Белые паруса

Легендарный «Крузенштерн»
Два года назад из Санкт-Петербурга от набережной Невы на Васильевском острове начал свой кругосветный поход российский парусник «Крузенштерн». То есть как раз от того причала, откуда 200 лет назад уходил в первое кругосветное плавание отряд российских кораблей под командованием Ивана Федоровича Крузенштерна.
Нынешний поход «Крузенштерна» был посвящен сразу двум памятным датам – 200-летию первого кругосветного плавания и 60-летию победы в Великой Отечественной войне.
Парусник прошел вдоль берегов Европы, пересек Атлантический океан, обогнул мыс Горн и, преодолев Тихий океан, достиг Владивостока. Затем через Индийский океан «Крузенштерн» дошел до берегов Южной Африки и курсом на север вновь по Атлантике вернулся домой в Россию.
В целом кругосветка длилась 408 суток. Позади осталось более сорока тысяч морских миль. За время похода «Крузенштерн» четыре раза пересек экватор и совершил свыше двадцати заходов в порты четырех континентов. В каждом иностранном порту корабль встречали тысячи людей. «Из посетителей у нас всегда стояла очередь, – рассказывает капитан барка «Крузенштерн» Олег Седов. – Людям, особенно вдалеке, было интересно узнать все о России. С огромным интересом они рассматривали фотовыставку, посвященную 60-летию Великой Победы…»
Кто не ходил под парусами, тот не настоящий моряк, говорят на флоте. Более 500 курсантов – Балтийской государственной академии, рыбопромысловых, военно-морских училищ, юнги Молодежной морской лиги и кадетских корпусов – прошли незабываемую практику на паруснике. Здесь проходило становление и будущих морских офицеров. Курсанты за время плавания стали матросами и мотористами второго класса, научились самым простым на флоте навыкам.
Очень важно, что ребята на такой плавпрактике напрямую сталкиваются с морем, они чувствуют ветер, высоту, опасность стихии. Они своими глазами видят огромный мир во всем его многообразии.
Мы попадали в шторм, и не раз. Когда шли с Гавайских островов к Японскому архипелагу, девятибалльный шторм трепал парусник почти полторы недели, а у мыса Горн – это место вообще считается наиболее сложным и опасным – порвали парус. Однако благодаря опыту капитана все закончилось благополучно. Капитан  Олег Константинович Седов  на судне около 30 лет. На воде он – заботливый командир, воспитатель, а в иностранных портах ему приходилось выступать в роли дипломата: общаться с государственными деятелями, устраивать приемы…
Для «Крузенштерна», разменявшего восьмой десяток, этот поход стал уже вторым вокруг света. Свою первую кругосветку барк совершил 10 лет назад. Кругосветное путешествие – довольно дорогое удовольствие. Не зря ли выбрасываем деньги?
В 90-е годы наш рыбопромысловый флот был уничтожен приватизацией. Многие суда ушли под иностранные флаги. Корабли с российским флагом перестали бороздить океанские просторы. А если нет флага, значит, и государства то ли нет, то ли оно ослабло, и у него нет флота. Так что основная цель кругосветки, помимо практической проверки экипажа на прочность, заключалась еще и в том, чтобы показать наш государственный флаг всему миру.
Во время захода во Владивосток «Крузенштерн» сопровождал эскорт из ракетных катеров Тихоокеанского флота – такие почести редко оказывают даже зарубежным гостям, так были рады дальневосточные моряки возрождению русской славы.
А в районе Гавайских островов мы встретили американский военный флот. Как американцы разглядывали флаг России: и интерес, и изумление, и восхищение…
Через несколько дней после прибытия в Санкт-Петербург «Крузенштерн» взял курс на порт приписки – Калининград, чтобы встать на плановый ремонт. А там – снова в очередной поход…
Парусный лес
Когда я только попал на «Крузенштерн», то подумал, что вокруг меня целый парусный лес. Посмотришь вверх – белым-бело. Парусов действительно было много. Они были разнообразными: прямыми, косыми, прямоугольными. Попробуй-ка разберись в них, запомни хотя бы их названия!
Спросил капитана:
– Долго, наверное, надо здесь поработать, чтобы разобраться хотя бы в названиях парусов?
– А чего тут разбираться-то? – ответил он. – Тут все легко запомнить. У нас четыре мачты. На первых трех – паруса, называются одинаково. Самые нижние – по названию мачт: фок, первый грот и второй грот. Остальные совсем просто – снизу вверх:  нижний, далее верхний марсель, затем нижний, за ним верхний брамсель и на самом верху – бом-брамсель. Так на всех трех мачтах. Остается запомнить названия лишь на кормовой – бизань-мачте. Нижний парус там – апсель, средний – трисель, а верхний – гаф-топсель.
– Но ведь есть еще и косые паруса, – сказал я.
– Это еще проще, – ответил капитан. – На бушприте у нас четыре «косяка». Впереди всех – фор-стень-стаксель, за ним – кливер, потом – мидель-кливер и далее – бом-кливер и кливер-топсель.
– А косые паруса между мачтами?
– Между грот-мачтами они называются стакселями. Внизу – грот-брам-стень-стаксели, а вверху – грот-бом-брам-стень-стаксели. Остается запомнить лишь название «косяка» перед бизань-мачтой – это крюйс-стень-стаксель.
– А сколько всего парусов на судне?
– Максимально – тридцать четыре паруса.
«Почти как букв в алфавите, – подумал я. – А сколько может быть вариантов их постановки в зависимости от курса судна и ветра»?
Последний вопрос я задавать не стал. Мне и так все стало ясно. Надо лишь поработать на парусном судне лет тридцать, как капитан, и тогда все будет совсем просто и понятно.
Два ястребка
В первые дни моего похода на «Крузенштерне» я увидел двух небольших ястребков. Может быть, это были и не ястребы, но, по-крайней мере, так их все называли, да и похожи они были на ястребов. Интересно было следить за этой пернатой парой. Они лихо лавировали между мачтами, кружились вокруг судна. Странно было видеть их в море. На воду они, естественно, не садились. Это же сухопутные птицы. А мы тем временем все дальше и дальше отходили от берегов.
– Они у нас на фоке живут, – сказал мне однажды мой земляк старший матрос фок-мачты Олег Пузанов.
– А чем же они питаются? – спросил я. – В море же нет никаких мошек, а рыбу ловить они не умеют.
– Да ничем они не питаются, – ответил Олег. – Мы им хлеба накрошили, воду поставили. Но не пьют, не едят. Вот увязались за нами. Наверное, погибнут в море. До ближайшего берега миль пятьсот.
Дня через три наши ястребки исчезли так же неожиданно, как и появились.
Открытие
Как понять, что ты уже находишься в Южном полушарии? Тем более что вокруг на сотни, а порой и тысячи миль все тот же бескрайний океан. Мне сказали, что есть очень наглядные приметы. Например, вода в раковине. Когда у нас на родине вода уходит в трубу, то водяная воронка кружится при этом по часовой стрелке, а в Южном полушарии – наоборот.
Я не поленился, набрал воды в ведро и вылил ее в раковину. Точно! Вода кружится в обратную сторону. Казалось бы, чего там – ну крутится себе вода по-другому. А на душе, как у ребенка, которому вдруг подарили игрушку – светло и хорошо.
Алексей Иванович
Бывают люди, с которыми и поговоришь недолго, а потом помнишь о них, как о родных и близких людях. Вот и Алексей Иванович вспоминается мне с какой-то особой теплотой. Даже произнести приятно: «Алексей Иванович!» И фамилия у него замечательная – Евсевьев. Мягкая такая, чисто русская фамилия. Я любил покурить с ним на палубе – посидеть на лавочке, посмотреть на океанский простор. С ним было спокойно. Он уже пенсионер, много лет провел в море. В этот раз на этапе нашего похода от Санта-Крус до Владивостока он был руководителем практики курсантов Санкт-Петербургского морского колледжа.
Он рассказал мне историю об олуше. Олуш – это такая большая морская птица. Туловище у нее, как веретено – прямое, словно выточенное из дерева. Размах крыльев – метра два. Это лишь к слову.  А сама история такова:
–  Работали мы тогда возле Антарктиды, – рассказывал Алексей Иванович. – Криля ловили. Это креветка такая мелкая. Погода плохая – туманы, снег с дождем, айсберги. И вдруг как-то раз к нам на палубу прилетел олуш. Сел и сидит себе на полубаке. Невиданное дело. Пошли разбираться. Оказывается, этот олуш крючок проглотил. В рыбе чей-то крючок был, и он его вместе с рыбой заглотил. Так у него крючок-то этот в клюве и торчал. И вот ведь – птица птицей, а понял, что надо к людям спасаться лететь.
– И что же? – нетерпеливо спросил я. – Удалось его спасти?
– Да, удалось, – ответил Алексей Иванович. – Операцию у нас на «рыбаке» ему сделали. Жил он с месяц в медблоке, пока клюв у него не зажил. А потом мы его отпустили. Провожали всем экипажем. Олуш вокруг судна несколько кругов сделал и улетел вдаль.
Вот и вся история. Но как бесхитростно, как просто и с каким переживанием поведал ее Алексей Иванович! Не раз после этого его рассказа выходил я на полубак и отчего-то все смотрел – не прилетел ли и к нам пострадавший олуш.
Реплика
На судне – художник Андрей Петрович Красильщиков. Он пишет и хранит свои картины в парусной мастерской. Там у него рабочее место. Однажды, когда на судно налетел шквальный ветер и «Крузенштерн» резко накренился на правый борт, Андрея Петровича чуть было не раздавило. Рядом с ним со свистом пронеслась и врезалась в борт огромная, килограммов на двести, швейная парусная машина. С верхней полки, и тоже почти вплотную с художником, просвистел тяжеленный рулон запасного паруса. Кроме этого, вблизи мольберта пролетел большой пень. Именно пень. Его парусный мастер – Лев Николаевич Орлов – использовал как своеобразную наковальню для установки люверсов – металлических заклепок-отверстий в ткани паруса.
Пережив тройное испытание, Андрей Петрович за обедом во всех цветах и красках рассказал о своем чудесном спасении. Этот рассказ явно не понравился парусному мастеру, который сидел с ним за одним обеденным столом. По идее-то, конечно же, и швейную машину, и рулон парусной ткани, и злополучный пень надо было закрепить по-штормовому. Но кто же знал, что шквал налетит так неожиданно и что в это самое время в мастерской будет находиться Андрей Петрович.
Все сочувствовали нашему художнику, советовали ему в этот день больше не работать, а взять да и отметить свой второй день рождения. Лишь один парусный мастер долго сидел насупившись и молчал. Но потом все же и он сказал:
– Да что вы все тут разахались? Ничего не случилось. И не могло ничего случиться. Петрович у нас – верткий. Его даже вилами в мешке не заколешь.
Свистит кто-то…
Как-то сидел я ночью на юте – курил. А поздно уже было. Никого вокруг нет. Тихий океан на сотни миль вокруг. «Крузенштерн», как мощная птица, идет под парусами миля за милей. Тихо – главные двигатели не работают. Сижу я, смотрю в небо на звезды и слушаю, как шумит волна за бортом. Хорошо так сидеть и думать. И вдруг слышу – свистит кто-то рядом. Тоненько так посвистывает. Я подошел к леерам, вслушался. Нет, это не ветер в снастях, не корпус судна – живой свист. Словно какая-то малая птичка прилетела к нам и посвистывает. Так и не понял я, откуда шел этот тоненький посвист. Может, океан, подумалось, какие-то сигналы нам подает.
На следующий день я рассказал об этом свисте моему товарищу.
– Наверное, это души моряков с нами так разговаривают, – сказал он. – Океан – это же тайна. В нем Вселенная отражается.
Поручик Астафьев
В Сингапуре нам довелось побывать на могиле поручика Астафьева. В форте Каннинг есть парк, а в нем – под сенью высоких кокосовых пальм – небольшое кладбище. Среди десятка иностранных могил хорошо заметен каменный, увитый виноградным мраморным листом православный крест. Под ним и покоится прах русского моряка-исследователя.
Если открыть книгу «Морская карта рассказывает», то в ней можно прочитать: «Мыс Астафьева – Баренцево море, Новая Земля. Обследован  1889 году экипажем шхуны «Бакан». Мыс назван по фамилии производителя гидрографических работ – поручика Корпуса флотских штурманов Владимира Петровича Астафьева».
Далее есть еще одна небольшая информация: «Астафьев Владимир Петрович (1860-1890 годы) окончил штурманское училище. В 1880-1881 годах плавал на крейсере «Европа». В 1885-1886 годах служил в Кронштадтской морской обсерватории. В 1887 году занимался гидрографическими исследованиями в порту и гавани Кронштадта. В 1889 году выполнял гидрографические работы на шхуне «Бакан» у западного побережья Новой Земли. В 1886 году произведен в поручики Корпуса флотских штурманов».
Его краткую биографию мы прочитали накануне вечером. А в тот момент, когда мы находились на этом ухоженном вечнозеленом погосте, подумалось: «Как же далеко от родных берегов обрел вечный покой наш соотечественник... Мыс, названный его именем, находится далеко на севере – на холодной, заснеженной и заледеневшей Новой Земле, а последнее пристанище он обрел почти на экваторе. У него была короткая жизнь. Всего тридцать лет. Но эта жизнь была служением Отечеству. А смерть место и время не выбирает».
– Он умер в экспедиции, – рассказывал сотрудник Института океанологии Александр Першин. – Лет тридцать назад  прочитал о нем в журнале «Вокруг света». Мы жили тогда на берегу Енисея в палатке. Было холодно, сыро. Вдобавок ко всему там чуть не погиб один из участников нашего похода. Но именно тогда я впервые узнал о нем. Потом я был на Новой Земле, на том самом мысе Астафьева. И вот теперь – здесь.
Некоторое время мы постояли у могилы поручика Астафьева, поклонились его праху и отправились в путь-дорогу.
Черное солнце
Мы долго не спали, потому что именно этой ночью должны были пройти траверз мыса Игольный – самую южную точку Африки. Место это знаковое – за кормой оставался Индийский океан, впереди был Атлантический. Все были в легком возбуждении и то и дело спрашивали: «Ну как там? Сколько миль осталось?» Однако ночь есть ночь, и сам этот перевальный мыс мы увидели лишь на экране радара. Вскоре все отправились спать, чтобы рано утром увидеть южную часть африканского берега.
Восход был на редкость красивым. Из-за африканских гор золотым лучом пробилось первое солнце. Тонкие перистые облака обрамляли этот луч и тонкими белыми нитями тянулись к нам, образуя корону во все небо. А солнце все поднималось и поднималось. Вот оно уже кругло, но еще не слишком ярко засияло над горами и стало похоже на красавицу в сияющем кокошнике. Солнце улыбалось нам, приветствовало нас в родной долгожданной Атлантике.
Наши фотокоры, профессионалы и любители, без устали снимали этот феерический восход. После того как солнце поднялось выше, они закончили свою работу, и один из них подсел рядом со мной на лавочку перевести дух и покурить.
– Замечательный восход, – сказал он. – Снимки просто классные. Хорошо получилась солнечная дорожка на бликующем море. Я даже знаю, куда можно будет пристроить эти кадры. Есть одна нефтяная компания, которая делает свою рекламу на таких видах. Все гениально просто. Берут такой фотоснимок, ставят на него свой логотип – и в печать. Единственное, надо будет из золотой солнечной дорожки сделать черную. Нефть – это же черное золото. Технически это не сложно. Просто золотой цвет при компьютерной обработке снимка меняешь на черный. Получается классно. И, главное, платят там за каждый кадр очень даже прилично.
О чем-то еще хотел рассказать мой товарищ, но я его недослушал. Африканское солнце вдруг полилось с небес черным золотом, и захотелось куда-нибудь спрятаться от потока его пронзительных лучей.
Морская история
Попросил я однажды одного из боцманов рассказать мне какую-нибудь морскую историю.
– Да некогда, – говорит он мне, – с курсантами надо разобраться.
– А что случилось?
– Да так – пошутили. Записали днем на диктофон команду парусного аврала, а ночью своему товарищу прямо на ухо эту запись и включили.
– И что же?
– Ну что-что? Там же: «Парусный аврал! Парусный аврал! Парусный аврал! Пошел все наверх!» Вот он спросонья и подскочил. Ноги в башмаки вставил и в одних трусах бегом на палубу. У самой мачты его насилу поймали.
– А как же об этом узнали?
– Да сами же и рассказали. Хохочут, говорят – пошутили. Вот у них сейчас личное время, пойду с ними тоже пошучу. Они через пять минут кино приготовились смотреть. А я им уже швабры приготовил – пусть гальюн хорошенько отдраят.
Штурвал
Скажешь: «Штурвал» – и уже понятно – речь о море. Знаковое слово. Когда мы в море, у штурвала постоянно несут вахту рулевые курсанты. В спокойное время они стоят втроем, а когда штормит – вчетвером. В сильный шторм вместо курсантов на руль заступают матросы – очень важно удерживать судно носом к волне.
О нашем штурвале просто сказать – мало. Его надо видеть. Сам по себе он произведение столярного искусства. Представьте два больших колеса из красного дерева. Каждое – более метра в диаметре. От центра этих колес идут мощные балясины, которые потом становятся рукоятками. По периметру этих колес идут латунные накладки. Ежедневно их драят до блеска, и штурвал от этого сияет и светится.
Как-то я стоял и думал: «На что же все-таки похож наш штурвал?» И вдруг понял. Он похож на солнце, такой же круглый и лучистый. Многие годы моряки надежно держали его в крепких руках, и  теперь он сам всегда готов поделиться теплом их ладоней.
Боцман Привалов
Право же, стоит хотя бы раз послушать музыку парусного аврала. Причем с самого начала. Вот подается исполнительная команда: «Пошел все наверх!» И уже помчались, побежали курсанты и экипаж из кубриков  наверх, на палубу. Сотни ботинок дробно стучат по трапам. И вот уже боцмана взяли свои трубы-матюгальники и – тут уже звучит настоящий парусный оркестр. Это надо слышать. Представьте себе крепкого загорелого боцмана с этой медной трубой. И летит над палубой: «Выбирай, б.., бом-брам-бр-р-рас!» Так командует Миша Привалов. У него мужественное, словно бы рубленное топором лицо. Вслушайтесь еще раз, и станет понятно: «Выбирай, б.., бом-брам-бр-р-рас!»
А вечером была баня. Мы пошли в сауну. Там был и Миша. Он сидел на полке словно султан – на голове у него был свернут тюрбан из полотенца.
– Как здорово у вас получается командовать, – искренне сказал я ему и повторил ту самую «музыкальную» фразу.
И вдруг я увидел, что Миша засмущался.
– Иногда бывает, – сказал он, – сорвется какое-нибудь лишнее слово. Я ведь понимаю, что курсанты еще дети. Но сама наша работа требует жесткости.
Не раз до того и потом я видел, как внимательно и бережно работает Миша с курсантами, как старается объяснить им всю суть непростого парусного дела. По-отечески он заботился о каждом.
Позже я узнал, что у Миши был сын, который погиб год назад. Когда Миша уехал из Владивостока по семейным обстоятельствам, то вторая грот-мачта как-то осиротела. Хороший он был, обстоятельный боцман.