все и уйти.

— Надо сказать честно: ничего бы не делал по–другому. Почему? Была определенная информация, которую я получал. Я всегда хотел поступать правильно, честно. Было много кризисных ситуаций. Если есть время анализировать — это одно, ну а если надо решить вопрос в течение нескольких минут и нет времени на анализ? Звать кого–то, обращаться с вопросами? Не очень–то другим и хотелось. Разбивалась компартия, разбивалась Чехословакия, создавались новые отношения. Кто где? Чей? Так что говорить сегодня, что я вел бы себя по–другому — нет, в тех же условиях я принимал бы те же правильные решения и делал бы те же ошибки. Можно думать: я был бы другой. Нет, я свой. Был и есть. Можно говорить: это было плохо, а это было невыгодно. Но чтобы дать правильный ответ, надо быть намного дальше от всего. Многие шаги проявятся через 20, 30, 50 лет, и тогда будет понятно — правильно это было или нет. Сейчас ответить тяжело. Я думаю, что работал добросовестно и на пользу словакам. Исторически это было время огромного значения.

Эмблема Коммунистической партии Чехии и Моравии — две красные черешни на веточке. Мне этот символ кажется немного легковесным, что ли, но Войтех Филип, руководитель Коммунистической партии Чехии и Моравии и вице–спикер Палаты депутатов парламента Чехии, объясняет: «Черешня — символ Парижской коммуны». Сегодня в Коммунистической партии Чехии и Моравии более 50 тысяч членов. На последних парламентских выборах она получила почти 15% голосов избирателей и 33 места (из 200) в Палате депутатов. Так что коммунисты в Чехии — серьезная сила.

— Благодаря кропотливой работе и преданным членам. Были и экономические сложности, и политические. Нас несколько раз пробовали запретить. Последний раз в 2009 году. Но я сказал тогда министру внутренних дел: попробуйте. Есть решение Европейского суда в связи с Коммунистической партией Турции. Компартия Турции, когда ее запретили, в Европейском суде выиграла, и государство должно было заплатить партии 3,5 млн. евро. Хотите нас запретить? Попробуйте, но это будет вам дорого стоить. Так что мы существуем, каждый год принимаем 800 — 1.000 новых членов.

— Что изменилось? Многое. Все. Но 54% чехов и более 70% словаков считают, что сейчас хуже, чем было до 1989 года. Это официальная статистика. Почему они так думают? Говорят, многое не выполнено. Особенно в социальной сфере. Здравоохранение это уже не здравоохранение, не забота, а сервис за деньги. Политические партии работают для себя, а не для народа. Во время социализма была ведущая роль компартии, сейчас Конституция стоит на том, что есть свободное соревнование политических партий. Но на самом деле его нет. Есть небольшие группы, у которых деньги, телевидение, радио и газеты. Я бы говорил о медиакратии, а не о демократии. И это очень опасно, потому что это манипуляция людьми. 

— Глобальные банки и международные компании, которые купили наши фабрики. Чехословакия как унитарное государство была бы сильнее. Но благодаря близости чехов и словаков мы разошлись мирно, и у нас прекрасные отношения.

— Главные экономические проблемы в том, что Европа не работает как суверен. Многие европейские политики работают в американском русле.

— (Смеется.) Да–да. Я это называю сессией центрального комитета. Европе нужна эмансипация. Не только Евросоюзу, но и всей Европе. Это и балканские государства, и Россия, Беларусь, Украина. Без сотрудничества мы проигрываем. Сейчас время возникновения мультиполярного мира. Биполярный мир был хорош для американцев: надо было разговаривать только с Советским Союзом. А сейчас надо разговаривать и с Китаем, и с Индией, Бразилией, арабскими государствами. Европа делает то, что хочет Америка. Но это против европейских интересов, против интересов Чехии.

— Наши американские друзья хотят видеть Европу без нашего главного спонсора, без России, а это страшно. Европа без России экономически невозможна. Мы энергетически ничего не сумеем сделать, потому что здесь энергии нет. Норвегия, между прочим, тоже не в Евросоюзе, а там нефть и газ. И Россия, и каспийские государства, и арабский мир. Из–за американских интересов мы против России, а у кого будем покупать? В смысле энергетической безопасности ситуация в Чехии лучше, чем в других государствах ЕС. У нас до 50% ядерной энергетики, уголь. Американцы хотят, чтобы у Европы были проблемы, и тогда они смогут экономически выиграть.

— Знаете, бывший СЭВ был межправительственной организацией, а ЕС — надправительственная организация, там унижается суверенитет государства и в основных вещах суверенитет передан в Брюссель. ЕС стоит над нацией, над народом. В Евросоюзе огромный демократический дефицит. Там единственная демократическая институция — Европарламент. Все остальные — бюрократические.

— И их не избирали. Кто, например, избрал Туска? Мы не избирали. Это сложная вещь, уменьшение суверенитета в процессе глобализации, конечно, объективный процесс. Но нам нужна эмансипация Европы, чтобы на первом плане стояли интересы европейские, а потом уже все остальные. В наших интересах — сотрудничество с Россией, государствами на востоке, с Китаем, Африкой, Южной Америкой. Мы видим, что все технологические процессы, IT–технологии американцы держат в своих руках. А вот если бы было сотрудничество европейских технологий и российских природных ресурсов, мы были бы непобедимы.

Если руководителя Коммунистической партии Чехии и Моравии Войтеха Филипа можно смело отнести к «старой гвардии», то 34–летний председатель Конституционного комитета парламента Словакии Роберт Мадей — представитель нового поколения политиков. Что не мешает ему быть — вы удивитесь — ветераном. Будучи студентом третьего курса юридического факультета университета в Братиславе, он принял участие в конкурсе, организованном партией «СМЕР–Социальная демократия». «Они хотели, чтобы молодые люди больше занимались политикой, — рассказывает Роберт Мадей. — Предложили: примите участие в нашем конкурсе, а кто его выиграет, сможет стать депутатом парламента. Я выиграл в 2002 году». Ему тогда был 21 год, и он стал самым молодым депутатом парламента. Но Роберт Мадей гордится не только этим, но еще и тем, что, став депутатом, активно отстаивал сохранение в Словакии бесплатного высшего образования. Так что в том, что сегодня словаки учатся в своих университетах бесплатно, есть и его заслуга. В политике и парламенте он уже 13 лет (четыре раза принимал участие в выборах), говорит — много, зато для юриста — огромный опыт.

— Поначалу было нелегко, — рассказывает Роберт Мадей, вспоминая первые годы независимости Словакии. — Людям пришлось поменять свои взгляды. Теперь особое значение имеют активность и ответственность каждого отдельного человека. Либеральная экономика означает свободу предпринимательской деятельности, и это отличная основа для малого и среднего бизнеса. В большинстве стран именно это является движущим мотором экономики, поддерживает внутренний спрос и производство. Для моей партии наиболее важной является социально–защитная функция государства. Мы занимаемся решением одной из самых злободневных проблем — безработицей. На нее влияет мировая экономическая ситуация, ведь Словакия — открытая экономика. С 2009 года у нас в стране введен евро, это дало валютную стабильность, которая оберегает нашу небольшую чувствительную экономику, но мировой экономический кризис и на нас негативно влияет.

— Словаки — очень трудолюбивый и смиренный народ. Мы провели реформы в финансовом секторе, предпринимательстве, устранили много административных барьеров. Мы сейчас часть общеевропейского рынка, и нам приходится конкурировать с развитыми западными экономиками. Поначалу это было непросто, но, на мой взгляд, мы заняли достаточно хорошее положение. За последние годы в Словакию пришло много иностранных инвестиций, у нас производится самое большое количество легковых автомобилей на душу населения в мире. Сегодня Словакия — одна из стран Евросоюза с наиболее высоким ежегодным экономическим ростом. И этим мы обязаны нашим трудолюбивым людям.

— Во время разделения Чехословакии я был еще школьником, мне трудно высказать личное мнение по этому поводу. Однако могу сказать, что словаки очень гордятся своим независимым государством, мы к нему привыкли, и нет никаких дискуссий о том, что должно было быть иначе. Я ценю то, что разделение произошло мирным и спокойным путем. Благодаря вступлению в Евросоюз в 2004 году словаки и чехи вновь оказались вместе, сегодня мы даже не замечаем, когда пересекаем границу. Люди очень близки друг другу. Нельзя сказать, кто победил, а кто проиграл, сегодня мы просто гордимся своей государственностью.

www.pleska.info

sbchina@mail.ru

Советская Белоруссия № 156 (24786). Вторник, 18 августа 2015