Гость «СОЮЗа» — номинант на премию Союзного государства Михаил Дриневский
Представить Национальный академический народный хор Республики Беларусь им. Г.И. Цитовича без Михаила Дриневского просто невозможно.
Встав у творческого руля коллектива 38 лет назад, Дриневский не ломал традиции, а пошел по стопам создателя хора, маэстро Геннадия Цитовича. Сегодня девяносто процентов репертуара ансамбля по–прежнему составляют белорусские народные песни. Те самые, что годами кропотливо собирались по деревням и в полесской глубинке. В этом году дирижер номинирован на престижную премию Союзного государства в области литературы и искусства.
...Будущую профессию дирижера Дриневский начал осваивать с детства. Уже в 13 лет музыкально одаренный мальчик руководил колхозным хором родной деревни Тонеж когда–то Туровского, а ныне Лельчицкого района Гомельской области. К 10–му классу в дирижерские руки юного таланта были отданы сразу два хоровых коллектива — колхозный и школьный. Причем оба имели огромный успех, слава о них гремела далеко за пределами района. Пели в деревне и правда хорошо: народные напевы звучали здесь с раннего утра и до глубокой ночи. Недаром с легкой руки поэта Адама Русака эту полесскую деревню прозвали «соловьиным берегом».
— Издавна повелось в белорусском селе: где работа, особенно коллективная, там и песня. Пели у нас все, от мала до велика. Поселение большое, более 500 дворов. До сих пор удивляюсь, как сил на все хватало: по вечерам с соседями собирались семьями, доставали губную гармошку или аккордеон — и давай себе петь. А утром — на работу, в поле.
— Знаю, что в деревне Тонеж земляки открыли посвященный вам музей...
— Музею уже около 8 лет. Там хранится дорогая моему сердцу сорочка, когда–то вышитая мамой. Есть там и старый аккордеон, на котором я учился играть. Много домашней утвари: горшочки, посуда, деревянные ложки, вышитые рушники. В них — мои воспоминания и память о детстве.
— Сейчас часто бываете в родных краях?
— А как же! У нас с братьями есть традиция: каждый год на Пасху собираемся в деревне навестить могилки родителей. Нас пятеро: три брата стали врачами и один инженером. Судьба разбросала нас по всем уголкам бывшего Советского Союза: я осел в Минске, двое братьев — в Санкт–Петербурге, один — в Евпатории, еще один — в Калинковичах. Но связь поддерживаем, не теряемся, по мере возможности навещаем друг друга.
— Как получилось, что вы единственный из братьев выбрали творческую профессию?
— Говорят: «Было у отца пятеро сыновей. Четыре нормальных и один музыкант» (смеется). В гомельское музыкальное училище на класс баяна я поступил против родительской воли. Отучился недолго. Общежития мне не дали, жить было не на что да и негде. Вот я две недели и ночевал под кроватью брата Володи в общежитии финансового техникума, где он тогда учился. Долго не выдержал, вернулся домой. Однако тяга к музыке победила — второй раз поехал поступать спустя 3 года, но на этот раз выбрал «хоровое дирижирование».
— Тяжело было без знания нот?
— Я один такой был, самоучка из глубинки. Музыкальной школы в нашей деревне не было, нотных книг и самоучителей — и подавно. Учился и играл на слух. В училище педагог по фортепиано первым делом начертила для меня нотный стан и расписала на нем звуковой ряд. Так я и начал учить ноты. Через некоторое время преуспел в этом деле настолько, что со мной все хотели сесть на уроках сольфеджио, чтобы списать нотный диктант.
— Родители оценили ваши успехи?
— Да что вы! Отец по–прежнему был против того, чтобы я занимался музыкой. Кем угодно, говорит, работай — бухгалтером, инженером, — но только не музыкантом. И я все переживал, что ему стыдно за меня будет перед односельчанами... Признал он музыку лишь тогда, когда я приехал на родину и сказал: «Папа, я профессор!» А он лишь засмеялся и спросил: «А что, у вас еще и профессоров дают?»
До третьего курса я был свято уверен, что после окончания училища вернусь в деревню к родителям. Но потом женился, привык к городу, начал работать. Педагог Раиса Тимофеевна, видя мои успехи, посоветовала поступать в консерваторию. Приехал в Минск, а дальше все завертелось: поступил в консерваторию, родилась дочка, от тракторного завода дали квартиру. Так и остался в столице.
— В годы учебы в консерватории о вас говорили как об очень одаренном студенте. Капеллу Дворца культуры тракторного завода, которой вы руководили, ценил и хвалил сам Григорий Романович Ширма. Почему же вы отдали предпочтение не академической, а народной музыке?
— Поворотным моментом в моей судьбе стало знакомство с Геннадием Ивановичем Цитовичем. Он опередил Ширму и пригласил меня хормейстером в свой коллектив — Государственный народный хор БССР. Если бы первым поступило предложение от Ширмы, я бы пошел к нему без раздумий, потому что любил академическую музыку всем сердцем. Я и сейчас по ней очень скучаю.
— Говорят, что Ширма называл вас сынком...
— Да, оба — и Ширма, и Цитович — очень тепло ко мне относились. Это были необычайно талантливые люди, но при этом характерами они были совсем не похожи друг на друга. Григорий Романович — довольно закрытый человек, серьезный, неторопливый. А Геннадий Иванович, наоборот, — добродушный, весь на эмоциях. С Цитовичем я проработал почти 6 лет, он научил меня понимать природу народной песни, чувствовать ее ритм и музыкальную интонацию.
— В коллективе вы работаете уже четыре десятка лет, из них 38 — художественным руководителем и главным дирижером. Не устали?
— У меня нет времени на усталость. Конечно, иногда хочется отдохнуть, но как только вспоминаю, сколько еще работы ждет впереди — мигом собираюсь с силами.
— Большинство из фольклорных импровизаций вы пишете сами — по примеру учителя Цитовича, который был известен своим бережным отношением к народной песне. А фольклор вы тоже по–прежнему собираете сами?
— Сейчас, конечно, уже не так активно, как раньше. В репертуаре хора насчитывается более 500 народных композиций — не успеваем исполнять. Единого сборника песен у меня нет — все хранятся на отдельных листочках и в моей памяти. Но я уверен, что по–настоящему песня может жить только на сцене. Бумаги со временем истлеют, а в людских сердцах песня будет жить вечно.
— Как сегодня соседствует народная песня с эстрадной?
— То, что сейчас звучит на эстраде, — не просто воплощение бездуховности. Это настоящая антидуховность. Я все жду, когда кто–нибудь поставит шлюз и перекроет этот бесконечный поток глупости и пошлости. Редко сейчас услышишь по радио что–нибудь стоящее. Разве может на такой музыке духовно расти молодое поколение? В эфирах ничего нет, кроме этих так называемых «поющих трусов». Мне больно и обидно... И я не могу понять, как такое стало возможным. Во времена СССР количеству школ с хоровым уклоном в нашей стране завидовали все соседние республики. А сколько в Беларуси было прекрасных детских и взрослых хоровых коллективов — не сосчитать! И куда они делись?.. Вопрос риторический.
— Как считаете, есть у людей потребность в народной музыке?
— Есть! И огромная. На моей памяти не было ни одного концерта, после которого бы к нам не подходили люди и не благодарили бы за песни. Овации — от начала концерта и до конца. Это ли не показатель того, что люди устали от попсы и тянутся к настоящей, народной музыке?
