Светлана Аникей — одна из ведущих актрис среднего поколения Национального академического театра им. Я.Купалы. Она неохотно рассказывает о себе, не раскрывает алхимии ремесла и не пытается быть интереснее, чем есть на самом деле. Больше всего она боится прослыть актрисой в жизни, считая, что водораздел между искусством и жизнью незыблем.
— Я никогда не думала, что попаду в Купаловский театр. Это был сеанс шоковой терапии. У нас на курсе работали Александр Гарцуев и Зоя Белохвостик. С их подачи я попала в театр, участвовала в независимом спектакле Александра Гарцуева «Дядя Ваня». После этого буквально заболела ролью Сонечки. Я вообще мало что мечтаю сыграть. Но, бывает, накапливается какая–то информация по поводу той или иной роли, начинаешь что–то понимать про героя. Был какой–то момент, когда я, даже забыв об этой пьесе, просто говорила ее словами. Со мной происходило что–то такое, что происходило с ней. На мой взгляд, каждый человек — хамелеон. Вот сейчас я даю интервью, отвечаю на вопросы, а завтра, может быть, захотела бы все сказать по–другому. Не потому, что я — актриса, а потому, что сегодня именно это считаю правдой.
— Вы чувствуете поддержку в театре от ваших учителей: Пинигина, Гарцуева, Белохвостик? Что меняется, когда ученица приходит в профессиональный театр?
— Долгое время у нас строились отношения по принципу «педагог — ученик». А сейчас они, конечно, перешли в другую стадию. Я чувствую, когда Александр Гарцуев берет меня в работу, он полностью доверяет мне. У Николая Пинигина совсем другой стиль. Я очень люблю его слушать и не задаю вопросов. Это совсем разные режиссерские подходы, но одинаково интересные. Чем мне нравится атмосфера в нашем театре: на работе сейчас все равны, все партнеры. Нет разделения на старших и младших. У меня много надежд связано с театром. Все, что сейчас происходит, несомненно, к лучшему.
— Светлана, мне показалось, что в популярном сейчас в среде интеллектуалов спектакле «Пить, петь, плакать» вы переигрываете своих партнеров.
— Спасибо большое, но я таких разговоров не люблю. Меня это немножко...
— Дергает?
— Дергает, да.
— Тогда у меня вопрос: для вас важна команда в спектакле или вы можете от нее абстрагироваться, выстроив свой рисунок роли?
— Нет, без актерской команды невозможно добиться результата и воздействовать на зрителя. Я люблю состояние высокой концентрации. Мне нравится, когда меня срочно вводят на какую–то роль. Этот процесс требует концентрированного состояния. Он учит распределяться и ставить акценты. Конечно, все зависит от режиссера, от того, насколько вы друг друга почувствуете.
— Можете вспомнить один из таких срочных вводов?
— «Войцек» немецкого режиссера Моники Добровлянской. Мне пришлось ввестись за 4 дня, и мы поехали на фестиваль в Санкт–Петербург. Мне приятно, что меня там отметили на обсуждении после спектакля. Никто не заметил, что это был ввод. Лично мне общение с Моникой многое дало. Но это уже касается моей актерской кухни и специфики моего существования на сцене, я об этом не очень хочу говорить. Это мои тонкости.
За всю мою нынешнюю актерскую карьеру я приняла участие более чем в 400 кастингах. Это невероятно закаливает. Благодаря им я стала очень жесткой. Есть такая фраза: все женщины — ангелы, но когда им подрезают крылья, им приходится летать на метле.
— Но ведь озлобиться на людей — последнее дело?
— Я не озлобилась, почему вы так решили? Я образно сказала. Меня эти кастинги воспитали, я им благодарна. Каждый раз, когда мне отказывали, поначалу это было такое серьезное психологическое ранение, нож в сердце. Постепенно, со временем, ты уже перестаешь на это обращать внимание, просто занимаешься своим делом. Это, видимо, и называется профессией.
— Света, из этих 400 кастингов все–таки какой–то запомнился?
— Нет. Вообще, сейчас мало что решают режиссеры — в основном продюсеры. Я могу найти общий язык с режиссером, ему может понравиться моя проба, но продюсер может ее не утвердить. Но я все равно за режиссерское, творческое, а не продюсерское начало. Я чувствую нарастающую энергию в нашей актерской среде. Мне почему–то кажется, что сейчас происходит какой–то сдвиг. Идет большая и серьезная работа. Сдвинуть наш культурный пласт вперед, конечно, будет нелегко. Но самое главное, что этим конкретно у нас в театре занимается уже не один человек, а несколько. У белорусского театра еще много невысказанного, нераскрытых тем. Мы можем и должны работать глубже и серьезнее.
— У вас есть друзья среди актеров?
— У меня друг — режиссер, и некоторые бывшие одноклассники. А так... Лучшая подруга, актриса, живет в Москве. Нет, я не дистанцируюсь от коллег, но не хочу актерство приносить в жизнь. Когда–то давным–давно в себе это воспитала.
— Зачем?
— Видимо, для того, чтобы максимально остаться неактрисой в жизни. Чтобы было четкое разделение, чтобы было потом что сказать на сцене. Поэтому общепринятый образ жизни актрисы меня не трогает. Мне это всегда казалось... скучноватым.
— А в чем главная опасность остаться актрисой в жизни?
— Может быть, в том, что ты уже не понимаешь, что хорошо, что плохо? Меньше чувствуешь боль близкого человека? Появляется меньше ответственности за того, кто рядом с тобой. Я бы не хотела терять человеческие эмоции и ощущения.
Фото Александра Конотопа.
