Полагаю, что нет нужды представлять любезному читателю имя великого итальянского тенора Лучано Паваротти. Что же касается автора этого литературного опуса, то упоминание его певческого имени, возможно, вызовет некое удивление у любителей серьезной музыки. И действительно, какое отношение имеет бард Борис Вайханский к оперному пению?
Но нет, господа ценители классического вокала, не торопитесь выносить свой строгий вердикт и навешивать ярлыки на «бедного» шансонье, обвиняя его в безголосости и профнепригодности. Была, была ведь когда–то попытка сделать из него человека, исполняющего арию Ленского или, на худой конец, князя Игоря. И кто знает, если бы смирил тогда свою гордыню господин Вайханский и просто попытался бы взять верхнюю ноту «до», то, может быть, сейчас не мотался бы он с гитарой по дальним странам, исполняя свои «сомнительные» песенки, а стоял у рояля во фраке и как человек пел свое O Sole Mio!
Кажется, мой читатель в замешательстве. Что за странная история, в которой нет никакой логики? Увы, я и сам не нахожу логики в событиях, о которых хочу поведать. Я просто расскажу вам старую добрую сказку о рыбаке и рыбке. И чтобы случайно по неосторожности не обидеть своим ироничным слогом одного очень «доброго» человека, я заменю его реальное имя придуманным.
В середине 90–х годов наш дуэт с Галиной был приглашен на работу в Белорусскую государственную филармонию. Наше появление в этом храме высокого искусства состоялось не случайно. Нас ждали там, поскольку наши имена уже кое–что означали в песенном мире. И хотя жанр авторской песни официально не был причислен к «лику святых», тем не менее тогдашний директор филармонии выразил надежду на долгое и плодотворное сотрудничество и поблагодарил нас за желание стать под его знамена.
Учитывая наши творческие заслуги и многочисленные победы на международных песенных конкурсах и фестивалях, нам присвоили звания солистов–вокалистов высшей категории в жанре камерного пения. Для людей, не посвященных в эту «тарификационную казуистику», хочу сказать, что понятие «камерный жанр» означает высшую ступень в оплате певческого филармонического труда и приравнивается к оперному пению.
Мы с головой ринулись в пучину концертной деятельности, подготовив несколько песенных программ. Кроме авторских произведений, в нашей интерпретации зазвучали стихи любимых отечественных и зарубежных поэтов.
Шли годы. Менялись директора. Но отношение к нам в филармонии по–прежнему оставалось уважительным и бережным.
И вот однажды в наш храм высокого искусства пришел новый директор с удивительно задорной фамилией Паяц.
Нет–нет, я вовсе не склонен делать лирическое отступление, разъясняя любезному читателю, что же такое отдельная личность в Истории, даже в такой маленькой истории, которую я вам сейчас рассказываю.
Тем не менее с появлением нового директора в филармонии началась самая настоящая гоголевская чертовщина. Поползли слухи о том, что назревает генеральная чистка кадров. Артистическая братия заволновалась. Откровенно говоря, мы смотрели на всю эту лихорадку с любопытством. Предстоящая сдача экзаменов на профессиональную пригодность казалась нам сущим пустяком.
Новый директор ни с кем из артистов лично не встречался, но буквально все работники филармонии стали получать невесть откуда взявшиеся, как это у Высоцкого в песне, «сплетни в виде версий». Какие–то весьма осведомленные персонажи из числа приближенных к господину директору стали нашептывать нам, стыдливо опустив глаза, что у их начальника, листающего наши личные дела, вырвался благородный гневный крик: «А что делают барды в моем учреждении? И вообще, какое отношение имеет этот сомнительный песенный жанр к высокому искусству?»
И вот в один прекрасный день нам сообщили, чтобы мы готовили песенную программу длиною в 45 минут, которую необходимо будет показать «высокой» комиссии, а уж та решит нашу судьбу. Мы весело козырнули, и буквально к концу дня программа была составлена.
Чтобы не утомлять комиссию песнями на свои музыку и стихи, мы заявили к прослушиванию произведения, вошедшие в золотой фонд отечественного и мирового песенного искусства. Рядом с музыкой Микаэла Таривердиева, Исаака Шварца и Геннадия Гладкова стояли песенные шлягеры на мелодии Френсиса Лея и Жозефа Космa. Поэтическая сторона этих композиций была также безупречна. Ну кто осмелился бы бросить камень в поэзию Марины Цветаевой, Жака Превера, Булата Окуджавы, Владимира Короткевича?
Но не успели мы даже перевести дыхание, как нам сообщили, что господин директор недоволен тем, что мы будем петь вдвоем.
— Вайханские у меня проходят как солисты–вокалисты, — сказал строгий директор. — Вот пусть и сдают две программы по отдельности друг от друга!
Мы, конечно, раскрыли рот от удивления, но, поразмыслив, решили: а почему бы и нет? Даже интересно. Песенного материала хватает с лихвой. Через час на директорский стол легли две новые программы.
Прошло совсем немного времени и нам вновь позвонили. У секретаря был совершенно перепуганный голос.
— Борис Семенович, не велите казнить! Велите слово молвить! — лепетал секретарь. — Уж не знаю, как и сказать! Но директор распорядился вам с Галиной Владимировной подготовить другие программы, соответствующие вашей тарификации.
— Что сие означает? — спросил я. — Уж не хочет ли господин директор, чтобы мы пустились в пляс перед комиссией?
— Ну что вы! — хохотнул секретарь. — Речь идет лишь о том, чтобы вы пели оперные арии, поскольку вы являетесь солистами–вокалистами камерного жанра. А ваш жанр приравнивается к оперному пению.
— Вы, надеюсь, шутите? — изумился я. — Или, может, господин директор решил наконец–то соответствовать своей фамилии?
— Бог с вами! — грустно прошептал секретарь. — Увы, но господин Паяц совсем не паясничает!
Сложившаяся ситуация странным образом стала напоминать сказку А.С. Пушкина про старика и золотую рыбку, где мы выступали в роли этой самой рыбки, которая должна была выполнять бредовые желания некоей сумасшедшей старухи.
Мы уже прекрасно понимали: нас откровенно провоцируют на уход по собственному желанию. Цепляться за обломки корабля, захваченного вероломным пиратом, было противно...
С тех пор прошло много лет, и ко мне все чаще стали приходить странные мысли. А может быть, директор действительно преследовал благие намерения, пытаясь дать нам новую артистическую жизнь? Не взбрыкнули бы мы тогда — и родился бы новый Лучано Паваротти, а с ним заодно и Монтсеррат Кабалье. И пели бы мы сейчас настоящую серьезную музыку, за которую так ратовал великий реформатор с задорной фамилией.
Кстати, в должности директора господин Паяц продержался совсем недолго, но дров наломал изрядно. Грустная память о нем все еще живет в сердцах артистических. А мы его вспоминаем с нежностью. Дай Бог ему здоровья!..
А ведь мог я стать Лучано Паваротти
И прославить Родину свою!
А теперь при всем честном народе,
Как паяц, шутить не устаю.
Может, не вписавшись в повороте,
Я б не в рай влетел, а прямо в ад.
Но влетел бы я, как Паваротти,
А не «безголосый» скромный бард.
Ел бы я икру на бутерброде,
Ус мочил в изысканном вине...
Но не стал я, братцы, Паваротти.
И страна не вспомнит обо мне!
Борис ВАЙХАНСКИЙ.
