За шесть лет учебы в театрально-художественном институте я слышал много забавных историй и часто становился участником подобных происшествий. Их герои, тогдашние студенты, сегодня знамениты, прославлены. Их работы хранятся в музеях и коллекциях по всему миру.
Рисунок Олега Карповича
Два профессора
Каждый семестр перед просмотром из мастерских все выносилось в институтские коридоры, и они были похожи на заброшенные шахты. Мольберты, столы, стулья, подиумы, планшеты, старые холсты... Коридоры превращались в узкие, темные, тесные ущелья. Вот по такому коридору и шли два старых профессора — Петр Серапионович Крохолев и Павел Константинович Любомудров. Шли неспешно, один поддерживал другого и о чем-то важном говорили, может, даже и об искусстве.
Огромный двухметровый лист ДВП стоял на столе, у стены. Когда профессора проходили рядом с ним, то ли от сквозняка, то ли еще от чего тяжеленный лист качнулся и начал падать. Старые художники были слишком заняты неторопливой беседой, да и темновато было в коридоре. Лист ДВП упал со страшным грохотом, подняв пыль. Упал в нескольких сантиметрах от Петра Серапионовича и Павла Константиновича, может, даже зацепил их каблуки.
Профессора вздрогнули, замерли, как вкопанные, потом медленно повернулись, посмотрели на развалившийся под собственной тяжестью и от сильного удара лист, минуту постояли и пошли, так же степенно и неторопливо...
Грог
Кабинет декана художественного факультета и мастерская графиков находились рядом, через стенку, на втором этаже. Ну откуда молодые графики могли знать, как готовится такой напиток, как грог? Слышали, что вино надо кипятить — перепутали грог с глинтвейном. Плитка была, и чайник имелся, а вино продавалось рядом в гастрономе. Купили несколько бутылок, вылили в чайник и варят. Сахару всыпали и специй, какие были, бросили. Вино варится, кипит, музыка играет, графики рисуют.
И тут в дверь стучит декан, просит открыть. Открывают, делают музыку чуть тише. В мастерскую входит декан, а за ним какие-то важные люди. И декан, поморщившись, обращается к комиссии: “А тут у нас лучшие из лучших — графики! Хоть и позднее время, а они все работают. Вот чаек себе готовят. Молодцы, ребята!” Быстро сказав, энергично закрывает дверь и удаляется. Через четверть часа возвращается: “Чем это у вас так воняет? Комиссию стыдно привести”. Графики пожимают плечами, переглядываются и предлагают чашку чая. Декан не отказывается.
Пейзаж с тремя натурщицами
Тома. Жизнь художника без натурщиц представить невозможно. Позировала у нас рыжая красавица Тома. Аккуратная девушка, никогда не опаздывала, не подводила студентов. Была веселой и общительной. Жила где-то в общежитии с подругой. Однажды позвонила утром на кафедру и сообщила, что прийти не сможет. Занятие было сорвано. Но вечером, когда стемнело, она заглянула в мастерскую. Сняла темные очки, а под глазом — синяк, губа припухшая, ухо красное.
Оказалось, утром без предупреждения приехала проведать дочку мама из деревни. Гостинцев привезла. Томы в комнате не было — ходила в магазин. Мама увидела на стенах множество рисунков обнаженной дочки. И когда та вернулась, накинулась на нее и избила. Лупила и кричала, что и подумать не могла, что ее родная дочь каждый день раздевается перед мужчинами. Женщина была уверена, что ее Тома поступила в институт и учится, а Тома экзамены не сдала, но в деревне соврала, что учится в Минске и даже повышенную стипендию получает.
Тома позировала еще несколько лет после того случая и даже вышла замуж за художника.
Зоя. Натурщица Зоя училась на журфаке и позировала в нашем институте. Позировала обнаженной, так как за это платили в несколько раз больше, чем за позирование в одежде.
Окна мастерской выходили на улицу Сурганова, и вся жизнь была слышна. И вот стоит Зоя на подиуме, а под окнами — авария, стукнулись две машины. Зоя срывается с места и бросается к открытому окну. Студенты, отложив карандаши, тоже подходят глянуть, что там за авария такая. “Смотрите, как он въехал!” — восторженно комментирует ДТП будущая журналистка.
Зеваки на улице стоят и, задрав головы, глядят на обнаженную девушку, размахивающую рукой в окне второго этажа. И тут следующий удар — это уже водитель черной “Волги” засмотрелся на Зою и въехал в хлебный фургон.
Мы закрываем окно...
Ира. Когда у нас вечером позировала Ира, а она была натурщицей яркой, стояла на двух больших подиумах, почти под потолком, то в типографии, на противоположной стороне улицы Сурганова, прекращалась работа. Рабочие-печатники стояли у своих окон, курили, смотрели на ярко освещенную натурщицу и махали ей рукой.
Такая же история происходила и на мансардах на улице Козлова. Только там зрителями были не печатники, а курсанты академии МВД. Как ни странно, но натурщицам нравилось, что на них восхищенно глазеют посторонние.
Однажды два молодых милиционера пришли знакомиться с нашей натурщицей, но получили отказ.
Карлик и мэтр
Студенту Роману Заслонову бабушка пошила для работы красивый халат. Холщовый, со сборками, с рукавами-буфами. Как умела, так и пошила. Халат тот больше походил на женское платье, как фасоном, так и расцветкой.
Однажды Роман и друг его Слава придумали вот что. Вышли они в коридор. Рома присел на корточки и в своем халате стал похож то ли на толстого ребенка, то ли на карлика. Слава водил его, держа за руку и показывая картины на стенах. Громко рассказывал об искусстве. Рома слушал и согласно кивал. Может быть, на этом все бы и закончилось, но...
Шел по коридору старенький профессор. Увидал умильную сцену, услышал слова, обращенные к толстому ребенку, и заулыбался. Подошел поближе, вскрикнул и шарахнулся к стене. Толстый ребенок — щекаст и бородат. Студенты, понимая, что чуть не довели профессора до инфаркта, начали извиняться.
“Кафедра живописи... — узнав студентов, прошептал профессор. — Сумасшедшая кафедра!”
Разбавитель
Студенты пили дешевое вино, когда в дверь мастерской постучал профессор Данциг. Они успели спрятать бутылку, а недопитый стакан скрыть не смогли, поставили его прямо на палитру с горками свежей краски. Май Вольфович Данциг, посмотрев работы своих учеников, перед одним холстом остановился, сбросил кожаный пиджак и решил поправить студенческую работу. Взял кисть, зацепил на нее краски, макнул в стакан, стоявший на палитре, и стал водить по холсту. Краска не слушалась, не растворялась, с вином не смешивалась, и Данциг, чертыхнувшись, сказал: “Что это за дрянной разбавитель! Как ты на нем пишешь? Замени!”
Эту байку про дрянной разбавитель пересказывают в нынешней академии и сегодня.
ladzimir@tut.by
