А сердце снова тронет дрожь...

Начиная цикл публикаций о том, как после войны самоотверженным трудом народа возрождалась наша республика, редакция рассчитывала на то, что эта тема найдет отклик у читателей, особенно у людей старшего поколения, вынесших на своих плечах все трудности тех лет. Ведь сколько еще полузабытого и дорогого может сверкнуть неожиданным огоньком, стоит только потянуть ниточку из клубка памяти! И вот пришли первые письма.

Есть частичка и моего труда

Читательница "СБ" Надежда Васильевна Комлева из Могилева рассказывает, как она с подругой Анастасией Шкаброновой приехала в этот город в конце марта 1946 года. "Мне доводилось бывать здесь до войны, - пишет Надежда Васильевна, - но теперь от города мало что осталось. Повсюду руины, вместо домов - обгорелые коробки. Невозможно было без слез смотреть на это. Думалось: когда мы все это сумеем восстановить? Даже сейчас, спустя столько лет вспоминать об этом мешают слезы".

Девушки пошли искать, где можно устроиться на работу. Приняли их на швейную фабрику имени Володарского. Месяц были ученицами, потом перевели в работницы.

"Работала только половина цеха, - вспоминает Комлева, - потому что все было разрушено. Мы шили серые бушлаты на ножных машинках, утюжили жаровыми утюгами, петли прорубали зубилом и обметывали вручную. Вот так и начали одевать наш многострадальный народ. На работу приходили к 8 утра, работали до 6 часов вечера, а потом шли на расчистку города от развалин. По выходным ездили на заготовку дров и торфа. Часто отправляли нас и на железнодорожный вокзал выгружать вагоны со стройматериалами. Много прибывало их тогда из России.

Жили впроголодь. Была карточная система, нам, рабочим, давали по 600 граммов хлеба. Съедали мы его, не доходя до цеха. Когда в конце 1947 года отменили карточки, был у нас настоящий праздник.

Где жили? В общежитии, в одной громадной комнате без потолка. Через дырявую крышу ночью сияли звезды. Горячую пищу готовили на костре.

Помню первую после войны первомайскую демонстрацию. Она проходила в Могилеве возле драмтеатра. В тот день было холодно, даже шел снег. Обычно после первомайских праздников проводилась подписка на заем. Это было строго обязательно для всех, причем на всю месячную зарплату. И никто не роптал, понимали, это нужно для того, чтобы ликвидировать послевоенную разруху.

В 1955 году я уже была мастером и меня выбрали депутатом городского Совета. Дел в округе было много. Обращались ко мне с самыми разными просьбами. Кому требовалось устроить ребенка в детский сад, ведь мест в них не хватало, кто-то остро нуждался в улучшении жилищных условий, а те, кто в собственных домах жил, иной раз просили льготы на содержание домашнего скота. Были тогда и такие налоги. В общем, требовалось глубоко вникать в людские нужды.

Мне теперь 75 лет, - сообщает Надежда Васильевна, заканчивая письмо. - Хожу по городу и любуюсь, каким красивым стал наш Могилев. Горжусь, что есть в этом и частичка моего труда".

Хочу уточнить

"С интересом прочла статью "Подвиг возрождения" ("СБ" за 28 августа) и хочу внести некоторые уточнения, - пишет минчанка Лариса Сергеевна Исакова. - В августе 1944 года немцы Минск уже не бомбили, потому что им было не до этого, фронт стремительно приближался к границам Германии. Того, кто утверждает обратное, просто память подводит. Я родилась и всю жизнь прожила в Минске. Во время оккупации наша семья жила рядом с Бетонным мостом. У самого моста, по улице Московской, стоял детский сад, а рядом - школа N 44, где до войны я окончила первый класс. Сейчас на их месте площадь возле университета культуры. Во время войны бомбой была разрушена часть дома на углу Молочного переулка. Здесь построено здание с гастрономом, а оставшаяся часть довоенного дома здравствует и поныне. Что касается левой стороны улицы, то за исключением особняка около стоматологической поликлиники и корпуса, принадлежавшего университету, все дома были снесены для новой застройки. Это были в основном деревянные строения и кирпичные дома, пострадавшие от взрывной волны".

Лаповы нашлись

Пришел в редакцию и отклик на снимок, сделанный в 1944 году фотокорреспондентом Владимиром Лупейко. На снимке на стене полуразрушенного дома на площади Свободы в Минске был адрес семьи Лаповых, проживавших тогда в одном из таких домов. Привожу это письмо полностью, без сокращений

: "Дрогнуло сердце, когда увидела фотографию с надписью: "Лаповы живут..." И я посчитала нужным сообщить вам то немногое, что знаю о Лаповых. Жили они действительно в каком-то полуразрушенном доме в районе площади Свободы, куда подниматься по ветхой, шатающейся лестнице с наружной стороны было несколько страшновато. Это был наш однокурсник Борис Лапов, самый способный, умница и добряк. На детской фотографии - белокурый, чистый ангелочек, а студентом несколько полноватый, в очках.

Сначала он дружил с Юрой Вильчеком и Реной Космаковой, потом влюбился в мою подругу Лилю Л. и присоединился к нам. В те времена не было принято делиться на пары, а целомудренно дружили компаниями. На пятом курсе двое из нашей компании, Николай Чернявский и Люся Стрельченко, поженились. Я вышла замуж за однокурсника, а Лиля после окончания университета уехала в Москву, не пожелав выйти за Бориса замуж.

В аспирантуру Лапова не рекомендовали из-за того, что он во время войны находился на оккупированной территории, хотя Борис нам рассказывал, что был подпольщиком, и именно его группа нашла провода, которые вели к минам в Доме правительства, и перерезала их, чтобы спасти здание, а его с товарищами схватили полицаи, но что-то им помешало их расстрелять.

После окончания филфака БГУ в 1951 году наш курс регулярно встречается через каждые пять лет. На одну из встреч Борис приходил с женой, но о ней я ничего не знаю. Работал он, кажется, в Академии наук. Умер очень рано, первым из нашего выпуска. Случилось это летом, во время отпусков, и никто из нас даже не смог его проводить в последний путь.

У Бориса был брат, который учился в театральном институте, а потом работал в одном из театров. Мама Бориса была техничкой в старой, по-моему, еще дореволюционной постройки школе, которая стояла поперек строившегося главного проспекта, где-то в районе цирка, и ее снесли, хотя это было красивое здание с ажурными чугунными лестницами.

Вот, пожалуй, и все. Извините за помарки и неровный почерк. Очень волнуюсь. Разбередили душу.

Скоростецкая Эльмина Оскаровна.

P.S. Хочу добавить: Борис был очень хорошим, заботливым сыном, вечером он помогал матери в уборке школьных помещений. По ночам работал в какой-то редакции. Летом ездил в диалектологические экспедиции и настолько хорошо знал диалекты Белоруссии, что иногда, шутя, смущал попутчиков, точно называя, откуда они родом. Очень больно за него, что и политическая обстановка того времени, и беззаветная, но безответная любовь сломали судьбу этого незаурядного человека. А еще помнится мне, что на каком-то курсе Борис Лапов и Юра Вильчек купили себе красивые темно-синие драповые пальто и этим очень выделялись среди других студентов - ведь большинство ребят тогда донашивало, сняв погоны, свои офицерские и солдатские шинели".

Вот уже не думал, уважаемая Эльмина Оскаровна, что надпись на стене дома на площади Свободы сообщала адрес человека, которого я, учившийся позже Вас на три курса, тоже знал, хотя, естественно, и не так хорошо. Борис Лапов действительно выделялся своей внешностью, а главное - обширными знаниями, причем не только в области филологии. С ним всегда было интересно, со всеми он был приветлив и не забывал людей, независимо от того, сколь часто виделся с ними. Борис действительно был надежным и верным другом.

Что касается Юры Вильчека, то его в ту пору все в университете знали как талантливого художника-карикатуриста. Нередко его рисунки появлялись на страницах многотиражки, но главное, он был бессменным оформителем сатирических стенгазет, выпускавшихся на общеуниверситетских комсомольских конференциях.

Читатель, не живший в те времена, может не поверить, ведь, как известно, то были годы жесточайшей сталинской диктатуры, но тем не менее комсомольские конференции в университете отличались тогда острой критикой, как говорится, невзирая на лица. Вильчеку отводилась какая-нибудь свободная аудитория, и он без промедления приступал к делу. Темы для карикатур приносили ему по ходу доклада и прений студенты младших курсов. Обычно уже к первому перерыву в коридоре появлялись большие листы ватмана с его рисунками со стихотворными подписями.

Кто их писал? Наум Кислик, Семен Виногура или Олег Сурский? Сегодня это уже вряд ли можно установить. А может быть, у кого-то все же сохранились те стенгазеты? Ведь чего только не бывает!

На войне Вильчек лишился левой руки, но никогда не чувствовал себя инвалидом. После университета он учительствовал в одной из минских школ и каждый год летом ходил с ребятами в походы по родному краю и местам боевой славы, причем, чтобы попасть в число участников этих походов, надо было хорошо учиться. Нередко он увлекательно рассказывал об этом на страницах журнала "Неман". Юра, как и Борис Лапов, был очень общительным, обаятельным человеком, и мне приятно, дорогая Эльмина Оскаровна, что Ваше письмо помогло вспомнить этих замечательных людей. Ну как тут не привести ахматовскую строку: "А сердце снова тронет дрожь"...

Спасибо большое всем, кто откликнулся на наши публикации!