Китайцы говорят, что мудрый человек представляется в трех изменяющихся видах: когда на него смотришь издалека, он кажется важным и суровым; когда приблизишься к нему, то видишь, что он внимателен и приветлив; когда слышишь его слова — он представляется строгим и честным.
Гадад Галимов внешне суров и неприступен, но собеседником оказался удивительно легким и приятным. Мне, не совсем просвещенной в вопросах хозяйственной деятельности, экономические премудрости были разъяснены предельно просто и доступно. Одинаково легко разговор велся об экономике и политике, о студенчестве и зрелом возрасте. Сегодня Гадад Гаджиевич — шестидесятилетний юбиляр, товаровед и преподаватель по образованию, отдавший потребительской кооперации 41 год, дагестанец, большую часть жизни посвятивший Беларуси.
— Гадад Гаджиевич, поздравляю вас с праздником! Как-то принято в круглые даты подводить определенные итоги жизни. 60 лет для вас только возраст или все-таки состояние души?
— (Улыбаясь) Всю жизнь мечтал что-то сделать, но не было денег. А тут появились деньги, вот тебе на — 60 лет! Я всегда любил одеваться с шиком. Была возможность покупать вещи в «Березке». А сейчас состояние души таково, что стал менее требовательно к себе относиться. Остается привязанность только к галстуку, костюму и белой сорочке. Но вот в 60 снова появилась возможность попробовать то, что не доделал в молодости.
— Как получилось, что парень из далекого дагестанского аула, затерянного в южных высокогорьях Кавказа, оказался за тысячи километров от него и остался практически навсегда в Беларуси?
— У нас была многодетная семья. Родители воспитали девятерых детей: восьмерых мальчиков и одну девочку. Учитывая, что в горах достаточно сложно было дать образование, отец пытался нас разместить в интернаты при школах. Меня шестилетнего отправили в Хасавюрт, там я проучился до 8-го класса, 10-й заканчивал в родном Агульском районе, селе Тпиг. И то только потому, что при поступлении в вуз для сельских выпускников были привилегии. Особо проявлять себя не было желания. И отец решил, что надо меня направить на стезю торговли. Он считал, что в коммерции всегда можно выжить.
В те времена поступление в вузы на Северном Кавказе было не совсем прозрачным. Отец сказал: «С твоими знаниями поезжай в Москву». У меня только одна четверка в аттестате — по русскому языку. Поступил на товароведческий факультет Московского кооперативного института Центросоюза. Пять лет учебы меня совершенно не напрягли, и, когда посмотрел на списки распределения и «грозившую» зарплату в 120—130 рублей, поступил еще и на педагогический факультет. Лишний год московской жизни не повредит, да и стипендия была у меня 90 рублей. Год учебы — и на руках дипломы товароведа и преподавателя технологии торговых процессов. Правда, за это время успел еще и в армию на один год «сходить». На призывном пункте попросил майора, чтобы направили служить в Подмосковье. Обещал хорошо отблагодарить. В автобус посадили, до Домодедова довезли, в самолет заперли… Короче, в Бурятии отслужил год. Вот так «договорился».
По натуре я романтик. Очень хотелось попасть в Петропавловск-Камчатский. Меня даль манила, пока молодой, надо было успеть посмотреть на мир. А в Дагестан всегда успею вернуться. Тем более что по возвращении отец первым делом бы женил (смеется). Но место в граде мечты было занято, предложили Гомель — город отставников (так мне его представили). Планировал, временно поработаю, погуляю. Только вот отец не очень хотел, чтобы я возвращался работать домой. Откровенно не говорил, но я-то чувствовал. Если нет кума, свата, брата и т.д., то и перспектив в Дагестане у тебя нет. Так моя карьера и белорусская жизнь начались с Гомельского кооперативного техникума.
— Но в вашей жизни был еще и латышский период…
— В техникуме сразу познакомился с будущей женой. Тоже выпускница моего института и тоже преподаватель. Мы, недолго думая, поженились. И «автоматом» выскочили из общежития: женатым в нем места не предоставляли. Квартиру найти в те годы было очень тяжело. Ужас, что нам предлагали: варианты типа веранды вдоль железной дороги — и за 120 рублей! Моя зарплата в те времена тоже была 120 рублей. Тогда я вспомнил про первый диплом товароведа, написал заявление на увольнение и вместе с женой приехал в Минск. Предложили должность зама по заготовкам в курортном поселке Нарочь (а у меня жена как раз из тех мест родом). Тяжелая была работа — обслуживание отдыхающих. Как правило, капризные они. Не дай бог чего-то нет — это уже трагедия. Весь день, а летом и почти всю ночь на работе. Домой возвращался далеко за полночь. Тут уже и жена возмутилась. И нашла работу нам в Рижском кооперативном техникуме. Начал с преподавателя, затем пять лет — заместитель директора. Но в Риге комфортно я себя не чувствовал. Относились латыши к нам с некоторым пренебрежением. Особенно это проявлялось в сфере обслуживания. Такое отношение и сама жизнь заставляли учить латышский язык. Тем более что в рамках республиканского образования ставилась задача преподавания спецпредметов на латышском языке. Основные экономические формулировки помню до сих пор… Но, справедливости ради, отмечу: латышские студенты были более старательные, дисциплинированные и более добросовестно относились к учебе, нежели русскоязычные. А в 1989 году начались волнения — тут все пошло и поехало. И когда старший сын-первоклассник пришел из школы с засученными рукавами и прямо с порога: «Ну, папа, мы этим Гансам дадим!», я сказал семье: все, здесь перспектив нет. В те времена Центросоюз выстроил замечательную систему не только подготовки и переподготовки кадров, но и ротации. На союзном уровне. И мы возвращаемся снова в Гомель.
— Гадад Гаджиевич, желание вашего отца, с одной стороны, сбылось. Вы нашли себя профессионально за пределами малой родины. Но, с другой стороны, вы ослушались его воли: женились без отцовского благословения. Для восточных традиций поступок, мягко скажем, смелый…
— Отец начал подыскивать мне невесту, когда я учился еще на четвертом курсе. Та — хозяйка, та — из уважаемой семьи и т.д. Каждый мой приезд на каникулы оборачивался настоящей пыткой. Я не был готов жениться. Я жил в Москве, мне было не до серьезных отношений.
После свадьбы же я «пропал» на два года — боялся сказать родителям, что женился на белоруске. Они подали даже в союзный розыск. И хотя я с женой прожил больше 36 лет, родители мои так и не приняли ее. Из-за женитьбы и сыновнего непослушания родные отрезали меня от семьи. Отец сказал: «Если у тебя хватило ума самостоятельно жениться, то должно его хватить, чтобы самостоятельно прожить». Кстати, все мои братья тоже женились на русских, правда, семьи сохранили только я и еще один брат, остальные повторно женились на «своих». За все эти годы я ни разу не пожалел, что женат на Анне. Ведь благодаря ей я чего-то в жизни достиг. Были времена, когда надолго уезжал, а она оставалась с детьми. На ее плечи ложилась большая семейная ноша. Анна Евгеньевна всю жизнь умело распоряжалась семейными финансами и никогда вслух не высказывала просьбу о том, что ей что-то надо.
Конечно, первые годы у меня с женой шла «притирка». Я постоянно вспоминал, как моя мать обхаживала отца. Несмотря на то, что в семье столько детей, только одной воды из ущелья надо было натягать, не говоря уже о стирке, уборке, готовке, а мама еще санитаркой в амбулатории работала, — отец каждое утро надевал отутюженные сорочку, костюм и его ждали начищенные туфли. На что мне моя жена отвечала: надо было жениться на своей. Честно признаюсь, сегодня я и ей могу почистить обувь (при этом Гадад Гаджиевич лукаво улыбается). Кстати, и теща меня не сразу восприняла. Она уже знала, что я ухаживал за ее дочкой, но, когда мы с серьезными намерениями приехали в Константиново, она встретила меня словами: «Этому ученому здесь делать нечего!» Мать Анны была категорически против, тем более что в округе уже были примеры, когда девушки выходили за кавказцев, а потом возвращались и без мужей, и без детей. (По мусульманской традиции после развода дети остаются с отцом, как и все совместно нажитое имущество. — Прим. автора). Правда, после свадьбы она сохраняла нейтралитет.
— Примеров, когда женщины, выходя замуж за иноверцев, уезжают к ним на родину, достаточно. А как вам пришлось привыкать к совершенно другому укладу жизни, традициям, вере?
— Я — атеист. Удивляюсь тем людям, которые в советские времена глумились над церковными обрядами, культами, традициями. Сегодня же они стали вдруг глубоко верующими. Но я хожу в костел, церковь. И ничего плохого в этом не вижу. Я иду, чтобы побеседовать сам с собой. Ну и что, что я мусульманин? В шесть лет мне пришлось уехать из родительского дома. Жизнь в интернате схожа с армейской: упал — встал. Иначе затопчут. Самое главное — сохранить человечность. Мой дед был муллой, Коран читал на арабском языке. Мать, помню, включала приемник, ловила и слушала исламские проповеди. Для меня религия сегодня — игра на чувствах простых людей. Я не жалею, что почти сорок лет назад приехал в Беларусь. Сегодня это мой дом. Дом моих сыновей, внучки. И все, что делал за свою жизнь, в том числе я делал и для Беларуси.
— Гадад Гаджиевич, еще раз поздравляю вас с вашим праздником. И свои пожелания я выскажу словами восточной мудрости:
Царь Ановширван однажды отправился в паломничество по стране. На освещенном солнцем склоне горы он увидел сгорбившегося над работой почтенного старого человека. Царь подошел к нему и увидел, что старик сажает маленькие, не больше года, саженцы.
— Что же ты делаешь? — спросил царь.
— Я сажаю оливковые деревья, — ответил старик.
Царь удивился:
— Ведь ты уже так стар. Зачем тебе саженцы, листву которых ты не увидишь, в тени которых не будешь отдыхать и не вкусишь их плодов?
Старик взглянул на него и ответил:
— Те, кто был до нас, сажали, а мы пожинали плоды. Теперь мы сажаем, чтобы те, кто будет после нас, тоже могли бы пожинать плоды.
На снимке: Гадад ГАЛИМОВ с внучкой Дианой.
