Бесплодная смоковница?

Есть в Евангелии очень странная повесть. Она — о чуде, совершенном Спасителем на пути в Иерусалим. Евангелисты Матфей и Марк пишут, что это случилось на другой день после торжественного Вербного воскресенья, когда ликующий народ встречал Господа как царя и воскресителя, невиданного чудотворца, не просто поднявшего мертвеца из гроба, но и действие тления обратившего вспять.

В окружении учеников Христос шел в царский город из Вифании, где жили сестры Марфа и Мария и их брат Лазарь. На пути он почувствовал голод и подошел к покрытой листвой смоковнице, стоявшей у дороги, — “не найдет ли чего на ней, но ничего не нашел, кроме листьев, ибо еще не время было собирания смокв. И сказал ей Иисус: отныне да не вкушает никто от тебя плода вовек” (Мк. 11:13—14).

Евангелист Матфей говорит, что смоковница засохла тотчас же (Мф. 21:19), а Марк сообщает, что погибшее дерево ученики увидели лишь на следующий день (Мк. 11:20). Как бы то ни было, совершенно ясно, что слово Христа, Его проклятие убило дерево, и этот факт очень смущает, волнует и настораживает.

Христос разозлился от голода или непокорства? Он не знал, что на этом дереве ничего не растет? Или не знал, что в это время года на смоквах не может быть плодов? Если мы верим в ХристаЧеловеколюбца, Воплощенную Любовь и Божественное смирение, если все благовестие Спасителя есть благовестие не силы, а любви и смирения, то нам следует искать других объяснений этого необычного жеста, но уж никак не проявления злобы или благочестивой вспыльчивости.

В проклятии смоковницы виден жест пророка. Ветхозаветные праведники неоднократно совершали такие поступки — странные и пугающие, образно, зримо воплощавшие какойто важный смысл, сообщение, откровение, в силу своей пластичности и яркости становившиеся понятными и даже самым простым людям. Пророк Иезекииль проводил осаду кирпича, на котором был изображен Иерусалим (Иез. 4:1—3); Иеремия торжественно прятал пояс за Евфратом в расселине скалы (Иер. 13:1—7), что было знамением пленения Иуды; пророк Осия женился на блуднице, чтобы тем самым явить знамение отпадения народа от истинного Бога, и его жена Гомерь явилась символом Израиля.

Примеры можно множить, но вот что поражает: готовность праведников Ветхого Завета свою жизнь превратить в знак, образ, миф по воле Божией, верность Его слову и мужество до самозабвения — ведь я жизнь свою превращаю в икону некой истины, жизнь свою единственную жертвую служению Богу, забывая себя до конца, теряя в этом всепоглощающем служении, собственно, и саму жизнь как мою личную биографию.

Подходя к Иерусалиму, Христос видит смоковницу. Она стоит на фоне царственного города, “камнями побивающего пророков” (Мф. 23:37), и город выглядывает сквозь ее листву. И само дерево превратилось в “икону” города, явило собой не просто судьбу Иерусалима, но и для всякого читателя Библии стало предупреждением, знаком, символом духовного бесплодия, духовной небрежности и пустоты.

Об этом дереве помнят уже две тысячи лет и, наверное, не забудут его до самого конца истории. Сколько лет может жить смоковница (инжир, фиговое дерево, Ficus carica из семейства тутовых), плодоносящая три раза в год? Максимум 300 лет. А вот бесплодная смоковница в бесплотном состоянии намного пережила свой естественный возраст. Христос не убил это дерево. Он превратил его в слово, миф, символ.

Смоковнице повезло больше, чем деревьям, из которых сделаны скрипки Страдивари, ведь лучшее, на что пошла бы ее древесина, это были бы дрова — тоже вещь нужная, но не такая благородная, как, скажем, книги, иконы, кресты или скульптуры. Да, это так — мы возмущаемся смерти дерева, читая об этом в книге, сделанной из убитого дерева, сидя в кресле из убитого дерева, опираясь на стол... — продолжите за меня.

Смотрел ли Христос, сын плотника, на деревья как на материал для работы? Не думаю. А если и так, что же в этом зазорного? И если Он однажды превратил дерево в слово, в символ, который уже никогда не умрет, позволил ему развоплотиться, чтобы стать образом, так что каждый из нас временами находит себя в нем, — не подивимся ли мы творению этого Чудесного Художника, не позволяющего умирать никому, особенно же тем, кто дерзает жизнь свою обратить в икону?